Поскольку существует достаточно большое множество возможных реакций организма на напряжение, то существует и соответствующее множество способов его измерения и оценки. Один из исследователей, Ю. Джекобсон определяет выраженность внутреннего напряжения по степени сокращения скелетных мышц*. Он полагает, что напряжение готовит организм к
* Е. Jacobson, «Electrophysiology of Mental Activities», American Journal of Physiology, Vol. 44 (1932), pp. 627—694; «Variation of Blood Pressure with Skeletal Muscle Tension and Relaxation», Annals of Internal Medicine, Vol. 13 (1940), p. 1619; «The Affects and Their Pleasure‑Unpleasure Qualities in Relation to Psychic Discharge Processes», в кн. под ред. R. M. Locwenstein., Drives, Affects and Behavior (New York, International Universities Press, 1953).
локомоторному ответу (бегству), и это проявляется в укорочении мышечных волокон. Эти изменения в мышечных волокнах сопровождаются увеличением вольтажа, то есть, электрического напряжения в мышцах, которое можно измерить специальным электронным прибором миографом. Однако миограф является слишком грубым инструментом для того, чтобы измерить мельчайшие изменения в мышечных волокнах. Тем не менее, точка зрения Джекобсона заключается в том, что напряжение вызывает сокращение во всей скелетной мускулатуре, что вызывает утомление пациента как во сне, так и в периоды бодрствования. Это помогает объяснить, почему невротик иногда просыпается более усталым и разбитым, чем был, когда ложился спать.
Однако напряжение является не только тотальным феноменом, охватывающим весь организм, оно также имеет тенденцию накапливаться в наиболее уязвимых областях. Мальмо в своих исследованиях обнаружил, что большинство из нас имеет специфические органы–мишени, в которых во время стресса особенно выражено увеличение напряжения*.
Если, например, пациент страдает хронической болью в левой половине шеи, то в стрессовой ситуации большее напряжение мышц будет выявлено именно на левой. А не на правой стороне шеи.
Несмотря нато, что напряжение является внутренним давлением, возникающим вследствие отрицания чувства, каждый из нас ощущает его по–своему. Это может быть валкость, пошатывание, судорожное сокращение мышц передней брюшной стенки, скованность скелетной мускулатуры, чувство опоясывающего давления в груди, скрежетание зубами, слабость мышц, ощущение обреченности и безнадежности, приступ тошноты, чувство кома в горле или чувство нервной дрожи в желудке, Напряжение заставляет нас шевелить губами, сокращает жевательную мускулатуру, учащается сердцебиение, вызывает трепетание век, путаницу в мыслях, постукивание по полу ногой, «стрельбу» глазами. Нет никакой нужды дальше конкретизировать проявления напряжения. Оно не-
* R. B. Malmö, в кн. под ред. A. Bachrach, Experimental Foundations of Clinical Psychology (New York, Basic Books, 1962), p. 416.
выносимо и может проявляться множеством самых разнообразных способов.
Напряжение испытывают в своей жизни столь многие из нас, что мы привыкли считать его нормальным бременем человеческого бытия. Я уверен, что это далеко не так. К сожалению, однако, целый ряд психологических теорий основывают свои положения на неизбежности напряжения. Например, последователи школы Фрейда постулируют наличие основного врожденного чувства тревожности, вокруг которой мы должны построить защиту для того, чтобы сохранить душевное и соматическое здоровье. Я же считаю, что тревожность является исключительно функцией нереальности данной человеческой личности.
Было проведено множество экспериментов как на животных, так и с участием людей, в ходе которых включали электрический звонок в момент нанесения слабого удара током. Через некоторое время один звонок уже вызывал то же ощущение надвигающейся угрозы и приводил к физиологической активации организма. Эти эксперименты называются опытами по выработке условного рефлекса на раздражители, которые сами по себе являются индифферентными и не вызывают никаких неприятных ощущений — например, на звонок. Можно вызвать и угасание такого условного рефлекса, если, например, сочетать звонок с приятным стимулом или индифферентной ситуацией.
