Теперь я становлюсь цельным. Я и мое тело едины. Я — великая симфония богатых и разнообразных чувств, все гармо
ники этих чувств находятся сейчас в удивительном созвучии друг с другом. Мои половые отношения, строение моего тела, его энергия, мой гнев, мой страх, мое тепло, моя печаль и моя радость — каждая из этих составляющих имеет свое время и свою фактуру (да, есть фактура во времени), каждая из них выступает на первый план в свое время и служит другим чувствам, поддерживая и укрепляя их. Я становлюсь абсолютно цельным, я сам рождаю себя. Я — мой отец, я — моя мать. Я — мое тело. Я — то, что я сам чувствую и ощущаю.
Среда
Сегодня утром я плакал, испытывая чистейшую потребность. Слушая адажио из бетховенского квартета ля–минор, я стоял посреди столовой и плакал от этой музыки. (Я не слышал другой музыки, которая будило такое интенсивное чувство внутренней первичной боли.) Я плакал, как плакал вчера ребенок во мне. Не было ни слов, ни образов было чистое горе и боль в этой музыке, и я плакал, упиваясь печалью и болью.
Четверг
Сел поработать над своими записями. Добрался до страницы 45: прежней мамы больше нет, мне грустно и одиноко. Подумал о поездке в родительский дом, которую я планирую уже давно. Хочу ли я видеть кого‑нибудь, кроме мамы и папы? Нет. Мне это нужно для лечения, а не для удовольствия. О, нет! Я хочу увидеться с тетей Милли и дядей Лесом. Милли всегда была очень добра ко мне, когда я был подростком. То же можно сказать и о Лесе. Я хочу поблагодарить их, как я поблагодарил бабушку и деда, потому что когда мне было грустно и одиноко, они помогали мне. Такой вот я сирота при живых родителях. Бах! Я погружаюсь в грусть и одиночество. В первичное состояние. Бах! Вот что означает ля–минорное первичное состояние — грусть и одиночество. Бах! Я снова реален.
Пятница
Впервые с воскресенья у меня сегодня не было первичного состояния. Но чувствую, что оно подходит. Сегодня утром я думал о том, как приеду домой и какой будет реакция родителей. Работы нет. Длинноволосый. Неряшливо одетый. Я явственно представляю, как мама пускает в ход свой привычный оборот: «Мы волнуемся». Потом я задумался. Ты знаешь, что означает этот штамп «мы волнуемся», мама? Этот штамп расколол меня пополам. Делает меня не человеком. А клиническим случаем. Со мной что‑то не в порядке, мама. Это ты сделала со мной что‑то неверное, только ради того, чтобы властвовать мною. Если со мной что‑то не так, то ты становишься спокойнее. Но знаешь ли ты, что стало от этого со мной, мама? Я стал изгоем. Грустным и одиноким маленьким сиротой при живых родителях.
Я понял при этом, как мне страшно выйти из маленького буржуазного мирка. Я боялся, что мама и папа снова подавят, а потом бросят меня. Я боюсь. Это ВЕЛИКИЙ СТРАХ. Я — грустный и одинокий маленький мальчик.
Понедельник — пятница
Ездил в Вудсвиль навестить родителей. Я не был у них больше десяти лет. Посещение подтвердило верность чувств, которые всплыли во время первичной терапии. Они устроили мне сцену по поводу того, что у них брали интервью для фильма[26]. Их недовольство не имело отношения к моему прошлому, хотя только о нем их просили рассказать. Мама принялась корить меня за развод, за разрыв с католической церковью и за увольнение с работы. Я ждал, что будет делать отец. Зря ждал. Он, как всегда, не стал делать ничего, положившись на мать. Потом я положил конец этому недовольству. Мама попыталась назвать меня «сумасшедшим», и я действительно взорвался. После этого внешне все вроде бы улучшилось, но внутренне наши отношения остались прежними. В тот вечер мне захоте
лось уйти из дома и некоторое время побродить одному. И я вышел из дома. Мною овладело то же сиротское чувство, какое я испытывал, будучи подростком. Интересно, как я мог вынести все это в юности.
