Подражая его взгляду и так же выдерживая паузу, Мефодий сказал:
- Да ведь и у вас оно не маленькое, Александр Владимирович...
- Мы тоже должны любить славу, - признал Пастухов. - Иначе у нас ничего не получится. Слава - наш локомотив.
- А кем вы будете, извините любознательность? - спросил Мешков, не упустивший из разговора ни звука и особенно захваченный пастуховской манерой говорить - властной и пренебрежительной.
- Я сочиняю всякую чепуху для этих вот удавов (он мотнул головой на обоих актеров), а они меня душат.
Все засмеялись и потянулись чокнуться, а Мешков произнес осевшим до шепота голосом:
- Следовательно, я нахожусь в среде талантов. Разрешите в таком случае - за таланты.
Он и эту рюмку выпил залпом и тотчас ощутил, будто откуда-то через уши вбежал в голову веселящий, предупреждающий ток.
- Все-таки, - уже настойчиво сказал Мешков, - с кем имею удовольствие?..
- Ах, нету вам покоя! Я Александр Пастухов. Говорит это вам что-нибудь?
Меркурий Авдеевич взялся обеими руками за край стола. Как он мог сразу не узнать в этом снисходительном лице единственного наследника Владимира Александровича Пастухова? Тот же бессовестный взгляд, та же небрежная речь, что и у отца. И даже хохочет, как отец: прямо с серьезности - в хохот, точно взорвется что внутри. А щеки, холеные щеки, несмотря на молодость, так и скатываются книзу на подбородок. Да, да, видно, все неприятное перенято сынком от родителя, и не мудрено, что у Меркурия Авдеевича засосало под ложечкой от неутешной обиды.
Он вспомнил, что Владимир Александрович умер его должником, не признавая долга, и что заставить его признать долг было нельзя. Дело началось, еще когда Пастухов служил в управлении дороги. Пастухов выписал требование на хозяйственные товары, которые Мешков должен был поставить дороге, и получил некоторую комиссию от поставщика, конечно негласную. Товар был поставлен, а контроль дороги признать требование в полной сумме отказался. Мешков долго искал с дороги убытки, но безуспешно. Так как дело было проиграно, он предложил Пастухову возвратить комиссию, но, во-первых, к тому времени Пастухов ушел с дороги, а во-вторых, получение комиссии было недоказуемо, о чем он преспокойно и сказал Мешкову с глазу на глаз. Бессилие перед неблагородством поступка лишило Меркурия Авдеевича покоя. Он жил правильной, честной жизнью и мучительно требовал того же от каждого. Получение комиссии за заказ было обычным способом служащих дороги, и то, что поставщик давал деньги, а делавший заказ брал деньги, не мешало им считать друг друга людьми порядочными. Это делалось по-джентльменски, ко взаимному удовольствию и было похоже на музыкальный бой часов, который только сопровождает течение времени, но никакого влияния на время иметь не может. Однако если бы остановился бег самого времени, то к чему было бы заниматься музыкальной игрой! Мешков так и считал, что ввиду несостоявшейся сделки естественно должно отпасть и сопровождение ее аккомпанементов. Этого требовало именно джентльменское понимание дела. Но Пастухов совершенно лишен был таких идеальных понятий. Он находил, что коммерция есть риск, и отвечает за риск только коммерсант. И он заявил Мешкову: "Что вы хотите от меня, Меркурий Авдеевич? Вы хотите сказать, что я получил от вас взятку? Но я никогда не посмел бы обвинить вас в том, что вы даете взятки: я слишком уважаю вашу репутацию честного человека". И после этого он продолжал с улыбкой приветствовать Мешкова на улице, любезнейше поднося два пальца к красному околышу своей дворянской фуражки.
Вот эта улыбка и разбередила обиду Меркурия Авдеевича, едва он услышал имя - Александр Пастухов. Не выпуская из рук края стола, он сказал:
- Как же, Александр Владимирович, как же, имя ваше мне весьма знакомо. За покойным Владимиром Александровичем я числю должок.
- Вы что же так говорите, - усмехнулся Пастухов, - уж не собираетесь ли получить отцовский должок с меня?
- А как вы думаете, Александр Владимирович? Хранить добрую память покойных возложено ведь на наследников.
- Самое лучшее для памяти моего отца - это если вы оставите о ней заботу.
- Единственно на вашу заботу рассчитываю, Александр Владимирович.
- Так вот к вашему сведению, - не без злобы проговорил Пастухов, - я от отца только рассохшийся шкаф получил да кресло о трех ножках. Никаких его обязательств я не принимаю, потому что ничего не наследую. Давайте выпьем за упокой его души и на этом кончим.
- Нет, - ответил Меркурий Авдеевич, отстраняя рюмку, - нет, батюшке вашему о моем спокойствии не было дела, и за его упокой кушайте без меня.