Первичная теория тоже основана на шоке или потрясении. Очень часто это потрясение является раним осознанием, которое представляется пациенту потенциально катастрофическим. Потрясение подавляется, но продолжает действовать, становясь причиной обусловленного напряжением поведения в течение многих лет после того, как опасность миновала. Например, шестилетний ребенок, живущий со своими родителями, которые презирают его (ребенок улавливает это, так как чувство ненависти к ребенку редко выражают открыто), находится под реальной угрозой психического или соматического заболевания, но тридцатишестилетний мужчина, который понимает, что родители презирали и ненавидели его, теперь находится вне
опасности, но даже при этом его взрослое поведение обусловлено страхом испытать на себе это чувство.
Для того, чтобы понять, почему тридцать лет спустя после того, как человек столкнулся с шокирующим осознанием, он продолжает остро реагировать на него, мы должны принять во внимание, что психика маленького ребенка, если можно так выразиться, распахнута настежь. Он беззащитен, а это значит, что он воспринимает стимулы в виде непосредственного чувства. То, что он воспринимает и чувствует в течение первых месяцев и лет жизни, может оказаться невыносимым для его психики. Поэтому ребенок прикрывается. У него могут появиться болезненные симптомы или, наоборот, чувства могут притупиться, ноболезненное восприятие осталось на месте, оно никуда не делось и только ждет своего часа, когда появится возможность попасть в осознанное переживание. В одном случае пациент, когда ему было два с половиной года заметил омертвелость в лицах своих родителей. Он остро ощутил безжизненность их и своего собственного существования. Он не осознал и не перечувствовал это переживание полностью, у него развилась бронхиальная астма. Эта омертвелость была пережита им только намного позже, когда он был избавлен от нее. Ибо это чувство говорило ему, что он должен стать «мертвым», чтобы выжить со своими родителями. Потребовалось много сеансов первичной терапии, чтобы пациент ощутил это чувство во всей его полноте и целостности. Когда он ощутил омертвение, то вернулся к жизни.
Исходное психологическое потрясение порождает страх. Страх превращает чувство в генерализованное смутно осознаваемое напряжение. Человек, о котором я только что упомянул, не осознавал своей тревоги. Он жил как мертвец, поскольку подсознание позволяло ему избегать тревожности. Его заторможенные «мертвые» движения и его абсолютно ничего не выражающее лицо были теми орудиями, которые он изобрел для того, чтобы нормально жить с родителями. Итак, пока этот человек был «мертв», он был напряжен, но не испытывал тревоги. Необходимость действовать подобно живому человеку вызвала появление тревожности. По большей части невроз (как
символическое выражение подавленного чувства) связывает напряжение так сильно, что невротик даже не догадывается о существовании этого напряжения*. Различие между страхом и тревожностью заключается в контексте, а не в физиологических механизмах. Физиологические процессы возникновения страха и тревожности могут быть идентичными, но при страхе человек реагирует на представленную, конкретную ситуацию, а при тревожности он реагирует на прошлое событие так, словно оно происходит в настоящем. В тот момент, когда напряжение начинает ощущаться как тревожность, человек обычно обращается к психотерапевту.
Настоящий страх возникает тогда, когда создается реальная угроза жизни. Его возникновение не сопровождается развитием напряжения или притуплением чувств. При реальном страхе организм всерьез готовится к столкновению с реальной же угрозой. Первичный ранний страх, напротив, притупляет чувства, так как это катастрофический испуг. Первичный страх остается в мозгу только потому что там застревает также и первичная боль (они меня не любят). Это означает, что старая угроза остается и продолжает нависать над пациентом, превращая страх в тревогу. Тревога— это старый страх, вытесненный из сознания, отключенный от него, так как осознание его означает появление катастрофической невыносимой боли (более подробно этот вопрос мы обсудим в главе о страхе). Реакция на несущийся на нас грузовик — это подлинный реальный страх. Ощущение же того, что грузовик мог нас переехать — это тревога.
