29. Работали на участке те же наши и 1 рабочий
3 об.
30. Опять работали на участке те же наши и 1 рабочий
3 об.
Плата рабочему, находящемуся при tomeis (неизвестное слово)… быть затопленным
3 др.
Итого расходов за месяц август: серебром — 62 др. 3 об. и медью 85 др. 2 об., из расчета 4 др. сер. за 29 об.=сер. 71 др. 1 об. [141], итого сер. 133 др. 4 об. Приход того же месяца сер. 221 др. 3 об., остается на месяц фаофи сер. 87 др. 5 об. В 11 г. императора Цезаря Веспасиана Августа месяца фаофи.
Приход:
1. По счету доходов месяца августа
сер. 87 др. 5 об.
От Эпимаха, сына Пахнутия, арендная плата за восточную финиковую плантацию
8 др.
5. От Эпимаха на должные расходы
4 др.
12. От Эпимаха то же
4 др.
13. Выручка за 14 артаб пшеницы по 10 др. [142]
60 др.
29. Выручка за 14 артаб пшеницы, проданных частями по распоряжению Эпимаха
140 др.
21. От врача Аполлодора выручка за овощи — 5 артаб по 21 др.
105 др.
23. От Эпимаха опять на расходы
4 др.
24. Опять выручка за 4 артабы пшеницы по 10 др.
40 др.
26. Опять от Эпимаха.
12 др.
27. Опять от Эпимаха на покупку семян
32 др.
Итого приход
сер. 496 др. 5 об.
Юний Модерат Колумелла написал в середине I в. трактат «О сельском хозяйстве» в 12 книгах.
Владелец имения должен прилагать тщательную заботу ко всем прочим статьям имения, в особенности же к находящимся в нем людям. Эти последние распадаются на два разряда: на колонов и рабов — незакованных и закованных. К колонам он должен относиться снисходительно и стараться идти им навстречу в их нуждах; он должен быть более требовательным к их работе, нежели к платежам; такое отношение для колонов менее обидно, хозяину же вообще более выгодно. Ибо прилежная обработка поля в большинстве случаев приносит пользу и никогда не приносит вреда (разве только ущерб будет причинен непогодой или грабежом), а потому и колон не посмеет просить льгот в исполнении работы. Но и господин не должен слишком настаивать на своем праве в обязательствах, наложенных на колона, как, например, на точном соблюдении сроков платежей, доставке дров и прочих мелких обязанностях колона, выполнение которых больше докучает земледельцам, чем приносит им ущерба. Не следует вообще быть слишком взыскательным в том, что следует нам по праву. Недаром строжайшее право считалось у древних величайшим мучением. С другой стороны, не следует допускать и чрезмерных льгот, ибо, как правильно сказал ростовщик Альфий, самые верные долговые статьи становятся лишенными всякой ценности, если мы отказываемся от взысканий по ним. Также и Люций Волузий, бывший консул, человек чрезвычайно богатый, еще на моей памяти утверждал, что то поместье находится в самых счастливых условиях, при котором имеются колоны, издавна живущие в этой местности, как бы по наследству перешедшие к владельцу и связанные с ним близкими отношениями с самого рождения. Мое мнение таково, что частая смена арендатора есть дело невыгодное; однако хуже прибегать к услугам такого арендатора из городских жителей, который обрабатывает имение не сам, а с помощью рабов. Сазерна говорил, что от такого арендатора надо вместо арендной платы ждать тяжбы. Поэтому надо стараться всячески привлекать к обработке колонов — сельских жителей, прочно привязанных к месту, что необходимо в тех случаях, когда владелец не имеет возможности вести хозяйство лично или с помощью собственных людей. Так бывает обычно в местности, страдающей от вредного климата или неплодородия. Однако если климат и почва мало-мальски приличны, то личное хозяйничанье владельца всегда принесет больше дохода, чем сдача в аренду колонам; даже хозяйство через посредство вилика [143] дает больший результат — при условии, конечно, что вилик не окажется небрежным и алчным рабом. Последнее же, без всякого сомнения, случается по вине самого же владельца. Поэтому надлежит остерегаться поручать хозяйство такому рабу; если же такая ошибка допущена, следует сместить негодного вилика с его должности. Однако в имениях отдаленных, которых владелец не может навещать часто, обработку всякого поля предпочтительнее поручать свободным колонам, чем рабу-вилику; это правило в особенности относится к полям, засеянным хлебом, которым колон может гораздо меньше принести вреда, чем виноградникам или садовым насаждениям; рабы же и этим полям приносят величайший вред: они дают за деньги господский скот для работы на стороне, пасут и рабочий и остальной скот плохо, дурно пашут землю; показывают при посеве гораздо больший против настоящего расход семян; они не заботятся о том, чтобы семена, брошенные в землю, дали богатый урожай; а свезя его на гумно, они даже уменьшают его количество во время молотьбы либо утайкой его части, либо небрежной работой. Ибо они и сами крадут зерно, и от других воров плохо его оберегают. Наконец, при уборке зерна в амбар они неправильно показывают его количество в счетной записи. Таким образом, как управляющий, так и рабы мошенничают, а поле приходит в негодное состояние. Поэтому, как я уже сказал, такое имение, которое лишено частого присутствия владельца, необходимо сдавать в аренду.