- Ну, это уж вы не по-христиански! - точно обрадовавшись, вскрикнул Пастухов, и с ним вместе неожиданно засмеялись его приятели.
- Не по-христиански? - хмуро спросил Меркурий Авдеевич, приподнимаясь и отодвигая ногами стул. - Христианство желаете мне преподать?
Пришла, видимо, очередь засмеяться ему, и движение его лица как будто начало улыбку, но приостановилось. Кровь помутила глаза, они выпятились из раздвинувшихся век, и в то же время навись бровей сплошным мрачным козырьком опустилась над переносицей. Заново ощутил Меркурий Авдеевич прилив горячего тока к ушам, точно хватил залпом спиртного, но в этом токе уже не было ничего веселого. Мешков знал: стоило ему поднять голос, как уже нельзя будет удержать рвущегося наружу крика, и если попытаются остановить крик, то завопит самое сокрытое в нем и непокоримо-живучее существо: ярость. Он удержал себя еще более пьянящим, чем этот ток, напряжением. Он не крикнул. Он удушил голос вина. Он дал языку перебрать за стиснутыми зубами обличающие, может быть способные кого-то уничтожить, слова: образованные господа, артисты, юриспруденты! Вот, вот, юриспруденты! Он шагнул по крошечной скрипучей комнате, оглядел этих юриспрудентов непринужденных господ, посмотрел за окно на улицу, обернулся, произнес очень тихо, чтобы только не крикнуть:
- Нет, господа... насчет христианства... я не позволю...
Он опять взглянул в окно, стараясь перебороть себя, и хотя взор его был застлан гневом, он увидел, со странной яркостью, свою дочь Лизу, которая шла не торопясь, в сопровождении молодого человека - да, да, молодого человека, ученика технического училища Кирилла Извекова, - шла по солнечной стороне улицы, в праздничном гимназическом коричневом платьице, с сиреневым бантом на груди, по форме Мариинской гимназии, шла с кавалером так, будто не существовало родительского дома, который видел ее всеми своими окнами, и синими воротами, и калиткою, и замершим, остановившимся отчим взором Меркурия Авдеевича - о боже мой, видел ее, да, видел ее, свою Лизу, гуляющей с кавалером, сыном школьной учительницы Извековой, тоже непринужденной, как эти господа, независимой, а может быть, и неблагонадежной женщины - натуралистки, конечно натуралистки! Они ведь все натуралисты. Юриспруденты! Дочь Меркурия Авдеевича фланировала по улицам с кавалером! Да-с, другого слова Меркурию Авдеевичу не подвернулось и не могло подвернуться, и он ответил с негодованием:
- Я не позволю, господа, извините, не позволю фланировать!
С этим словом он выбросился, - не вышел и не выбежал, а выбросился вон, схватив котелок и трость и только, на бегу пригибаясь, отдавая поклон:
- Имею честь... господа!
Пастухов живо поднялся и шагнул к окну. Он увидел, как Мешков распахнул калитку и как она захлопнулась, звякнув припрыгнувшей щеколдой.
- Вот с кого надо писать! - быстро сказал он, грубо проводя ладонью по лицу, как будто утираясь после охлаждающего умыванья.
- Так это же не фантазия, а сама жизнь! - воскликнул Цветухин.
Пастухов чиркнул спичкой, швырнул ее в угол, не закурив, повел взглядом на мутный потолок и стены, не видя ничего, а словно удаляясь за пределы низкой комнаты.
- Все равно, - проговорил он умиротворенно. - Пыль впечатлений слежалась в камень. Художнику кажется, что он волен высечь из камня то, что хочет. Он высекает только жизнь. Фантазия - это плод наблюдений.
- Значит, галахи пригодятся, согласен?
- Годится все, что нравится публике.
- А искусство, Александр?
- Сначала - публика, потом - искусство.
- Александр! Ах, Александр!
Пастухов произнес, как снисходительный наставник:
- Егор, милый, я тебя люблю! Ты чудесный провинциал!.. Но пойми: потакать требуется публике. И ты ведь только потакаешь ей своими галахами... Понял?
- Очень даже, - сказал пьяненький Мефодий, - безусловно, разумеется, даже...
8
Ковровая скатерть была усеяна листьями и цветами, и податливая поверхность ее напоминала песчаное речное дно под ногою, когда входишь в воду. Аночка перелистывала большую книгу, а дойдя до картинки, засовывала руку под переплет и гладила ладонью скатерть.
- У вас каждый день скатерть на столе или только по праздникам? спросила она.
- По будням у нас другая скатерть, - ответила Вера Никандровна, улыбаясь. - Что тебе больше нравится, скатерть или картинки?
- Картинки нравятся для ума, а скатерть - трогать.
- Ты не сказала нам, почему не ходишь в училище.
- А вы спрашиваете - учишься или не учишься? Я и сказала, что не учусь.
- Ишь какая ты точная.