* Вполне вероятно, что в самом раннем периоде жизни маленький ребенок не может различать психическое и физическое поражение вследствие недостаточной зрелости своего понятийного аппарата, эти незрелые способности не дают ему возможности проводить тонкое различение между психической и физической болью. К тому времени, когда он научится это делать, вполне возможно, его первичная боль уже окажется прикрытой неврозом. Например, младенец не может осознать, что его унижают, он лишь чувствует себя неуютно, когда родители говорят ему определенные вещи определенным тоном. В таком случае, следовательно, ребенок переживает недифференцированную боль. Только позже, во время сеансов первичной терапии он впервые осознает и почувствует эту боль и осмыслит ее значение.
3 — 849
Младенец и маленький ребенок чувствуют страх непосредственно и ведут себя в полном соответствии с этим чувством. Но по прошествии времени даже внешние проявления страха могут стать предметом порицания со стороны невротических родителей («Перестань рыдать. Ты же знаешь, что тут нечего бояться»), и ребенок начинает отрицать и вытеснять страх, который занимая свое место в первичном резервуаре, усиливает напряжение. Этот вытесненный страх означает, что человек теряет способность действовать прямо и адекватно своим чувствам. Он должен отныне изобретать объекты страха (негры, солдаты и т. д.) для того, чтобы сфокусировать и упорядочить свои чувства, чтобы облегчить напряжение. Только в том случае, если мы заставим страдающего неврозом пациента прочувствовать, но ни в коем случае не вытеснить свой первичный страх, мы сможем помочь ему понять устрашающее его чувство. Здесь находится та точка, где мы вводим пациента в его страх и выводим его оттуда, чтобы он смог пережить свою первичную боль.
Исследование, о котором сообщил в «Psychology Today» (июнь, 1969) Мартин Зелигман как раз посвящено идее раннего потрясения. Зелигман, среди прочего, приводит описание опыта PJI. Соломона, в котором собак связывали и били электрическим током. После этого собак помещали в двухкамерную клетку, где они могли научиться избегать удара током, просто перепрыгнув через низкий барьер, разделявший клетку (в одной пол проводил ток, в другой — нет). Было обнаружено, что если собаку вначале били током в связанном виде, когда она не могла избежать этого, то потом в поведении этого животного наблюдалась странность — в последующих экспериментах, когда у собаки была возможность прекратить боль, всего лишь перепрыгнув через разделительный барьер, она, тем не менее, оставалась на месте, пока ее не вытаскивали силой. Другие собаки, которые не подвергались первичному воздействию тока в связанном виде (то есть, не были беспомощны) легко научились избегать боли, прыгая через барьер. Во многих отношениях маленький ребенок накрепко привязан к безвыходной ситуации, когда получает травму, и очень похож на ту связанную собаку. Ребенок точно также не может ничего сделать с
непрекращающейся болью и позже уже не умеет научиться, как поступать в подобных ситуациях, чтобы ее избежать. Если никакая реакция, какую может произвести ребенок, не приводит к благоприятному изменению ситуации, то ему не остается ничего иного, как отключиться внутренне, оставаясь пассивным и уязвимым, как связанные собаки, которые не имели возможности избежать длительной боли при первом в их жизни ударе током. Из опытов Соломона известно, что если первый в жизни удар током собака получала в несвязанном виде, то есть, в ситуации, когда она могла что‑то сделать, чтобы избежать боли, а потом, в следующих опытах ее связывали и наносили удар током, то такая собака, когда ее освобождали от пут реагировала на удары током нормально, то есть, училась перепрыгивать через разделительный барьер. В связи с этим Зелигман подчеркивает, что если ребенок криком требует, чтобы его накормили, но рядом не оказывается никого, кто мог бы это сделать, то плач становится неадекватной реакцией на голод и со временем ребенок перестает плакать, так как плач нисколько не помогает разрешить болезненное или неудобное положение. Первичная теория указывает на то, что первичная боль от недостижимости, от невыполнения самых ранних потребностей, как правило, выключает ответ до тех пор, пока индивид не вернется к истокам боли и не заплачет снова, как ребенок.