В то время император Домициан издал закон, которым строго был воспрещен распространенный обычай оскопления евнухов и виноделие; уже посаженные виноградники должны были быть уничтожены. Тогда Аполлоний прибыл в Ионию и сказал: «Меня самого эти законы не затрагивают, ибо из всех людей я меньше всего нуждаюсь в половых органах и в вине, но высочайший господин не видит, что, щадя людей, он кастрирует землю». Тогда Иония решилась послать посольство к императору по поводу запрещения виноделия и просила отменить закон, который вел к тому, чтоб земля опустела, а не обрабатывалась [145].
Древние считали нужным прежде всего соблюдать меру в землепользовании. Они рассуждали, что выгоднее меньше засевать, но лучше пахать. Такого же мнения был, я вижу, Вергилий. По правде сказать, латифундии погубили Италию и начинают уже губить и провинции. Шесть хозяев владели половиной Африки, когда их казнил принцепс Нерон.
Все поля возделываются либо рабами, либо свободными, либо теми и другими одновременно: «свободными» — это когда работают сами с членами семьи, как большинство бедняков; или при помощи наемного труда, когда для более крупных работ, как сбор винограда или сенокос, применяется наемный труд свободных людей. Сюда же относятся и те, которых у нас называют obaerati [146] и которых так много теперь в Азии, Египте и Иллирике. О всех только что упомянутых я скажу, что в местах нездоровых выгоднее обрабатывать землю наемными рабочими, чем рабами, а в здоровых местах также выгоднее применять их труд для более крупных работ, как уборка винограда или жатва.
…(Император) принял меры: он законом ограничил знаменитые безобразные траты кандидатов и позорные подкупы: он также распорядился, чтобы они треть своего состояния поместили в земельных владениях, считая безобразием, что лица, домогающиеся государственных должностей, рассматривают Рим и Италию не как отечество, а как гостиницу или стойло для приезжающих. Итак, кандидаты стекаются и наперерыв покупают все, что продается, и стараются, чтобы было возможно больше для продажи. Поэтому если тебя тяготят твои имения в Италии, то теперь столь же благоприятные условия для их продажи, как и для покупки в провинции, потому что те же кандидаты продают в провинции, чтобы купить здесь.
Кай (или Тит) Петроний Арбитр — римский аристократ-землевладелец, занимавший высшие должности (был consul suffectus при Нероне), славился своим образованием и тонкостью вкуса; его прозвали «arbiter elegantiae». По сообщению Тацита, Петроний, заподозренный как соучастник в Пизоновом заговоре против Нерона, вынужден был покончить самоубийством в 66 г. Петронию приписывают дошедший до нас в отрывках роман «Сатирикон» с ярко выраженной сатирической окраской. Особый интерес представляет для нас эпизод «Пир Тримальхиона», где в почти карикатурном изображении выскочки-вольноотпущенника, разбогатевшего на темных делишках и спекуляции, рассеяно множество ценных описаний быта и экономики Рима середины I в.
