Шиссилья выхватил бритву. У каждого в руке блеснуло лезвие ножа.
- Не будьте дураками! Сколько нас здесь?
- Девять.
- Бросьте ножи, вот вы, семеро. Убью первого, кто вздумает угрожать хоть одному багру. Не хочу, чтобы меня застрелили в этой вшивой комнате, как кролика. Вот ты замешан в этом деле?
- Нет.
- А ты?
- Тоже нет.
- А ты?
- Знать ничего не знал.
- Вот именно. Никто из нас ни слухом ни духом не ведал об этом мятеже. Поняли?
- Да.
- А если кто слабоват на язык, тому следует знать, что его прихлопнут, едва он начнет о чем-то вякать. Именно так. Вот и думайте, есть ли смысл раскалываться. Выбрасывайте свои ножи в парашу! Багры не замедлят явиться. Ждать осталось недолго!
- А если победит каторга?
- Если и победит, то пусть еще попробует удрать отсюда. Такой ценой - я не участник. А вы?
- Мы тоже,- сказали все восьмеро, включая и Жана Карбоньери.
О том, что каторга уже проиграла, я и виду не подал. Об этом можно было судить по утихшей стрельбе. Если бы задуманная резня продолжалась, она не могла бы завершиться так скоро.
Багры ворвались в лагерь как очумелые, гоня перед собой группу каторжников прикладами, палками и пинками. Ее загнали в соседний корпус. Надзиратели били, топтали, крушили, рвали на своем пути все, что не входило в рамки правил содержания заключенных: гитары, мандолины, шахматы, шашки, лампы, скамейки, бутылки с растительным маслом, сахар, кофе и белую одежду. Это была месть за нарушение тюремных предписаний. Раздались два выстрела. Стреляли из револьвера.
В лагере было восемь зданий, и в каждом происходило одно и то же - багры работали прикладами без передышки. Вот они вытащили на улицу совершенно голого человека, и он побежал под градом ударов в карцер.
Вот они уже прочесывают седьмое здание - от нас рукой подать. Наше последнее на их пути. Мы вдевятером сидим, не шелохнувшись, по своим местам. Молчим, словно воды в рот набрали. Ни один из ушедших сегодня на работу не вернулся в корпус. В горле пересохло. "Будем надеяться,- подумал я,- что не сыщется такого придурка или Богом проклятого человека, который, пользуясь неразберихой, захотел бы шлепнуть нас без суда и следствия".
- Идут,- сказал Карбоньери, сам ни жив ни мертв от страха. Скорее все-таки мертв, чем жив.
В камеру вломились более двадцати надзирателей с карабинами и револьверами наготове.
- Что за чертовщина! - заорал с ходу Филиссари.-Еще не разделись?! Чего ждете, крысы? Сейчас многие из вас отправятся на тот свет. Раздевайтесь! Мы не собираемся вытряхивать трупы из шмоток!
- Месье Филиссари...
- Заткнись, Папийон. Уговаривать бесполезно - пощады не будет. Вами задумано слишком гнусное дело, и вы все в нем участники - это уж как пить дать!
Налитые кровью глаза Филиссари, казалось, выкатились из орбит и потеряли связь с головой. В них ничего нельзя было прочесть, кроме дикого желания убивать.
- Валяйте,- выдавил из себя Пьерро.
Я решил бросить все на последнюю карту.
- Меня удивляет, что вы, бонапартист, собираетесь убивать невинных людей. Хотите стрелять? Прекрасно, не надо песен - стреляйте. Но, ради Христа, делайте это быстрее. Я думал, что вы настоящий мужчина, Филиссари, настоящий бонапартист, но вижу, что ошибался. Какого черта я еще смотрю вам в глаза! Вот вам моя спина - стреляйте. Братья, повернитесь к баграм спиной, чтоб они не трепались, что мы собирались на них напасть.
И все, как один, повернулись спиной к надзирателям. Этот прием их ошарашил. Они растерялись, если не сказать больше, поскольку (как выяснилось потом) Филиссари только что прикончил двух бедолаг в соседних корпусах.
- Еще что-нибудь скажете, Папийон?