Воздействие первичной боли можно считать непрерывным и постоянным до тех пор, пока пациент не почувствует ее (я использую слово «почувствует» для обозначения «тотального переживания»). Другими словами, первичную боль нельзя удалить, используя выработку условного рефлекса. Так, ни вознаграждения, ни наказания, которые следуют за внешними проявлениями первичной боли (курение, потребление алкоголя, пристрастие к наркотикам) одни не смогут повлиять на первичную боль и изменить ее. Первичная боль все равно будет требовать невротического выхода того или иного рода до тех пор пока пациент не прочувствует саму эту боль.
Невротические коллизии нереальны, это всего лишь символическое поведение, призванное уменьшить напряжение. Так, мужчина может безудержно предаваться сексу, чтобы по
чувствовать себя любимым, не сознавая при этом своего раннего ощущения того, что он нелюбим.
Хотя напряжение ощущается больным во всем организме, есть один характерный участок, который реагирует, как местный очаг — это желудок. Сокращение мускулатуры желудка, а иногда и произвольной мускулатуры всей передней брюшной стенки — есть внутреннее болеутоляющее средство невротика. Вильгельм Райх сделал это открытие много десятилетий назад*. Многие психотерапевтические методики Райха основаны на уменьшении напряжения мышц живота.
Желудок — это то место, вокруг которого напряжение концентрируется почти у всех невротиков. Свидетельством тому служит и американский фольклор: «Мне пришлось проглотить мои слова!», «Я не могу это переварить!», «Ненавижу тебя всеми кишками!» Очевидно, что когда говорят о глотании слов, то это нечто большее, чем простая символическая словесная фигура.
Представляется, что слова — в буквальном смысле — судорожно проглатываются и проваливаются в кишки, скручивая пациента узлом. Чаще всего больной, не прошедший первичной психотерапии, сам не подозревает, насколько сильно напряжен его желудок, и начинает осознавать это только тогда, мы начинаем освобождать этот орган от напряжения. Проводя первичную терапию, мы часто наблюдаем, как напряжение отпускает пациента, что называется, снизу вверх. Сначала пациент докладывает, что напряжение ушло из желудка, потом возникает стеснение в груди, спазма сдавливает горло, потом начинается зубовный скрежет — только потом, когда произносятся все важные слова, напряжение окончательно покидает организм больного.
Я остерегусь на сто процентов утверждать, что «первичная боль поднимается из желудка в рот»; тем не менее, в нашем распоряжении есть видеозаписи, которые подтверждают феномен восхождения напряжения. В ходе проведения первичной психотерапии, чувства начинающие свое восхождение вызывают судорожные сокращения мышц передней брюшной стенки.
* Wilhelm Reich, The Discovery of the Orgone (New York, Noonday Press, 1948).
Впечатление такое, словно чувства, содрогаясь, высвобождаются из живота, который держит их, будто в тисках. Чувства, затем, поднимаются из желудка в рот и покидают организм в виде первичного детского крика. Когда это происходит и возбуждение прекращается, пациент обычно говорит, что впервые в жизни чувствует, что желудок не напряжен. До этого желудок бывает настолько стиснут напряжением, что теряет способность полноценно переваривать пищу.
Напряжение отнюдь не всегда вызывает нарушение способности есть. В некоторых случаях происходит противоположное — пациент заглушает свои чувства едой. В этой ситуации срабатывает двойной феномен — нисхождение и восхождение напряжения. Восхождение напряжения случается в тех случаях, когда ослабевает система защиты и чувство начинает приближаться к уровню сознания. Восходящее напряжение (тревожность) очень часто лишает больного аппетита. Нисхождение напряжения, напротив, позволяет невротику держать свое болезненное чувство на привязи с помощью еды, не допуская, чтобы напряжение превратилось в тревожность. Как правило, пациенты страдающие сильным ожирением, очень глубоко прячут свою первичную боль. Такое впечатление, что толстый слой жира создает буфер, изолирующий болезненное чувство — путем стимуляции нисходящего напряжения.
