- Выходите.
Гранде выходит из блока и оказывается в центре между шеренгами надзирателей. Дацелли обращается к нему:
- Идите на работу.
- Не могу.
- Отказываетесь?
- Нет, не отказываюсь. Я болен.
- С каких пор? Вы не заявляли о своей болезни на первой перекличке.
- Утром я не был болен, а сейчас заболел.
Первые шестьдесят человек, вызванные во двор друг за другом, делают точно такое же заявление. Только один отказывается повиноваться. У него явное намерение побывать в Сен-Лоране и предстать перед трибуналом. Когда его спросили: "Вы отказываетесь?", он ответил:
- Да, трижды отказываюсь.
- Почему трижды?
- Потому что, глядя на вас, блевать хочется. Я категорически отказываюсь работать на таких сук, как вы.
Напряженность достигла предела. Багры, особенно молодые, не выносили подобных оскорблений от каторжников. Они ждали только одного - угрожающего жеста, который им позволил бы применить оружие. А пока они его держат стволами вниз.
- Всем, кого вызвали, раздеться! Марш по камерам!
Лихорадочное и поспешное раздевание, последовавшее за этим, то и дело сопровождалось характерным стуком при падении ножа на булыжную мостовую. В этот момент появился врач.
- Отставить! Стой! Вот и доктор. Доктор, осмотрите, пожалуйста, этих людей. Всех, кто не болен,- немедленно в карцер.
- Все шестьдесят заболели?
- Да, доктор, кроме одного - он отказался работать.
- Прежде всего,- продолжал врач,- Гранде, что случилось?
- Несварение желудка, доктор, и все из-за тюремщиков. Мы все здесь обречены на длительное пребывание, большинство - пожизненно. Удрать с островов нет никакой надежды. Разве можно вынести такую жизнь без определенного послабления - щадящего соблюдения правил тюремного режима? Надо же и нас понять. Ты - мне, я - тебе, это же гораздо лучше. А сегодня один надзиратель зашел уж слишком далеко, дал волю рукам. У всех на глазах перед строем он замахнулся мотыгой, собираясь ударить нашего товарища, которого мы все уважаем. Парень никому не угрожал, поэтому поступок надзирателя нельзя рассматривать как действие в целях самообороны. Он просто сказал, что не умеет и не хочет пользоваться мотыгой. Вот истинная причина нашей эпидемии. А вам решать.
Врач опустил голову, сосредоточенно соображая, и через минуту сказал:
- Санитар, пишите: "Ввиду коллективного пищевого отравления дежурному санитару-надзирателю по блоку А принять необходимые меры по очищению желудков у всех ссыльных, заявивших сегодня о своей болезни. Каждому выдать по двадцать граммов глауберовой соли. Ссыльного Х поместить в больницу на обследование для выяснения, является ли его отказ работать следствием умственного расстройства или здесь кроется другая причина".
Доктор повернулся к нам спиной и ушел.
- Всем в барак! - заорал помощник коменданта.- Вещи собрать! Да не забудьте прихватить с собой ножи!
В тот день на улицу никого не выпускали, даже разносчика хлеба. В полдень вместо супа дежурный санитар-надзиратель в сопровождении двух санитаров каторжников принес нам полную бадью слабительного. Проглотили только первые трое. Четвертый виртуозно разыграл приступ эпилепсии, упав в ведро, разлив и раз метав по сторонам и ведро, и слабительное, и разливочный черпак. Так закончился этот инцидент, доставивший дежурному по блоку много хлопот по уборке помещения.
После полудня я разговорился с Жаном Кастелли. Он пришел в наш "шалаш" перекусить. Сам он столовался с одним тулонцем, Луи Гравоном, попавшимся на ограблении ателье по пошиву меховых изделий. Когда я заговорил с ним о побеге, глаза у него загорелись. Он сказал мне:
- В прошлом году я едва не убежал, но в последний момент наклал в штаны. Я не сомневался, что ты именно тот человек, который не будет сидеть сложа руки. Только говорить на островах о побеге - все равно что разговаривать на древнееврейском. С другой стороны, я вижу, что ты пока не разобрался в каторжниках с островов. Девяносто процентов на свою судьбу особенно не жалуются. Никто не заложит тебя, что бы ты ни сделал. Убьют кого-нибудь свидетеля не найдешь. Украдут - никто ничего не видел. Что бы ты ни сделал, все скопом будут защищать тебя. Каторжники с островов боятся только одного удавшегося побега. В этом случае их относительно спокойная жизнь летит ко всем чертям: шмон за шмоном, ни карт, ни музыки - все музыкальные инструменты, изъятые при обыске, разбиваются в щепки. Ни шахмат, ни шашек, ни книг ничего! Все
запрещено! Никакого тебе промысла! Абсолютно ничего!