Я отправился на старую железнодорожную станцию, нареку, в лес и на большой мост. Во мне всколыхнулись все чувства мальчика, ищущего утешения в глуши, в одиночестве и бегстве. Я стоял на мосту и плакал за того мальчика, который тогда не осмелился почувствовать всю свою боль. Я стоял на мосту и плакал, дав ему почувствовать эту боль теперь. Мне было очень тепло, я чувствовал нежность в отношении этих памятных мест, даривших мальчику толику того, в чем он так отчаянно нуждался,
Я навестил дядю и тетю. Я рассказал им о своем лечении, потому что знал, что они проявят искренний интерес и понимание. Как чудесно было снова их видеть. Мне было необыкновенно хорошо говорить им о том, как много они для меня значили, когда я был мальчишкой и подростком. Они тоже чувствовали себя чудесно. Весь вечер в комнате буквально вибрировало душевное тепло и любовь.
Ходил я и на кладбище, побыть с дедом и бабушкой. Я опустился на колени между их могилами и снова сказал им все, что говорил на сеансах лечения. Я долго стоял на коленях, плакал и говорил с бабушкой и дедушкой. Потом плач прекратился, и я просто продолжал еще некоторое время молча стоять на коленях. До сих пор я не видел могилу бабушки. Прошло двадцать два года с тех пор, как я стоял здесь и смотрел, как опускают в могилу гроб с телом дедушки. Мне казалось, что это было только вчера. Неподалеку был похоронен и дядя Мак. Его могилу я тоже увидел впервые. «Мой бедный дядя Мак», — это единственное, что я подумал, когда повернул голову и взглянул на его надгробную плиту. Потом я подошел к большому камню на могилах бабушки и дедушки, положил на него руку, постоял некоторое время и ушел.
Мой приезд домой добавил мне душевного тепла, которое я так хотел почувствовать, так как оно подтверждало реальность моей боли и действенность лечения. Теперь мне оставалось только пройти через первичную боль. На другой стороне меня
ждало тепло. Теперь я знаю, где расположены тепло и любовь — они лежат по ту сторону первичной боли. И я должен пройти сквозь эту преграду. Я уже в достаточной степени прочувствовал боль, чтобы отчетливо это понимать. Поэтому теперь мне нет нужды искать тепла и любви моими старыми способами. Это был не лучший путь, ибо идя по нему я мог снискать только жалость. (Я путал жалость с теплом и любовью.) Когда‑то я хотел, чтобы люди жалели меня. Я хотел, чтобы они возместили мне любовь и привязанность, которых я не получил от родителей, но которые были мне так нужны. Я сам вредил себе, пока шел по неверному пути. Тогда я надеялся, что найдется человек, который, оказавшись рядом, пожалеет меня (мама) и поддержит меня (папа).
Заключение
Прошло три недели психотерапии. За это время во мне произошли несколько важных изменений.
Во–первых, до начала лечения я выкуривал в день по три пачки сигарет. Я не просто бросил курить, я теперь не испытываю никакой тяги к табаку.
Во–вторых, до начала терапии я, хотя и умеренно, но пил спиртное. Несколько раз в неделю я обязательно захаживал в бар. Хотя я редко напивался, но в питейные заведения заглядывал* и выпивал по четыре—пять рюмок виски. После лечения у меня нет никакого желания пить.
В–третьих, сильно снизилась моя половая активность. До лечения я совокуплялся не меньше трех раз в неделю. С тех пор как началось лечение — а прошло уже полтора месяца, я имел всего три половых акта. Однако, в то время как я чувствую, что первые два изменения стойкие, то чувства в отношении секса мне пока не вполне ясны. До лечения я спал со многими женщинами. Я редко спал с одной и той же женщиной больше недели. Склонять женщин к сожительству было моим способом спрятаться от первичной боли — боли от чувства отверженности, от ощущения себя неудачником. Но никто не может быть
* Это высказывание проиллюстрировано в документальном фильме.
настоящим неудачником, если имеет мужество смотреть в лицо фактам. Чтобы стать неудачником, от них надо бежать. Такой человек должен иметь заслон, чтобы скрыть свой стыд за постоянные неудачи. Моим прикрытием были женщины. Сейчас у меня нет тяги продолжать прежние с ними отношения. Но реальное желание пока присутствует. Может быть, впоследствии я ограничусь одной женщиной или несколькими — этого я пока не знаю.
В–четвертых, у меня исчезли проблемы со сном. Не страдаю я теперь и головной болью.