6
Система защиты
Концепция системы защиты содержится во многих психологических теориях, начиная с теории Фрейда. Первичная теория строится на том, что любая система защиты, по сути своей, является невротической, а значит, не существует такого понятия как «здоровая» защита. Убеждение в существование здоровой защиты основывается на предположении наличия у всех людей присущей им базовой тревожности, которую надо подавить. Первичная теория не признает идею присутствия базовой тревожности у здорового индивида. Детали нашего подхода мы обсудим позже. В последнем пункте разница в подходах к системам защиты между первичной теорией и некоторыми другими теориями заключается в том, что первичная теория рассматривает защиту, как психологический феномен, а не как разумное, осознанное ментальное действие. Так сужение кровеносных сосудов является по самой своей сути такой же защитной мерой, как и компульсивная болтливость*.
В первичной теории защитой считают набор поведенческих реакций, которые, функционируя автоматически, блокируют первичное чувство. Когда автоматически сокращаются мышцы передней брюшной стенки, когда индивид в букваль–Анна Фрейд в своей книге «Эго и механизмы защиты» констатирует: «Стремление инфантильного «эго» избежать боли прямым сопротивлением внешним впечатлениям целиком принадлежит сфере нормальной [выделено мною] психологии. Последствия этих усилий могут стать важными в формировании эго и характера, но они не являются патогенными [снова выделено мною]».
но смысле проглатывает свои чувства, когда лицо искажается тиком под влиянием напряжения, весь организм напрягается, чтобы задавить чувство.
Есть подсознательная и сознательная защита. Подсознательная или непроизвольная защита — это автоматический ответ сознания и тела на первичную боль — фантазии, ночное недержание мочи, приступы отрыжки и рвоты, частое мигание и напряжение мышц. Эти механизмы характерны для защиты первого типа. Это врожденные, присущие ребенку с самого рождения, так сказать, встроенные системы защиты. Например, напряжение мышц дыхательного аппарата может повлиять на тональность и тембр голоса. Процессы такого мышечного сокращения приводят к тому, что сдавленный голос становится частью систем, идентифицирующих данную личность и ее особенности.
Таким образом, это личность выстраивается вокруг этого механизма и становится интегральной частью системы защиты.
Непроизвольные системы защиты бывают двух типов — системы, увеличивающие напряжение, и системы, разряжающие напряжение. Когда желудок скручивается в тугой узел, удерживая чувство в глубине организма, напряжение нарастает. Ночное недержание мочи (происходящее в моменты, когда ослабевает произвольный сознательный контроль поведения) является непроизвольной защитой, снимающей напряжение. К другим формам непроизвольного освобождения от напряжения, относят скрежетание зубами, вздохи, упорные кошмарные сновидения (подробнее об этом чуть позже).
Произвольные системы защиты вступают в игру в тех случаях, когда непроизвольные системы оказываются несостоятельными. Курение, потребление алкоголя, наркотическая зависимость и переедание являются примерами произвольной сознательной зашиты. Эти системы можно отключить усилием воли. Произвольные системы защиты призваны облегчить избыточное напряжение — неприветливого поведения и грубого слова кассира в ресторане может оказаться достаточно для того, чтобы разрушить благодушный фасад невротика и заставить его напиться. Целью защитных систем обеих форм — произволь
ной и непроизвольной — является блокада истинного реального чувства.
Системы функционируют постоянно, и днем, и ночью. Феминизированный мужчина не вдруг становится настоящим мужчиной во сне. Женоподобность такого мужчины является психологическим феноменом, который имеет место как наяву, так и во сне; этот феномен встроен в организм. Это означает, что неестественные действия становятся нормой, так как личность не способна пережить свои естественные склонности. Такой пациент не будет в состоянии ходить, говорить или вести себя как‑либо иначе до тех пор, пока не обретет вновь свое истинное «я».
Защита — это, в целом, то, чего требуют от ребенка его родители. Один ребенок может не переставая говорить, в то время как другой, напротив, постоянно «играет в молчанку». Оба таких ребенка отвечают на ощущаемые ими требования родителей; оба изолировали себя от значительной части собственной осознаваемой личности.