Продолжая стоять к нему спиной, я произнес:
- Это чушь собачья, а не мятеж. Рассказывайте кому-нибудь другому, но только не мне. Мятеж во имя чего? Убить надзирателей? А потом бежать? А куда? Я беглец, но вот вернулся из Колумбии, что в двух с половиной тысячах километрах отсюда. Какая страна примет беглых убийц, я вас спрашиваю? Назовите мне эту страну! Не будьте круглыми идиотами! Скажите, какой человек, если он действительно человек, мог бы присоединиться к подобному заговору?
- Ты, может быть, и нет, а Карбоньери? Он определенно в заговоре. Не далее как сегодня утром Арно с Отеном страшно удивлялись, что он сказался больным и не явился на работу.
- Это только предположение, уверяю вас.- Я повернулся лицом к Филиссари.И я скажу почему. Карбоньери мой друг и знает все о моем побеге до мельчайших подробностей, а поэтому не питает никаких иллюзий. Ему известно, как закончится побег после мятежа, будьте уверены.
В этот момент появился комендант. Он остался стоять в коридоре. Филиссари вышел к нему. Комендант скомандовал:
- Карбоньери!
- Здесь.
- В карцер его, но не бить. Всем выйти вон. Остаются только старшие надзиратели. Собрать всех ссыльных, разбежавшихся по острову. Никого не убивать. Вернуть в лагерь всех до единого.
Тут комендант вошел в нашу камеру, с ним его заместитель, Филиссари и четверо надзирателей.
- Папийон, произошло нечто очень серьезное,- сказал комендант.- Как комендант я несу за все строгую ответственность. Прежде чем отдать какие-либо распоряжения, мне нужна определенная информация - и немедленно. Я знаю, в такой критический момент ты бы отказался разговаривать со мной приватно, поэтому я сам пришел сюда. Убит инспектор Дюкло. Была попытка захвата оружия в моем доме. Это означает мятеж. В моем распоряжении несколько минут. Я верю тебе - выскажи мне свое мнение.
- Если это мятеж, то почему мы не знали о нем? Почему нам никто ничего не сказал? И сколько человек замешано в нем? Я отвечу на эти три вопроса, месье комендант, но прежде скажите, сколько человек убежало после того, как они убили инспектора, прихватив с собой, как я полагаю, и его оружие.
- Трое.
- Кто они?
- Арно, Отен и Марсо.
- Понял. Думайте, что хотите, но это не мятеж.
- Хватит врать, Папийон,- вмешался Филиссари.- Этот мятеж хотели поднять на Руаяле. Джиразоло раскололся, а мы ему не поверили. Теперь-то мы понимаем, что он говорил правду. Хочешь нас надуть? Так, Папийон?
- Согласиться с вами все равно что поверить в то, что я доносчик. Добавьте сюда Пьерро Придурка, Карбоньери, Гальгани, бандитов-корсиканцев на Руаяле и всех остальных. Случившееся еще ни о чем не говорит. Я не верю. Если бы это был мятеж, то мы бы возглавили его, и никто другой.
- О чем ты говоришь? Выходит, больше никто не вовлечен в заговор? Быть того не может.
- А где же ваши мятежники? Кроме тех трех маньяков, кто еще хоть пальцем пошевелил? Был ли хоть намек на захват поста, на котором всего четверо вооруженных стражников, не считая месье Филиссари? Сколько на Сен-Жозефе больших шлюпок? Всего одна. Одна на шестьсот человек - не мало ли? Мы еще не совсем бараны! Убивать, чтобы бежать,- да это же абсурд! Положим, даже удрало бы человек двадцать, а куда они денутся? Их арестуют и вернут из любой страны мира. Комендант, я не знаю, сколько человек ухлопали вы или ваши люди, но я почти уверен, что убили невиновных. А потом, какой смысл бить и крушить ту малость, что принадлежит нам? Естественно, как тут не рассвирепеть? Но ведь поймите и то, что, едва вы лишите заключенного последней вещицы, которая как-то скрашивает его жизнь, тут-то вы и получите настоящий мятеж. Мятеж отчаявшихся людей. Массовое самоубийство. Убийство ради убийства. Тут все пойдут под нож - и мы, и надзиратели, и каторга, и начальники. Месье Дютен, я говорил с вами искренне. Думаю, вы это заслужили, поскольку пришли и спросили нас, прежде чем принимать решения. Оставьте нас в покое.