- Да поможет вам аллах!
Наир-бей опустил занавеску. Карета двинулась дальше. Турок сидел на подушках выпрямившись, закрыв глаза, мыслями возвращаясь в сад венецианского посла, к недавней беседе.
...Вимина после отъезда послов диктовал письма. Одно - в Венецию, великому дожу, другое в Варшаву - Послу графу Кфарца. Жаловался: <Срок>посольству прошел, обещанных вами пятидесяти тысяч талеров не получил. Отсутствие денег многому препятствует. Еще месяц принужден буду жить иждивением правителя Украины - гетмана Богдана>. Далее шел длинный, старательный перечень всяческих мелочей. Писал посол о деревьях, впервые увиденных на Украине, о всяких украшениях и сосудах. Письмо было обычное. С рассветом гонец повезет его в Варшаву. Но ночью синьор Вимина напишет второе письмо, подробное и более значительное.
Продиктовав письма, Вимина приказал закладывать карету и уселся перед зеркалом, расставив на столике флаконы с благовониями. Два камердинера держали наготове шитый золотом камзол и черную широкополую шляпу. Посол собирался посетить генерального писаря. Натирая благовониями бородку и усы, он представлял себе до мелочей эту предстоящую встречу в генеральной гетманской канцелярии. Что мог он предложить Выговскому, кроме обещаний? И чего стоят обещания? Одно суесловие. А теперь доподлинно известно: Наир-бей не одними словами привлекал на свою сторону генерального писаря. Вимина вздыхает и всердцах проливает на ладонь больше, чем нужно, ароматной розовой воды.
2
Душный день раскинул свой солнечный шатер над гетманской столицей. Еще и май не кончился а, казалось, июльский зной опустился на землю и дурманит людей. Буйно взошла на лугах и в садах зеленая пышная трава. А по дорогам, ведущим на юг, на восток и на запад - во все стороны от Чигирина, множество людей верхами, на телегах, пешком. Скрипят возы, клубится пыль, добрые кони мчат всадников, и над всем этим высокое, бескрайное небо, глубокая и чистая лазурь, и всюду кругом - волнующаяся, нетронутая степь. Стоят посреди степи, при дороге, в садах, над озерами и прудами, белые села. Далеко на запад и на юг раскинулась земля Чигиринского полка. Майский день томит ее зноем. Прикрывая глаза ладонью от солнечного блеска, высматривают селяне в небе дождевую тучу.
И через окно гетманского дворца ищет ее в небе сам гетман Богдан Хмельницкий, слушая монотонный, ровный голос Лаврина Капусты. Начальник личной тайной канцелярии гетмана, нагнувшись, стоит у стола. Перед ним на скатерти лежат свертки пергаментных списков. Это реестры казацких полков. Может быть, пора и отдохнуть, но гетман молчит, и Лаврин Капуста читает дальше, не меняя голоса.
<Низовая>с Днепра шлет уведомление, что посол турецкого султана Осман-ага миновал сторожевые линии. В Брацлаве поймали шляхтича, переодетого монахом, который распространял слухи про войну между нами и татарами; под пыткой оный шляхтич показал, что подослан-де умышленно князем Еремой Вишневецким. В Киеве на базаре голландский купец, прозываемый Ван Браумлер, продал пятьдесят мушкетов сотнику полтавского полка Зозуле, и те мушкеты сотник Зозуля в полк не доставил, а перепродал татарам; сотника взяли под стражу, ему чинят допрос>.
Хмельницкий внимательным глазом искал в лазури облачка. Однозвучный голос Капусты слегка раздражал его. Но он знал: если полковник угощает его всеми этими мелкими и докучными делами, то напоследок скажет что-нибудь значительное и важное.
Лаврин Капуста придвинул поближе серебряный кубок, налил холодной воды из высокого кувшина и неторопливо выпил. Вытер белым шелковым платком тонкие усы и спросил:
- Читать дальше? Дела тайные, - добавил он, - спешные.
Гетман кивнул головой, не оборачиваясь от окна.
- Читай!
- Грамота от Малюги цифирью. Сто сорок три, да двенадцать, да еще тридцать, да еще добавить одиннадцать, - Капуста говорил тихо, гетман слегка наклонил в его сторону голову. - Сейм в Варшаве не допустил митрополита киевского Коссова заседать в сенате. Сто, да еще триста, да еще двести тридцать четыре, добавить еще сто шестнадцать: папский нунций обещает деньги на новое посполитое рушение. Канцлер Оссолинский тайно совещался с послом венецианским Кфарца.