В–пятых, меня отпустило привычное напряжение. Оно, правда, немного меня беспокоит, но я чувствую, что оно стало меньше.
В–шестых, изменилось мое отношение к людям. (Это самая тонкое, малозаметное внешне изменение, которое мне труднее всего описать.) У меня нет теперь ощущения, что надомной доминируют, а я остаюсь пассивным. Исчезло чувство пассивного гомика. Во всяком случае, это чувство стало слабее, с тех пор, как я начал проходить курс лечения. Кроме того, это чувство стало посещать меня намного реже. Иногда мне трудно отличить это чувство пассивности и подчиненности (гомосексуальное чувство) от ощущения своей беспомощности в отношении любящих меня людей. (Пока мне в новинку испытывать оба эти чувства.) Но зато теперь я хорошо распознаю чувство одиночества. Когда меня преследует чувство пассивного гомосексуалиста, я не чувствую своего одиночества. В этом случае я чувствую присутствие какого‑то человека, который прячется где‑то поблизости, в тени и то и дело мелькает перед моим мысленным взором. Когда же я испытываю чувство простой беспомощности, то очень хорошо ощущаю одиночество. Но теперь это чувство не причиняет мне боль; оно даже несколько развлекает меня, в зависимости от обстоятельств.
Я стал более отчужденным в своих отношениях с людьми, но эта отчужденность, пожалуй, культивирует во мне повышенную способность к возможному сближению. Но эти чувства только нарождаются, они новы для меня, но скрытые в них возможности приятно меня возбуждают. Но пока это просто интерес.
В моих отношениях с людьми, также как и в моем одиночестве, я чувствую глубокую, затаенную, не поддающуюся никакому описанию боль за всю утраченную любовь, в которой я так отчаянно нуждался в детстве, но так и не получил ее. Иногда эта боль оказывается такой сильной, что буквально парализует меня. Я до сих пор ощущаю ее сильнее, чем что‑либо еще. Большую часть времени я нахожусь на грани рыдания, или испытываю страх. Большинству людей я кажусь очень грустным. Думаю, что мои не очень близкие знакомые даже не могут предположить, сколько пользы принесла мне первичная терапия.
И, наконец, массивной трансформации подверглась моя ориентация в жизни. Конечно, этот процесс еще далеко не закончен. Но я уже могу вкратце обрисовать некоторые изменения.
Во–первых, надо мной не довлеет больше потребность в признании со стороны других людей и в сфере моей профессии, точно также надо мной не довлеет потребность в любви со стороны одной или многих женщин. Если быть до конца честным, то я не могу сказать, что эти потребности уже замещены какими‑то другими. В каком‑то отношении, я чувствую себя так, словно я заключен в магический круг или нахожусь на ничейной земле. Однако это не особенно меня расстраивает, так как я чувствую, что внутри меня постепенно возникает что‑то новое. Пока рано говорить, что это такое, но оно появилось и понемногу растет.
Я чувствую, что наиболее радикальные изменения произошли в моей системе ценностей. Я все больше и больше сознаю те ценности, которые вырастают в моем собственном организме. Мой интеллект не управляет этим процессом; этим занимается само тело. Интеллект играет свою роль, но она является всего лишь вспомогательной. Лучше всего описать это так: интеллект не участвует в процессе, он лишь наблюдает и регистрирует то, что происходит, подобно тому, как современная наука наблюдает и регистрирует структуру и процессы атома, а затем формирует обозначения — теоретическую систему из протонов, нейтронов, электронов и прочих частиц, и, таким образом, регистрирует то, что наблюдает.
Я убежден в том, что ценностные понятия и идеи, с помощью которых мы пытаемся управлять нашим поведением и пе–Эпилог
Предостережение
Большинство клиник, с рекламой которых можно сегодня встретиться, несмотря на их уверения, не имеют ко мне никакого отношения. Я вполне осознаю, что потребность в психотерапевтической помощи сейчас велика, как никогда. Именно поэтому я организовал учебный центр. Я надеюсь, что те люди, которые приезжают ко мне со всего мира, вскоре овладеют практикой и к моменту публикации книги у меня уже будут первые выпускники, которых я смогу рекомендовать. Мы уже принимаем заявки на обучение и надеемся, что в скором времени нам удастся значительно расширить сеть учреждений, проводящих первичную психотерапию.
