Дина вынесла бочку во двор, выплеснула из нее воду на траву и поставила сушиться на солнышке.
За сараем, в тени, слышались голоса играющих детей. И тут до Дины донеслось нехорошее слово, которым Юрко не раз уже обзывал Санька.
- Ты прекратишь или нет? Не смей его так называть, слышишь, не смей! закричала она.
Юрко насупился, выставил свой крутой лоб, и по всему видно было, что сдаваться он не намерен. Санько всхлипывал. Остальные серьезно наблюдали за этой сценой.
- А вы почему молчите? - обратилась к ним Дина. - Почему не заступаетесь за Саню?
- Юрко дерется, - сказала Оксана, - Санька забижает.
- Вот я ему подерусь! Вояка нашелся над маленькими...
- Мы играли в буденновцев. Он Санька все конякой ставит. Санько тоже хочет быть буденновцем, - сказал Пылыпок.
- Правильно! Саня и будет буденновцем! - горячо заступилась Дина. Обязательно будет! Буденновцы справедливые и слабых не бьют. И Санько за справедливость, он никого не обижает. А того, кто всех обижает и все отнимает, как мы называем?
- Куркулем! - дружно ответили дети.
- Я не куркуль! - обиделся Юрко.
Конфликт между старшим и младшим братьями начался с первого дня. Юрко всячески выказывал свое презрение к Саньку. Причину такого отношения Дина не могла разгадать, пока не узнала мучительной болезни Санька: он мочился во сне. Вот почему в первую ночь Санько улегся на голом полу. Дина перенесла его спящего на постель, а утром все и обнаружилось.
Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.
Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.
Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.
В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.
Наутро Дина ему выговаривала:
- Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!
Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.
- Матрац и сам просохнет, - Санько пытался увильнуть от наказания, солнце вон как палит...
- Нет уж, постереги! Сядь вон в холодочке и не уходи, пока он не просохнет. Все знают, что ты наказан.
После этого случая ей уже не приходилось наказывать Санька. Но Юрко почему-то продолжал дразнить брата.
- ...Ты обозвал Санька нехорошим словом, - сказала Дина, - а ведь ты сам, когда ешь, так чавкаешь, что тебя вполне можно назвать ну хотя бы Чавкалом...
- Чавкало, - с удовольствием повторил Пылыпок и засмеялся.
- Что, понравится, если мы станем так тебя называть? Не понравится! Мы и не станем, потому что у нас есть хорошие человеческие имена, а не клички: Юра, Саня, Гануся...
- Олеся...
- Оксана...
Все принялись подсказывать, и Дина повторяла. Юрко молчал.
- Ну, так как тебя называть, Юрком или Чавкалом? - спросила Дина.
- Юрком...
- Вот это будет правильно. И не дразни других.
- Скажи и Шобохайке, чтоб не дразнилась, - утирая слезы, попросил Санько.
- Ну вот, - Дина развела руками, - только что объясняла, что нельзя называть друг друга кличками, а вы опять... Какая она тебе Шобохайка? Как ее зовут?
- Надийка...
Надю, тихоню и упрямицу, дети прозвали Шобохайкой не без основания; Надя никогда сразу не откликалась на зов, а переспрашивала:
- Шо?
- Ты же слышала, что я тебя зову, зачем переспрашиваешь? - говорила Дина.
Надя была не ленива, а неаккуратна. Всегда что-нибудь забудет, не доделает.
- Надя, зачем ты недомыла одну чашку? - снова спрашивала Дина.
- Бо я так хочу! - отвечала упрямица.
- Убери ее! - настаивала Дина.
- Хай будет так! - упорствовала Надя.
Вот из любимых надиных словечек: "шо", "бо" и "хай" сложили ребята ее прозвище.
...Возвратилась от Ангелины Ганка, бледная, напуганная, ничего не принесла.
- Что случилось?
- Ангелина хворая... лежит. Закваски нет... Она уже позабыла, когда хлеб пекла.
Дина сразу догадалась, в чем хворь Ангелины. Значит, голод ее свалил. Ангелина, добрая, отзывчивая... Как ей помочь? Дина кинулась к печи. В горшке оставалось немного каши, но ведь это на обед, одной похлебкой детей не накормишь и так уж добавки отменены. И хлеба нет. Ганка тоже заглянула в горшок.
- А ты немножко, мое и твое отдай, - прошептала девочка, - я отнесу, может, отойдет она. Помирает тетка Ангелина, помирает, - Ганка всхлипнула. Дина порывисто прижала ее к себе.
- Я свою порцию отнесу, - шепнула Дина, - я большая, а ты маленькая, тебе надо поправляться. Побудь с ребятами, а я сбегаю. Я быстро, ладно?