- Неважно, сколько раз вы здесь проходили. Но, согласитесь, как-то странно, что вы ничего не заметили.
Мой сосед слева покончил с собой. Это все, что я понял. Его унесли. Дверь закрыли. Порядок был строго соблюден. Дверь открыли и закрыли в присутствии высокого начальства, в данном случае самого начальника тюрьмы. Я его узнал по голосу. За десять недель уже пятый исчезает подле меня.
Пришла годовщина. В параше я нашел банку сгущенного молока. Мои друзья, должно быть, посходили с ума: такая банка стоит бешеных денег да плюс серьезный риск, чтобы мне ее передать. Для меня этот день был триумфом над враждебными силами. Дал себе слово не улетучиваться из этой камеры в небытие, а выйти живым. Здесь тюрьма-одиночка. Я уже год в ней и убегу хоть завтра, если подвернется случай. У меня хватит на это сил. Это надо записать в мой актив, которым не грех и гордиться.
После полудня - небывалый случай! - уборщик принес мне весточку от друзей! "Мужайся. Остался еще год. Знаем, что ты жив и здоров, У нас все в порядке. Обнимаем. Луи, Игнас. Если сможешь, черкни нам пару строк и перешли сразу же с передавшим эту записку".
На клочке бумаги, который был вложен в записку, я написал: "Спасибо за все. Силенок хватает. Благодаря вам надеюсь выйти таким же через год. Дайте знать, если сможете, о Клузио и Матюрете". А вот уже уборщик скребется в мою дверь. Я быстро просунул записку в щель, и она тут же исчезла. Весь этот день и часть вечера я стоял твердо на ногах, во всеоружии, готовый сражаться,- в общем, был таким, каким я сам себя настраивал быть всегда. Через год меня ушлют на один из островов. Руаяль или Сен-Жозеф? Наговорюсь от души, накурюсь до чертиков и сразу за дело: бежать, бежать!
На следующий день я разменял первый из оставшихся трехсот шестидесяти пяти. Я был счастлив. Восемь месяцев все шло хорошо, но на девятый случилась беда. Утром при опорожнении параш человека, принесшего мне кокосовый орех, застукали. Взяли, что называется, с поличным. Он уже вдвигал горшок в мою камеру, а в нем орех и пять сигарет.
Инцидент был настолько серьезен, что даже на несколько минут забыли о правиле соблюдать тишину. Было слышно, как избивали несчастного. Раздался крик
смертельно раненного человека. Распахнулось окошко, я искаженная от ярости морда стражника злобно проорала:
- Погоди, ты еще за все заплатишь!
- В любое время, пидер,- ответил я, готовый взорваться от того, как обходились с несчастным малым.
Это произошло в семь утра. И только в одиннадцать ко мне заявилась целая ватага подонков во главе с заместителем начальника тюрьмы. Они распахнули дверь, которая захлопнулась за мной двадцать месяцев назад и ни разу с тех пор не открывалась. Я стоял у задней стены камеры, сжимая в руке кружку. Приготовился к защите. Решил бить больно и серьезно по двум причинам: первая чтобы стражники не избили меня безнаказанно и не уволокли избитого, вторая побыстрее уйти в состояние нокаута. Ничего подобного не случилось.
- Заключенный, на выход.
- Вы хотите избить меня в коридоре, накинувшись со всех сторон? Делайте это здесь, мне будет легче защищаться. Первому, кто меня тронет, разобью морду в кровь.
- Никто не собирается бить вас, Шаррьер.
- Кто может поручиться?
- Я, заместитель начальника тюрьмы.
- Вам можно доверять?
- Не оскорбляйте меня, это бесполезно. Слово чести, бить вас не будут. Я вам это обещаю. Выходите.
Я все еще сжимаю в руке кружку.
- Вы можете взять ее с собой, но она вам не понадобится.
- Ладно.
Я вышел из камеры и в сопровождении заместителя начальника тюрьмы и шестерых надзирателей двинулся вдоль по коридору. Едва вышел во двор, как закружилась голова, и глаза сами закрылись от кинжально-яркого света. Наконец понял, что нахожусь в небольшом здании, где нас принимали раньше. Там была еще дюжина стражников. Меня не втолкнули, а ввели в зал администрации. На полу, весь в крови, лежал человек и стонал. Часы на стене показывали одиннадцать. "Значит, пытали четыре часа",- подумал я. Начальник сидел за письменным столом, заместитель сел рядом.
- Шаррьер, как долго вы получали пищу и сигареты?
- Должно быть, он вам уже сказал.
- Я спрашиваю вас.
- У меня провал памяти. Я не помню, что было вчера.
- Изволите шутить?
- Нет. Удивляюсь, разве это не записано в моем деле? Меня ударили по голове и отшибли память.
Начальник был настолько ошарашен моим ответом, что не нашел ничего лучшего, как сказать:
- Запросите Руаяль, имеется ли в досье подобная запись.
Пока звонили, он продолжал:
- Но вы помните, что вас зовут Шаррьер?
- О да.- И скороговоркой, чтобы разыграть его еще больше, я выпалил, как автомат: - Зовут Шаррьер. Родился в тысяча девятьсот шестом году в Ардеше. Приговорен к пожизненному заключению. Париж. Сена.
Глаза его округлились до размеров блюдца. Было видно, что я его потряс.
- Вы получали утром кофе и хлеб?
- Да.
- А вчера вечером какие овощи вам давали?
- Не знаю.
- Выходит, как вы говорите, у вас начисто отшибло память?
- Что было - ничего не помню. Например, знаю, что вы меня принимали в прошлый раз. Когда? Не могу сказать.
- Значит, вы не знаете, сколько вам осталось от срока?
- Пожизненно. Надо думать, пока не умру.
- Нет, речь не об этом. В одиночке?
- Меня посадили в одиночку? За что?
- Хватит. Всему есть предел. Богом прошу, не выводи меня из себя. Уж не хочешь ли ты сказать, что не помнишь, что отбываешь два года за побег? Хватит.
Но я убил его наповал:
- Какой побег? Я? Да что вы, начальник! Я серьезный человек и отвечаю за свои поступки. Пойдемте со мной в мою камеру и посмотрим, убежал я или нет.
В этот момент вмешался офицер:
- Руаяль на проводе, месье.