Должен особенно подчеркнуть, что не я изобрел чувства. Они существовали у человека тысячелетия и продолжают существовать. Я просто нашел способ обнажать чувства. Спрятанные в глубинах психики, похороненные в пучине подсознательного. В отсутствии доступной организованной медицинской помощи тоже можно многое сделать. Присутствие рядом понимающего и сочувствующего друга — это хорошее начало лечения. При таком друге можно упасть без сил, кричать, плакать, ругаться — это принесет облегчение, пусть даже друг или подруга и не поймут, что именно происходит. Полезным может оказаться предварительное разъяснение; но хороший друг не может быть судьей или критиком. Он должен удовлетвориться тем, что присутствует, находится рядом. Очень важный шаг — просто поговорить с другом или подругой о своих чувствах даже
реживаниями, совершенно извращенно возникают в мышлении. Упорядочивание наших переживаний в виде идей есть результат болезни, которая отрезает нас от органических процессов окружающего мира, также как и от нас самих. Мы высказываем глупые и бессмысленные утверждения типа: «Думай о деле!» или «Возьми себя в руки!». Эти и им подобные восклицания обнажают глубокую трещину в нашем взгляде на жизнь, именно эта трещина отделяет нас и от мира и от самих себя.
Если говорить в положительном смысле, то я убежден, что ценностные понятия или идеи, которыми мы хотим упорядочить жизнь, в действительности (и это нормально) возникают из переживания организмом самого себя. Эти идеи служат выражением потребности организма в устойчивом здоровом существовании, и иными словами это можно выразить, если сказать, что эти идеи выражают то, чего мы действительно хотим, и в чем мы нуждаемся. Идеи участвуют в этом процессе, и они играют в нем важную роль. Но важно понять, и это главное, что идеи возникают из переживаний, из опыта. Например, не происходит так, что я сначала порождаю идею присоединиться к какой‑то группе людей, а потом иду и присоединяюсь к ним. Нет, прежде всего, я переживаю чувство собственного одиночества. Потом у меня возникает идея этого одиночества. Природа этой идеи дублирует переживание, если угодно, фотографирует его. Это позволяет мне идентифицировать переживание, расположить его в некоем порядке по отношению к другим переживаниям и, наконец, действовать согласно сформированной идее. Для меня это обстоятельство представляется наиболее важным. Это означает, что мои ценности и мои целевые установки, то, что по традиции считают священными атрибутами человека, на самом деле возникают в органической структуре моего бытия. По этой причине для меня является решительно нездоровым допущение о том, что процесс формирования ценностей должен подчиняться моему или чужому интеллекту, авторитетной в обществе личности или некой философской системе, кои претендуют на обладание истиной в последней инстанции.
без плача и крика. Любое продвижение по пути к выражению чувства есть неоценимый дар больному.
Но есть такие люди, у которых нет понимающих и участливых друзей. Это не мешает им плакать и кричать наедине с собой; по крайней мере, это позволит сбросить накопившееся напряжение. В конце концов, это чувство, которое мы хотим извлечь из‑под спуда, а на это нет и не может быть чьей‑то исключительной монополии. Конечно, наилучшей альтернативой является квалифицированный психотерапевт. Но его тоже может не оказаться поблизости, и поэтому нам приходится импровизировать.
Не так уж плохо просто знать, что есть такая вещь, как чувство, и, вероятно, можно узнать, кроме того, в чем они заключаются. На свете много людей, которые до сих пор не понимают, что нами руководят именно чувства, они направляют наши действия, заставляют нас болеть, причиняют нам ночные кошмары и приносят физические недуги.
Находятся оппоненты, упрекающие меня в том, что я не придаю должного значения системе ценностей, когнитивным аспектам и духовной стороне жизни. Я считаю, что система ценностей возникает непосредственно из чувств, и ей нельзя научить как таковой. Например, женщина, которая в детстве чувствовала свои потребности, будет чувствовать потребности своего ребенка. Матери не нужен список ценностей, чтобы ухаживать за ребенком. Ее не нужно учить брать на руки плачущее дитя, ласкать и успокаивать ребенка, если он упал и ушибся. Ее не надо учить ценности умения выслушать ребенка, который приходит к ней со своими нуждами. Такая мать уже сама пережила и прочувствовала потребность быть выслушанной.