XXXVII. Земли у Тримальхиона — соколу не облететь, денег — тьма-тьмущая: здесь в каморке привратника больше серебра валяется, чем у иного за душой есть. А рабов-то, рабов-то сколько. Честное слово, едва ли десятая часть знает хозяина (в лицо). В общем, он любого из здешних балбесов в рутовый лист свернет.
Нет того, чтобы он что-нибудь покупал на стороне: шерсть, померанцы, перец — все дома растет; куриного молока захочется — и то найдешь. Показалось ему, что домашняя шерсть недостаточно добротна, он пустил в стадо баранов, купленных в Таренте. Чтобы производить дома аттический мед, велел привезти из Афин пчел, — кстати, и доморощенные пчелки станут лучше благодаря гречанкам; на днях еще он написал в Индию, чтобы ему прислали груздевых семян. Нет у него ни единого мула, рожденного не от онагра. Видишь, сколько подушек! Ведь все до единой набиты пурпурной или багряной шерстью. Душа радуется! Но и его товарищей-вольноотпущенников остерегись презирать. И они не без сока. Видишь вон того, ниже всех возлежащего? Теперь у него 800 000 сестерциев, а ведь вырос из ничего: недавно еще бревна на спине носил…
XLIV… Говорите вы все ни к селу ни к городу; почему никто не побеспокоится, что ныне хлеб кусаться стал? Честное слово, я сегодня хлеба найти не мог. А засуха-то все по-прежнему! Целый год голодаем. Эдилы, — чтобы им пусто было! — с пекарями стакнулись. Да, «ты мне, я тебе». А бедный народ страдает, а этим обжорам всякий день сатурналии. Эх, если бы у нас были еще те львы, которых я застал, когда только что приехал из Азии! Вот это была жизнь!.. В те поры хлеб не дороже грязи был. Купишь его на асс — вдвоем не съесть; теперь же он не больше бычьего глаза. Увы! Увы! С каждым днем все хуже; наша колония — словно телячий хвост, народ растет. А кто нам виноват, что у нас эдил трехгрошовый, которому асс дороже нашей жизни. Он втихомолку над нами посмеивается. А в день получает больше, чем иной по отцовскому завещанию. Уж я-то знаю, за что он перехватил тысячу золотых. О, если бы мы были настоящими мужчинами, ему бы не так привольно жилось. Нынче народ: дома — львы, на людях — лисицы. Что же касается до меня, то я проел все свои животы, и, если голод продолжится, придется и домишко продать.
XXI. Друзья, — сказал… Тримальхион, — и рабы — люди: одним с нами молоком вскормлены, и не виноваты они, что участь их горькая. Однако по моей милости скоро все напьются вольной воды. Я их всех в завещании своем на свободу отпускаю, Филагиру, кроме того, завещаю его сожительницу и поместьице. Кариону — домик, и двадесятину [147], и кровать с постелью. Фортунату же делаю главной наследницей и поручаю ее всем друзьям моим. Все это я сейчас объявляю затем, чтобы челядь меня теперь любила так же, как будет любить, когда я умру.