Системы защиты включаются и начинают действовать как приспособительные (адаптивные) механизмы, позволяющие организму нормально функционировать. Таким образом, невроз рассматривается как часть наследственного приспособительного инвентаря, которым обладают все без исключения человеческие существа. Поскольку невроз адаптивен, мы не можем вырвать его с корнем с помощью какого‑нибудь электрошока. Защиту надо демонтировать не слеша, со знанием дела и в определенной последовательности до того момента, когда личность будет готова обходиться в реальной жизни без него.
Ребенок отключает себя от собственной осознаваемой личности, от своего «я» в первые месяцы и годы жизни просто потому, что у него нет иного выбора. Громогласный и разговорчивый ребенок становится невыносимым для авторитарных родителей, которые желают иметь под рукой вежливого и покорного ребенка — неважно, сына или дочь. Такие родители будут бить или ругать ребенка до тех пор, пока он не отключит привычную линию своего поведения. Таким образом ребенок приговаривает часть своего существа к пожизненной смерти. Он вынужден играть в игру родителей, но не в свою. Такое же
поведение может развиться под влиянием родителей, которые все делают за своего ребенка, так, что ему вообще не приходится ни к чему прилагать собственных усилий. Такого ребенка подавляет излишняя доброта родителей.
Если эта нереальная внешняя личина не срабатывает, если она не может вызвать человечную реакцию родителей, то ребенку от отчаяния приходится включать более радикальные средства защиты. Он может отключиться от всего, кроме самого себя, чтобы не вызывать недовольства родителей или заставить их проявить доброту и тепло. Ребенок может начать говорить ровным, невыразительным механическим голосом. Мышление его становится зажатым, интересы сужаются, на родителей он смотрит только искоса — короче, он дегуманизирует себя, чтобы сделать родителей более человечными. Иногда он даже доходит до того, что выворачивается перед родителями наизнанку — мальчик становится «девочкой».
Тотальность реакции — это ключевое понятие. Потребность в любви не есть нечто умственно–мозговое, что можно изменить, изменив некоторые идеи и представления. Эта потребность проникает во все части организма, пронизывает его целиком, без остатка, иногда уродуя человека как физически, так и нравственно. Это искажение личности и патологические изменения тела и есть защита.
Если личность не может сдержать напряжения, связать его, то возникают симптомы заболевания. Ребенок может начать мастурбировать, сосать палец, грызть ногти или мочиться в постель. Это приводит к большему облегчению. Очень часто, ошибочно полагая, что они помогают ребенку, родители пытаются перекрыть эти пути снятия напряжения, чем лишь усугубляют проблему, заставляя ребенка искать другие, более скрытые способы. Один пациент рассказывал мне, что он регулярно и постоянно пускал ветры, так как его родители были уверены, что он страдает каким‑то заболеванием желудка. Пациент говорил: «Мое пуканье было единственным, что они воспринимали без раздражения, так как считали этот акт непроизвольным».
Маленький ребенок не понимает, что проблемы в действительности не у него, а у его родителей. Он не понимает, что их
проблемы находятся вне его возможности им помочь. Ребенок не знает, что не его дело заставить их прекратить ссориться, быть счастливыми, свободными или какими бы то ни было еще. Ребенок делает все, что в его силах, чтобы выжить. Если с самого детства родители насмехаются над ним, то он, в конце концов, приходит к выводу, что с ним что‑то неладно. Он испробует все средства, но, как это ни трагично, для него остается смутным и туманным все, что можно сделать, ибо его родители и сами не понимают, как надо поступить, чтобы стать свободными и счастливыми. Поскольку они не могут сделать так, чтобы ребенку, стало лучше, ему приходится в решении этой проблемы полагаться только на самого себя. Он начнет есть все, что попадается ему на глаза, сосать большой палец, колоться наркотиками — лишь бы облегчить страдание, от которого никто на свете не может его освободить. Ребенок не просто становится невротиком, невроз становится его личностной сущностью.