Виктор, всунув ноги в шлепанцы, вышел в переднюю.
- Кто стучит? - спросил он, чувствуя, как сердце его, точно птица в клетке, трепещет порывисто и тревожно.
- Это дворник, - ответил знакомый голос. - Откройте, пожалуйста. У меня девочка заболела... Соды надо, дайте, пожалуйста...
Виктор удивился странной просьбе дворника: почему это вдруг больной девочке потребовалась сода? Но он не стал об этом размышлять.
- Не открывай, Витя, - предупредила Марина. - Это воры.
- Да это дворник, - сказал Виктор. - Я же его узнал по голосу... Ему соды надо.
Он пошел на кухню, отыскал там баночку с содой, отсыпал из нее в бумажку, завернул, а потом, открыв дверь, протянул сверточек дворнику:
- Возьмите.
Отпихивая его, в переднюю вбежали двое.
- Кто это? - испуганно вскрикнул Виктор.
- Сотрудники НКВД, - ответил один из них. - Зажгите свет.
Виктор включил свет. Перед ним стояли в штатском двое: один блондин лет сорока, другой чернявый парень лет двадцати. Лица у них были суровые, хмурые.
- Вот ордер на обыск и арест, - протянул бумажку Виктору блондин. Но Виктор так был взволнован, буквы прыгали в его глазах, двоились, и он ничего не мог прочитать.
- Возьмите, - сказал он покорно, возвращая бумажку блондину.
- Оружие есть? - спросил блондин.
- В письменном столе.
Парень порывисто, словно его кто-то хотел опередить, подскочил к столу, открыл ящик и, схватив там браунинг, сунул в карман.
- Что это за тюки? - сунул ногой блондин.
- Так мы же завтра уезжаем в Москву, - сказала Марина, успевшая уже подняться с постели и надеть халат.
Блондин усмехнулся.
- Отъездились, - буркнул он. - Придется багаж распаковывать, - сказал он парню. - Разрезай веревки.
Парень начал вспарывать тюки.
Обыскивали часа два, перерывая все. Где только ни рылись представители управления НКВД: и в письменном столе, вытряхивая все из ящиков, и в тюках, и в чемоданах, и под постелью. Парень хотел разбудить детей, чтобы осмотреть их постели.
- Не надо, - буркнул блондин. - Пусть ребятишки спят.
И этот незначительный человечный жест грубого человека чуть ли не до слез растрогал Марину.
- Спасибо вам, - прошептала она признательно.
Она сидела как истукан, недвижимо на кровати, такая бледная, как будто ее только что напудрили мелом. Глаза сухие, воспаленные, губы нервно вздрагивали.
Виктор не мог без волнения смотреть на нее... "Бедная-бедная Марина. Как она переживает".
Наконец, обыск был закончен. Сотрудники НКВД набили два чувала рукописями Виктора, читательскими письмами, фотографиями знакомых и родных Волковых.
- Собирайтесь, - сказал блондин Виктору. - Пойдем.
Виктор надел костюм и летние парусиновые белые туфли.
- Что же мне с собой взять? - спросил он у блондина.
- Возьмите рублей тридцать денег, - сказал тот. - Больше ничего не надо. Белье вам жена будет приносить.
- Прощай, дорогая! - дрогнул голос у Виктора. - Прощай, милая. - Он расцеловал Марину. - Я думаю, через день-два я вернусь. Ведь ни в чем же я не виноват. Разберутся...
Блондин с парнем переглянулись и усмехнулись.
- Прощай, Виктор, - прижалась к нему Марина. - Пойди попрощайся с детьми... Только не буди.
Он вошел в детскую. Дети спали безмятежным крепким сном. Виктор поцеловал их и вышел.
Его вывели на улицу, где стоял автомобиль. Блондин и парень положили мешки в машину.
- Садитесь, - сказал блондин Виктору.
Виктор глянул на балкон своей квартиры. Там сиротливо стояла печальная Марина.
Он послал ей воздушный поцелуй и сел в машину.
XIX
Виктора отвезли в новочеркасскую тюрьму.
В камере, куда посадили его, было сравнительно чисто, стояли койка с матрацем и столик.
С неделю его не трогали, не вызывали на допрос.
Каждое утро у двери гремел замок, распахивалась дверь. Надзиратель совал Виктору паек хлеба, два кусочка сахара и наливал в кружку кипяток. В обед выдавали миску "баланды", как называли в тюрьме жидкий суп или борщ...
Но Виктор до того был подавлен своим арестом, что у него совершенно пропал аппетит. Кроме сахара и нескольких глотков кипятка, он ничего в рот не брал. Баланду он выливал в парашу, а хлеб оставлял на столе нетронутым.
А потом однажды к нему в камеру зашел молодой чернявый мужчина лет тридцати двух-трех в военной гимнастерке с двумя кубиками в петлицах.
- Здравствуй, писатель, - сказал он весело, с любопытством оглядывая его.