Мать говорит, и ее лицо спокойно, как безлюднаячасть
штата Северная Дакота:
«Можно, я тоже взгляну?» —
и смотрит на фото.
Я смотрю на свою нарядную сестру
и на себя, одетую в синие джинсы. Неужели
мы хотели обидеть мать,
разглядывая эти фотографии в один из тех редких
дней, в которые мне удается навестить семью? При
этом ее лицо выражает любопытство; это не ее обычО
ная ехидная горечь,
а нечто настолько глубокое, что не находит своего выО
ражения.
Я повернулась, сказав, что мне нужно идти, поскольку
договорилась пообедать с друзьями.
Но по пути от Пасадены до Уиттьера
я думала о выражении материнского лица; о том, что я
ее никогда не любила; о том,
что отец ее тоже не любил. А также о том, что я
унаследовала
ее громоздкое неуклюжее тело
и каменное лицо с челюстями бульдога.
Я веду машину, размышляя об этом лице.
Калифорнийская Медея Джефферса вдохновила меня
написать стихи.
Я убила своих детей,
но как только я меняю полосу на шоссе, обязательно
глядя
в боковое зеркало, и вижу образ:
это не призрак, а тот, кто всегда со мной, как фото в
бумажнике возлюбленного.
Как я ненавижу свою судьбу*.
Фотографии, в отличие от облегчающего бальзаО
ма забвения, будоражат бессознательное, выхватывая
и вытаскивая из него воспоминания. Старая фотограО
фия сталкивает друг с другом трех женщин — мать,
* «The Photos» , in Emerald Ice: Selected Poems 1962–87, p.
295–296.
156
Глава 4
сестру и поэтессу. За глянцевой поверхностью смутО
но ощущаются старые травмы и старые конфликО
ты. Поэтесса скользит во временной размерности, как ребенок, ступивший на гладь замерзшего пруда, не зная, где лед выдержит, а где — предаст, но упорО
но стремится перейти на другую сторону. В другом
стихотворении Уэйкоски рассказывает, что считала
Джорджа Вашингтона своим приемным отцом, так
как ее родной отец был «тридцатилетним главным
морским старшиной, / никогда не жившим дома»*.
Она почувствовала родство с мужчиной, который в