Капуста положил на стол белый шелковый платок, на котором краскою было нанесено письмо Малюги, и, заглядывая в темный угол горницы, сказал:
- Нынче венецианский посол Вимина будет на вечернем приеме у генерального писаря Выговского.
- Знаю. Завтра утром доложишь мне.
- Слушаю, гетман. Днем была беседа между Виминой, турецким визирем Наир-беем и московским думным дьяком Григорием Богдановым. Говорено между ними, со слов Вимины, что король Ян-Казимир Зборовского договора соблюдать не будет. Наир-бей сказал, что гетману Хмельницкому этот договор - тоже камень на ногах. Московский посол не верит, чтобы король польский на такую войну поднялся, должен будет посчитаться с Москвой.
- Письма Вимины все читаешь?
- Все, гетман!
- Читай дальше.
- В Варшаве посол гетманский Степан Богданович-Зарудный беседовал с послом царя московского - боярином Пушкиным.
Гетман отошел от окна и сел в кресло, покрытое ковром.
- О чем трактовали? - спросил он нетерпеливо.
- Говорено меж послами о намерении царя московского заявить протест королю Яну-Казимиру против неверного написания его царских титулов, дабы ухудшить отношения и намекнуть на разрыв.
- В Москву Михайла Суличича пошлю, - перебил гетман.
- Добро, гетман!
- Зарудному отпиши - боярина Пушкина просить от моего имени, чтобы дал понять королю: мол, Москва к нам приязненна и попечительна.
- Добро, гетман!
- В Константинополь поедут Антон Жданович и Павло Яненко. Оба турецкую речь знают. Еще что?
- Польские послы в Бахчисарай поехали.
- Свои люди есть меж ними?
- Есть один писец.
- Ладно. Дальше.
Капуста удивленно взглянул на гетмана. Необычна была для него такая раздражительность при докладе о важных, секретных делах. Хмельницкий перехватил удивленный взгляд полковника.
- Утомился я, Лаврин, - хрипло произнес гетман, - утомился. День и ночь смотри, как бы нам нож в спину не всадили.
Он вскочил с кресла и зашагал по горнице. Из-под густых бровей гневно блестели глаза. Алый кунтуш тесно облегал его могучие плечи, и худой, невысокий Капуста казался рядом с ним маленьким, незаметным.
- Тесно нам, Лаврин, тесно.
Он мерил ровными шагами горницу из угла в угол, а казалось, будто он все еще под Зборовом, на том страшном поле боя, и ухо ловит звон мечей, стоны и крики людей, топот тысяч ног, конское ржание. В том страшном побоище он победил. Он поставил на колени первоклассную королевскую армию. А чего добился? Сорока тысяч реестровых?
Да, он знал, хорошо знал - не того ждала Украина. На том поле можно было добиться большего. А теперь паны только того и ждут, чтобы снова двинуться на Украину, возвратить себе маетности, на колени поставить народ.
В хитросплетениях тайной переписки с Варшавой, в беседах, в неосторожно высказанных фразах, - он уже видел зарождение той черной тучи, которая принесет страшную грозу. Снова пламя пожара вспыхнет над измученной и окровавленной землей...
Капуста, словно угадывая мысли, тревожившие гетмана, молвил:
- Никогда еще не имела такой свободы Украина, Богдан.
- Мало, - гетман остановился перед Капустой и положил ему руки на плечи. - Пойми, мало. Да и ту норовят отобрать, и та под угрозой. Нам надо выиграть время. Время сейчас для нас - все. Хитры паны в Варшаве, а мы похитрее будем. А теперь обедать, полковник!
- Еще есть дела, - отозвался Капуста, - весьма спешные.
- Твоя воля, - улыбнувшись, Хмельницкий отошел к окну.
- Брацлавский полковник Нечай твою, гетман, честь поносит; на прошлой неделе говорено им: <Гетман>продал за маетности, гвардию себе завел, три тысячи татар нанял для охраны, а народ в полон гонят, паны Потоцкий и Вишневецкий снова вешают невинных>.
- Заговор? - спросил Хмельницкий, и Капуста заметил, как под кунтушом заходили плечи.
- Нет, - твердо сказал он, - не заговор. Нечай - честный человек. Помолчал и, встретив пытливый взгляд гетмана, добавил: - Не понимает только, вперед не заглядывает.