А шмон за шмоном, шмон за шмоном! Нет ни сахара, ни
масла, ни мяса - все исчезает. Каждый состоявшийся побег с островов заканчивается на материке задержанием беглецов в окрестностях Куру. Но на островах-то он удался! Отсюда санкции против надзирателей, а те слою очередь отыгрываются на зэках. Всем достается во первое число.
Я слушал очень внимательно. Просто диву давался. Никогда не приходилось рассматривав данный вопрос под таким углом зрения.
- Выход такой,- продолжал Кастелли,- надумал бежать - делай это с величайшей осторожностью. Не раскалывайся перед первым встречным, пока не убедишься в его надежности. Такое можно обсуждать только с ближайшим другом. Семь раз отмерь - один раз отрежь.
Жан Кастелли - профессиональный взломщик. Волевой и неглупый человек. Более того, по выдержке и рассудительности ему нет равных. Он презирал грубое насилие. Его прозвали "Старомодным". Например, он умывался, пользуясь только простым мылом. А случись, увидит у меня туалетное, непременно заметит:
- Боже, опять понесло педерастией. Как ты можешь пользоваться мылом, которым подмываются крали?
К сожалению, ему уже пятьдесят два. Но энергичен - любо-дорого поглядеть. Он говорит мне:
- Ты, Папийон, весь в меня, жизнь на островах тебе неинтересна. Ешь хорошо, но опять-таки для того, чтобы держать форму. Ты никогда не смиришься с жизнью на островах. С чем тебя и поздравляю. Здесь у нас с тобой наберется с полдюжины единомышленников. Побег - превыше всего. Конечно, найдутся и такие, кто дорого заплатил бы за выезд на материк, чтобы оттуда бежать. Но никто здесь в побег не верит.
Старина Кастелли посоветовал заняться изучением английского языка, не терять возможности совершенствоваться в испанском, разговаривая с испанцами. Он дал мне учебник испанского языка, где было двадцать четыре урока, а также французско-английский словарь. Кастелли очень дружил с одним марсельцем по имени Гардёс, ходячей энциклопедией по побегам. Гардес уже дважды совершал побег. Первый раз из португальской исправительной колонии, второй раз с материка. У Гардеса сложился свой взгляд на побег с островов, у Кастелли свой. У тулонца Гравона свое мнение. Их взгляды и мнения не совпадают. С этого дня я решил жить только своей головой и по поводу побега ни с кем больше не разговаривать. Это, конечно, тяжко, но ничего не поделаешь.
В одном только мнения каторжан не расходились: сама по себе игра в карты не представляет интереса,
а если уж играть, то только с единственной целью - делать деньги. Соглашались и в том, что играть очень опасно. В любое время можно было ожидать появления претендента на место за игорным столом, что означало улаживать спор в схватке на ножах. Все трое решительны в действиях и для своего возраста страшно опасны: Луи Гравону сорок пять, а Гардесу около пятидесяти.
Вчера вечером мне представился случай изложить перед всеми свой взгляд на вещи и взбудоражить почти всю нашу камеру. Один парень из Тулузы, небольшого роста, был вызван на поединок, разумеется на ножах, крепышом из Нима. Прозвище тулузца - Сардина, а верзилы из Нима - Баран. Баран, обнаженный по пояс, начал с места в карьер, поигрывая ножом: - Либо ты платишь мне двадцать пять франков за каждую игру в покер, либо не играешь совсем.
Сардина ответил:
- Никто никогда и никому не платил за игру в покер. Почему ты ко мне пристал? Почему не вызываешь держателей стола, где играют по марсельским правилам?
- Это не твое дело. Или ты платишь, или не играешь. Или бьешься со мной.
- Нет, биться не стану.
- Что, сдрейфил?
- Да. Не хочу рисковать, чтобы меня порезал или убил такой хвастун, как ты, не совершивший ни одного побега. Я настроен бежать и здесь нахожусь не для того, чтобы убивать или быть убитым.
Все напряженно ждут, что произойдет дальше. Гран де говорит мне:
- Малыш - хороший парень, это видно. И он за ряжен на побег. Жаль, что мы не можем ничего сказать.
Я открыл нож и положил под бедро. Я сидел на койке Гранде.