Все принялись благодарить хозяина за его благодеяния. Он же, оставив шутки, велел принести экземпляр завещания и посреди всеобщего вопля сожаления прочел его от начала до конца. Потом, переводя глаза на Габинну, проговорил: «Что скажешь, друг сердечный? Ведь ты воздвигнешь надо мною памятник, как я тебе заказал? Я очень прошу тебя: изобрази у ног моей статуи собачку мою, венки, сосуды с ароматами и все бои Петраита [148], чтобы я по милости твоей еще и после смерти пожил. Вообще же памятник будет по прямому фасаду — сто футов, а по боковому — двести. Я хочу, чтобы вокруг праха моего были всякого рода плодовые деревья, а также обширный виноградник. Ибо большая ошибка украшать дома при жизни, а о тех домах, где нам больше жить, не заботиться. А поэтому прежде всего желаю, чтобы в завещании было помечено: «Этот монумент наследованию не подлежит». Впрочем, это уже мое дело предусмотреть в завещании, чтобы я после своей смерти не претерпел обиды. Поставлю кого-нибудь из вольноотпущенников моих стражем у гробницы, чтобы у моего памятника никто не ходил за нуждой. Прошу тебя также вырезать на фронтоне мавзолея корабли, на всех парусах бегущие, а я будто в тоге-претексте [149] на трибуне восседаю, с пятью золотыми кольцами на руках [150] и из кошелька рассыпаю в народ деньги. Ибо, как тебе известно, я устраивал общественную трапезу и раздавал по два денария на человека. Хорошо бы, если ты находишь возможным, изобразить и самую трапезу и все гражданство, как оно ест и пьет в свое удовольствие. По правую руку помести статую моей Фортунаты с голубкой в руке, и пусть она на цепочке собачку держит. Мальчишечку моего также, а главное — побольше винных амфор, хорошо запечатанных, чтобы вино не вытекало. Конечно, изобрази и урну разбитую и отрока, над ней рыдающего. В середине часы, так чтобы каждый, кто пожелает узнать, который час, волей-неволей прочел бы мое имя. Что касается надписи, то вот прослушай внимательно и скажи, достаточно ли она хороша, по твоему мнению:
«Здесь покоится Г. Помпей Тримальхион Меценатион. Ему заочно был присужден почетный севират. Он мог бы украсить собою любую декурию Рима, но не пожелал. Благочестивый, мудрый, верный, но вышел из маленьких людей, оставил 30 миллионов сестерциев и никогда не слушал ни одного философа. Будь здоров. И ты также».
LXXV… Веселитесь, прошу вас, друзья, ибо я таким же, как вы, был, да вот благодаря уму своему до всего дошел. Смекалка делает человеком, все остальное ничего не стоит. Хорошо купишь, хорошо продашь. Пусть другой вам другое скажет. Я лопаюсь от счастья… Да, как я вам уже говорил, своему благоразумию обязан я богатством. Из Азии приехал я не больше вон этого подсвечника, даже каждый день по нем свой рост мерил; чтобы борода скорее росла, верхнюю губу ламповым маслом смазывал. Четырнадцать лет по-женски был любезным моему хозяину; ничего тут постыдного нет — хозяйский приказ. И хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу сказать, но умолкаю, ибо я не из хвастунов.
LXXVI. Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме; заполонил сердце господина. Чего больше? Хозяин сделал меня сонаследником Цезаря [151]. Получил я сенаторскую вотчину. Но человек никогда не бывает доволен: вздумалось мне торговать. Чтобы не затягивать рассказа, скажу кратко — снарядил я пять кораблей. Вином нагрузил — оно тогда на вес золота было — и в Рим отправил. Но подумайте, какая неудача: все потонуло. Не выдумка, а факт: в один день Нептун проглотил тридцать миллионов сестерциев. Выдумаете, я пал духом? Ей-ей, я даже не поморщился от этого убытка. Как ни в чем не бывало снарядил другие корабли, больше, крепче и удачнее, так что никто меня за слабого человека почесть не мог. Знаете, чем больше корабль, тем он крепче. Опять нагрузил я их вином, свининой, благовониями, рабами. Тут Фортуната доброе дело сделала — продала все свои драгоценности, все свои наряды и мне сто золотых в руку положила: это были дрожжи моего богатства.
Чего боги хотят, то быстро делается. В первую же поездку округлил я десять миллионов. Тотчас же выкупил я прежние все земли моего патрона. Домик построил; рабов, лошадей, скота накупил; к чему бы я ни прикасался, все вырастало, как медовый сот. А когда стал богаче, чем вся округа, тогда — руки прочь: торговлю бросил и стал вести дела через вольноотпущенных. Я вообще от всяких дел хотел отстраниться, да отговорил меня подвернувшийся тут случайно звездочет…
LXXVII… Вот какова моя судьба. И если удастся мне еще в Апулии имений накупить — цель жизни моей исполнена. Между тем пока Меркурий бдит надо мной, я этот дом перестроил: помните, хижина была, а теперь храм. В нем четыре столовых, двадцать спален, два мраморных портика; во втором этаже еще помещение; затем моя собственная опочивальня, логово этой змеи [152], прекраснейшая каморка для привратника, есть помещение для гостей.