- Давно бы так! - устало сказал Выговский.
Он знал - Хмельницкий должен согласиться. Ничего иного не оставалось. Заранее радуясь минуте, когда он появится перед канцлером Оссолинским и сообщит, что гетман согласился, Выговский поспешил из шатра. Хмельницкий услышал, как бешено ударили конские копыта о землю, и впервые в эту ночь улыбнулся. Но улыбка была горькая и скорбная.
22
...Писцы валились с ног от усталости. Нехватало чернил, и тогда начали разводить в котелках сажу, которую с великим трудом добыли в окрестных селах. Всю ночь до самой зари переписывали гетманский универсал.
На следующий день, едва взошло солнце, универсал читали по сотням в каждом полку.
Гуляй-День стоял в толпе казаков, около бочки, на которую взобрался крикливый писарек в долгополом кунтуше.
Писарек размахивал руками, шмыгал носом, вытирал локтем потный лоб, размазывая на нем чернильные пятна. Голос его звучал пронзительно и ломко:
- <Бог>нам добиться от короля и шляхты сохранения наших старинных вольностей, дабы могли мы веру свою свободно исповедовать, без страха перед римской церковью свои обряды справлять. Бог помог нам завершить битву и склонить короля Речи Посполитой, в пределах которой мы остаемся, к удовлетворению нужд наших и к обеспечению нам вольного и самовластного развития, избавив веру нашу от униатского утеснения и даровав всем, кто был вместе с нами в битвах, с Желтых Вод начиная и по сей день, спокойствие за себя и за родных своих, чтобы были они в полной и совершенной безопасности...>
- А про панщину ничего не написано? - спросил казак в высокой бараньей шапке, сбитой набекрень.
Писарь захлопал глазами. Под смех казаков, растерянно сказал:
- Ничего!
Гуляй-День с сердцем выбил из люльки пепел, ударив ею о каблук.
- Ты бы еще спросил, будем ли сухомельщину пану платить или воловое, да попасное, может, гетман не забыл записать...
Есаул Прядченко сердито махал кулаками, протискиваясь к Гуляй-Дню.
- Молчи, нечестивец! - И, надрывая глотку, закричал: - Слушать внимательно гетманский универсал!
<Надлежит>нам всем воедино и беречь вольности наши, чтобы могли мы отстоять себя от нападения, а коли надо будет - стать оружно на защиту веры и жизни своей...>
Гуляй-День жадно ловил каждое слово. Мысли перегоняли одна другую. Да, пришел мир. Что же сталось? Что он скажет в Белых Репках, когда вернется? Почему ничего не читает писарь о том, сколько в казаках будет? Почему только написано: <Реестры>составим в полной воле и в согласии с нуждами нашими, дабы не нарушить мир с королем и Речью Посполитой>?
Что это означает? Все слова повиты туманом. А вокруг был августовский день, ясный, погожий. Гуляй-День почувствовал горькую обиду. Кого бы спросить?.. Оглянулся. Казаки стояли хмурые. Исподлобья глядели на писаря. Тот читал:
<Итти>оружными лавами, полками назад с бережением, дабы не стался внезапно вражеский наезд...>
Мир ведь! От кого же беречься?
Гуляй-День выбрался из толпы. Что было слушать дальше?
Августовский день солнцем расстилался в траве. Шумел ветер в раскидистых дубах. Гуляй-День шел, уставив глаза в землю. Вспомнил Федора Кияшка. Может, лучше, что нет теперь Федора?
В памяти возникли: ночь у костра, слова гетмана: <От>не отступлюсь>. Пойти бы к гетману, спросить. А что ответит? Татары продали... Верно, это была правда! Казаки знали, - хан изменил. А разве можно было на него хоть на столько вот надеяться? Да, видно, не зря старые люди поговорку сложили: <За>хан, тот и пан>.