Супруга не надо учить ценности проявления нежности к жене — это абсолютно основная, инстинктивная ценность. Я не собираюсь отрицать высшие ценности, знание и определенную идеологию. Но я обнаружил, что у тех, кто чувствует, наблюдается определенная логическая эволюция. Поэтому я отнюдь не призываю воспитывать орды декортицированных бродяг, рыщущих по окрестностям без Бога в сердце и без царя в голове. Напротив, обучение ценностям жизненно важно для тех,
кто не может чувствовать, кто не может сочувствовать, сопереживать и понимать других людей естественно. Слишком многие из нас живут в не только в тихом отчаянии, но и с рухнувшими мечтами и тайными компромиссами. Мы уродуем себя этими компромиссами и проносим уродство через всю жизнь. Мы просто возвращаем людям их истинное «я», не изуродованное вынужденным компромиссом.
Можно ли быть более духовным, если ценить превыше всего человеческую жизнь и человеческий дух? Для тех, кто глубоко подавлен, ценность человеческой жизни может представляться не столь очевидной. Ни один нормально чувствующий человек не сможет проделать тысячи миль одетым в особую форму, только для того, чтобы убить незнакомца, руководствуясь такой абстракцией, как «честь». Точно также человек, который глубоко прочувствовал свою собственную природу и ощутил ее несравненную красоту, не сможет уничтожать природу из одного лишь желания получить прибыль. Человеку не нужно специальное образование, чтобы уважать природу. Это уважение заложено в самой сути человека.
Ценности возникают в ходе эволюции довольно поздно, параллельно усовершенствованию коры головного мозга, и слишком часто замещают собой чувства. Но первичны все же именно чувства. Ценности же только следуют за ними. Мы ценим жизнь и все, связанное с ее улучшением и усовершенствованием, потому что почувствовали жизнь внутри себя и убедились, что она прекрасна.
Первичная терапия НЕ ЯВЛЯЕТСЯ терапией «первичного крика»
Первичная психотерапия заключается не в том, чтобы заставить человека кричать и плакать. Первичный крик— это всего лишь заглавие книги. Первичная терапия никогда не была терапией первичного (первородного) крика. Те, кто прочитал книгу, поняли, что крик — это то, что испускают некоторые люди, когда им больно. Другие просто рыдают или тихо пла
чут. Мы извлекаем из людей боль, а не заставляем их делать механические упражнения — колотить об стену кулаками и дико кричать «мама!». Мой способ психотерапии превратил то, что раньше считалось искусством, в подлинную науку.
В настоящее время насчитываются сотни профессиональных практиков, утверждающих, что они занимаются первичной психотерапией, хотя они не учились у нас ни одного дня. Многие ни о чем не подозревавшие пациенты причинили своему здоровью значительный вред, думая, что лечатся у настоящего первичного психотерапевта. Должен подчеркнуть, что этот вид лечения может быть очень опасным в неопытных руках. Важно проверить подлинность рекламы, для его стоит обратиться к нам.
Из всех сотен клиник, которые используют мое имя для рекламы и лживо утверждают, что их специалисты прошли у меня подготовку, я не видел ни одной, которая правильно применяла бы мой метод лечения. Мы тратим приблизительно треть нашего рабочего времени на то, чтобы лечить больных, пострадавших от рук самозванцев от первичной терапии.
В течение многих лет большая доля нашего бюджета тратится на научные исследования. Я от души надеялся, что другие клинические центры подхватят эти исследования, но пока этого не произошло.
В настоящее время я не могу рекомендовать ни один из известных мне центров, так как ни в одном из них не занимаются настоящей первичной психотерапией. Я, во всяком случае, не связан ни с одним из таких центров. Единственное место, где проводят первичную терапию, находится в «Primal Center», расположенном в городе Венеция, штат Калифорния, США. Проблема усугубляется тем, что некоторые психотерапевты, поверхностно ознакомившись с работой в моем центре, принялись практиковать самостоятельно.
Я был бы рад предложить миру Первичную психотерапию, потому что она действительно работает. Надеюсь, что моя книга поможет узнать о ней страдающему человечеству.
Содержание
1. Проблема 14