- Извините, вы не против, если я пройду раньше вас? У меня отчаянно болит голова. Я не спал всю ночь.
Вера Никандровна согласилась без колебаний, даже поспешно, и он с большой живостью проследовал в канцелярию.
Он пробыл там недолго и вышел словно подмененный: вся картинность его увяла, он ступал редкими, скучными шагами. Он подсел к Извековой и выдохнул, отдуваясь:
- Просили подождать. Подождать - это вежливость чиновников.
Рассмотрев арестанта усталым, но ненасытным своим взглядом, он подоткнул большим пальцем нижнюю губу и хитро усмехнулся Лизе:
- Вот так вот закуют в железны кандалы и двинут по Владимирской дорожке. И ничего не поделаешь! Черт знает что!
- Вы, собственно, о чем хлопочете? - спросила Извекова.
- Чтобы сняли подписку о невыезде. Я же не могу тронуться с места. Как квашня - с печки. Дикость! Просил, чтобы принял прокурор, мне отвечают - не полагается. А что полагается? Напишите прошение, прокурор рассмотрит. Дикость!
- Знаете, - вы совершенно правы! - словоохотливо начала Вера Никандровна, готовясь посвятить Пастухова в историю своих хождений, но в эту минуту ее пригласили в канцелярию.
Ознобишин проводил Извекову до кабинета товарища прокурора. Вера Никандровна знала эту комнату - с окнами в полотняных шторах, с внушительным столом посредине, с тремя креслами в отдалении от него и с чиновником, похожим на нерушимую принадлежность кабинета. Привстав, он показал на кресло и опустился не сгибаясь. На белом его кителе не заметно было ни одной складки. Сейчас же, как только Вера Никандровна села, он заявил, вытачивая раз навсегда отобранные слова:
- Его превосходительство господин прокурор палаты наложил на вашей просьбе резолюцию: отказать ввиду отсутствия основания для смягчения меры пресечения.
Он взглянул на Извекову. Она молчала, немного побледнев.
- Вы имеете что-нибудь спросить?
- Совсем? Окончательно?
- Вы просили об освобождении вашего сына из-под стражи на поручительство, указав основанием болезнь. Основание отсутствует. Ваш сын здоров.
- Окончательно? - тихо повторила Вера Никандровна.
- То есть что - окончательно? Сейчас он здоров. Если заболеет, основание, очевидно, возникнет.
- Я хочу знать - неужели больше никакой надежды?
- Содержание под стражей остается в силе до конца судебного следствия и приговора по делу.
- Но как же теперь быть? - сказала она с беспомощной простотой.
- Можете просить об освобождении под залог.
- Да? - всколыхнулась и вся как-то затрепетала Вера Никандровна. - Но как, как это сделать, будьте добры?!
- Прошением на имя его превосходительства.
- Нет, я хочу сказать, - ведь это же деньги?
- Денежный залог.
- Я понимаю. Но я хочу спросить - сколько? Сколько надо денег?
- Сумма залога будет определена, если его превосходительство найдет возможным смягчить меру пресечения.
- Но я ведь должна знать - что это такое? Сколько надо денег? Несколько сот рублей или, может быть, тысячу?
- Я могу сказать только на основании прецедентов, ничего не предопределяя. Несколько тысяч. В практике - редко более десяти.
- Позвольте, - сказала Вера Никандровна, детски-изумленно улыбаясь и вздергивая морщинки на лбу, - откуда же я могу взять? Ведь у меня нет.
Товарищ прокурора снова приподнялся:
- Вы извините, но вопрос настолько личный, касающийся, собственно, только вас, что я...
Он скупо развел руки, одновременно наклонив голову.
- Благодарю вас, благодарю, - с прихваченным дыханием сказала Вера Никандровна и маленькими, частыми шагами ушла из кабинета.
Лиза дожидалась у самого входа в канцелярию. Они миновали арестанта со стражником, уже не заметив их наблюдающих чужих глаз. Пастухов куда-то исчез. Диван заняли новые люди.
Во дворе было много света. Растерянно брели в небе отставшие от толпы некучные облака. Их яркой белизне вторили на земле перепачканные мелом бочки, носилки, огромный ящик с разведенной бирюзовой известью. Убеленные с головы до ног маляры пылили алебастром, занимаясь своей стряпней. Рядом лежал невысокими штабелями тес. Дойдя до него, Вера Никандровна и Лиза сели на доски, как будто раньше сговорившись.
В их молчании, не нарушенном ни одним звуком, заключалась остро угадываемая друг в друге боязнь признаться, что произошла решительная, возможно, непоправимая перемена в судьбе дела, ради которого они сюда пришли. Они мучились молчанием и все-таки безмолвствовали, не зная, как лучше в эту минуту пощадить друг друга. Белая пыль тонко окутывала их, они глотали ее, но даже не думали подвинуться в сторону, уйти со двора, подальше от этого дома, точно приковавшего к себе все их ожидания. Они глядели на бесстрастный фасад с прямыми линиями окон, рассаженных одинаковыми простенками, но вряд ли отдавали себе отчет - куда смотрят, так же как не понимали - зачем сидят в пыли.
- Эй, барышни, попортим шляпки! - с удовольствием крикнул веселый маляр, вывалив мешок извести в ящик и отскочив от густой белой тучи.
Словно внезапно разбуженная, Лиза спросила:
- Что-нибудь случилось?
- Нет-нет, - тотчас отозвалась Вера Никандровна, - наоборот. Наоборот! Мне сказали - он совершенно здоров. Слава богу.
- А как же просьба?.. Его не отпустят?
- Кирилла? Нет. То есть его отпустят, непременно отпустят, но только не так... не на поруки, а под залог. Понимаешь?
- Под залог? А что же надо заложить?
- Нет, ты не так понимаешь. Ничего не надо заложить. Или - нет. Надо заложить деньги. Дать, внести сколько-нибудь... некоторую сумму. И тогда его отпустят, понимаешь?
- Его отпустят за деньги?
- Ну да. Надо внести деньги. Потом их, конечно, вернут назад. Понимаешь? Когда его совсем оправдают.
- А зачем же вносить, если их потом все равно вернут?
- Не все равно. А только если... когда его оправдают. Ну, как ты не понимаешь! Ну, залог, понимаешь?