Гуляй-День пошел к Нечипору Галайде. Галайда с перевязанной грудью лежал на возу. В ногах у него сидел цырюльник-венгерец. Полковник Громыка приказал ему не отходить от Галайды, пока не выздоровеет. Подле воза стоял Мартын Терновый, тоже пришел проведать товарища. Галайда слабо пожал руку Гуляй-Дню. Тихо сказал:
- Мучаюсь, брат.
- Смерть казака боится, - успокоил Гуляй-День.
- Земляк, - кивнул Галайда Терновому на Гуляй-Дня.
- Все мы земляки, - пошутил Мартын.
- Не мешало бы ради этого выпить, - вздохнул цырюльник.
- У тебя одно на уме... - Галайда укоризненно покачал головою и застонал.
- Мир, Нечипор, - сказал Гуляй-День, - да ты, верно, уже знаешь. Помирился гетман с королем, домой уходим. Только, думаю, не надолго мир...
- Почему? - спросил Мартын.
- А потому, казак: ежели гетман королю покорится, придется ему нас к рукам прибирать...
- Кто в казаках останется, тому воля... - тихо проговорил Галайда.
Мартын Терновый хмуро заметил:
- Все должны казаками быть...
- Старшина не так думает, - отозвался Гуляй-День, - и гетман, видно, не такой думки. Ты на меня глаза не пяль, знаю, что говорю... Паны с панами дерутся, а у хлопа кости трещат, помирятся, а хлоп снова ломай спину... Горелки бы выпить, - сказал невесело.
Проворный цырюльник соскочил с воза и исчез в лагере. Долго не заставил себя ждать. Появился с глиняным жбаном в руке. Ловко разлил в пощеребленные оловянные кружки. Нечипор только губами дотронулся. Все выпили молча. Мартын помрачнел. Еще вчера другие мысли были. Что ж это сталось? Кто виноват? Хотел возразить Гуляй-Дню, но понимал: правду тот говорит.
- Была бы сабля сбоку, - сказал Мартын, - никто воли не отберет...
- Твоя правда, - согласился Гуляй-День, - сабель своих никому отдавать не должны. А постоять за себя и за волю еще придется нам, братцы, от этого замирения добра не жди... Ежели год без войны проживем - и то добро.
23
Десятого августа Богдан Хмельницкий подъезжал к лагерю короля Яна-Казимира. Аргамак белой масти гордо выступал под ним. Гетман одет был в ало-бархатный кунтуш, опоясан золотым поясом, на котором сверкала на солнце золочеными ножнами сабля. Он сидел прямо в седле желтой кожи, украшенном серебряными гвоздями. На высокой красной шапке, отороченной собольим мехом, ветер раскачивал два павлиньих пера. В правой руке гетман держал булаву. На шаг от него на вороных конях ехали Тимофей, Выговский и генеральный бунчужный Василь Томиленко с белым бунчуком в руке, весело реявшим на ветру. Дальше следовали полковники Данило Нечай, Михайло Громыка, Силуян Мужиловский и сотник Иван Золотаренко.
Золотаренко после удачного боя под Збаражем входил в силу, приобрел расположение Хмельницкого. Старшина уже начинала поглядывать на него косо, видя, как растет его влияние. Гетман сам приказал ему быть нынче при своей особе.
За полковниками ехала сотня казаков с обнаженными саблями. Одинаковой масти, серые в яблоках, кони нетерпеливо кусали удила, и всадники едва сдерживали их. Хмельницкий исподлобья глядел вперед. Вот уже на холме забелел высокий шатер с развевающимся по ветру знаменем. Услыхал за спиной резкий голос Нечая:
- Равняйся!
Четче ударили оземь копыта коней. Навстречу гетману мчались два всадника с большой свитой позади. Хмельницкий издалека узнал канцлера Оссолинского и подканцлера литовского Сапегу.
- Бью челом тебе, гетман, - торжественно произнес Оссолинский, - от имени его королевского величества Яна-Казимира. Извещаю - король ждет тебя в лагере.
Аргамак Хмельницкого нетерпеливо рыл копытом землю. Гетман склонил голову.
- За великую честь считаю внимание его величества.