"Что он говорит? - ужаснулась Дина. - Он хочет их отдать в детские дома, туда, где живут страшные беспризорники? Туда Пылыпка, Ганусю, Олесю, тихих, робких ребят? Нет, нет! Это невозможно!"
- Об этом, товарищ Кухарский, мы поговорим с вами после, - решительно сказала Дина. - Я считаю... У меня другое мнение... А сейчас, извините, нам пора обедать. Дети проголодались...
Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы.
- Пойдемте, дети, нам пора...
Не сразу они откликнулись на ее зов. Дети почувствовали, что происходит что-то непонятное. То, что предлагал им красный командир, и волнение Дины все было связано с какими-то переменами в жизни каждого из них. Но с какими именно, они не понимали. Ясно было лишь одно: не всегда они будут жить в яслях и с Диной. Впереди какие-то тревожные перемены.
- А в тех домах... детских, добавку дают? - после некоторой паузы осторожно спросил Юрко.
Кухарский засмеялся.
- Дадут, обязательно дадут! Вижу, ты любишь покушать. Это хорошо! Набирайся сил! Хороший солдат всегда отличается отменным аппетитом...
- Да уж насчет этого все они герои, - вмешался Женя. Он тоже понял, что Дине неприятен этот разговор. - Мы не опоздаем, товарищ начальник?
Но Кухарский не уходил. Он подождал, пока дети выстроились парами, и потом долго еще провожал их глазами.
- А знаешь, Женя, - негромко сказал Кухарский, - у меня ведь тоже где-то растет пацан.
- Как? - удивился Женя.
- Разошлись мы с женой. Не прощаю неверности. Впрочем, сам виноват. Знал, что не наша, что нельзя надеяться. Сам себя обмануть хотел. Увидел помещичью дочь и сдурел, перемахнул через седло, и укатили... Вот и получилось... Сына-то я разыщу. Если б отдала... Он, знаешь, на этого Пылыпка похож, тоненький, голубоглазый.
Они шли по пыльной дороге, оранжевое закатное солнце слепило глаза, удлиняло их тени.
Женя ошарашенно молчал. Он не мог себе представить Кухарского влюбленным, способным на странный, почти авантюристический поступок: схватить девушку, перекинуть через седло и увезти!
- А дивчина хороша... понимаю тебя, - неожиданно сказал Кухарский.
Грудский вспыхнул.
Вечером, как обычно, ребята собрались, чтобы послушать сказку.
Детский дом, это такой маленький, как собашник, это такой, как у деда Степана? Туды ползком залазить можно, а, Дин? - вдруг спросил Санько.
- Да иди ты, собашник! Он как школа в районе! И в нем во какие котлы и борщу ешь сколько хошь... Он для безродных.
- А я не безродный. Дин, ты не отдашь меня?
- Все туды пойдем! - раздался трезвый, жесткий голос Юрка, но глаза у него были молящими, в них тоже таилась просьба: "Ну, скажи, скажи, что не отдашь!"
- Глупости все это, - сказала Дина, - послушайте, что я вам расскажу.
- А тот командир Красной Армии сказал же "пойдете в детский дом", твердил Пылыпок.
- Да ничего еще не известно. Ну, слушайте...
- Не надо мне командирского ремня и не хочу я туда идти!
- И я не хочу!
- И я!
- И я! Дина, не отдавай нас!
То были крики отчаяния. Дина посмотрела на окруживших ее детей, хотела сказать что-нибудь в утешение, но не выдержала и расплакалась.
- Да чего плакать? - попыталась утешить детей и себя Дина. - Вот вы живете в яслях, ведь хорошо вам здесь. Все у вас есть. А в детском доме будет то же самое. Там еще лучше, ребят больше и веселей. Помните, я вам рассказывала, что Владимир Ильич велел отдать детям самые большие и красивые дома? Так о чем же плакать?
Они слушали ее, хотели ей возразить, но мокрые Динины глаза говорили совсем о другом. Да и сама Дина не могла себя утешить. В ее сознании детские дома были связаны с ловлей беспризорников, которые ютились в городских подвалах, прятались в одесских катакомбах и вселяли ужас в жителей. Она видела, как вытаскивали этих страшных ребят в лохмотьях, черных от сажи и грязи, слышала, как они визжат и сопротивляются. Их грузили в машины и отвозили в детские дома. Дина тогда училась в пятом классе. В городе только и было разговоров, что о ликвидации беспризорности.
- Ну вот что, - решительно сказала она, - хватит плакать! Нужно действовать! Никуда я вас не отдам! Я сделаю все, что смогу, чтобы вас не отдавать!
Она еще не знала, что именно сделает, как будет добиваться, но твердо решила выполнить свое обещание.
Прошло два дня. Вечером, уложив детей, Дина вышла во двор. Небо было темным и низким, вечера становились прохладнее, а рано утром босые ноги обжигала роса. Но еще стояла самая макушка лета.
Дина присела к колодцу, в траве что-то белело, лоскуток от кукольного платья. Дина нашила из тряпок кукол девочкам, и теперь кукол вовсю наряжали.
Стукнула калитка. Дина вскочила.
- Дина, это я!
- Женя!
- Соскучился. А ты?
- Ой, Женя, я о ребятах беспокоюсь. Зачем товарищ Кухарский сказал им про детские дома? Мы все плачем. Так боюсь их отдавать...
- Не понимаю, о чем плакать? Там им будет хорошо. Дина, а тебе привет...
- От кого?
- От комсомольцев "Красного маяка". Помнят твой доклад.
- Да? - оживилась Дина. - Ну, как у них дела идут?
- Здорово! Они тоже взяли шефство над лошадьми, проверили все фермы, двое ребят записались на курсы трактористов. Теперь комсомольцы задумали организовать кружок самодеятельности. Оборудуют в правлении колхоза сцену, шьют из рогожи занавес, репетиции каждый вечер. Скоро будет представление. Пойдем?
- Да, да, - рассеянно ответила она.
Что-то черное, шурша крыльями, пронеслось над головами. Дина вскрикнула и сорвала косынку.
- Ты чего, птицы испугалась?