- Письмо от митрополита Сильвестра Коссова: твоему универсалу, гетман, посполитые не подчиняются, и земли, захваченные ими у Густынского монастыря, до сей поры не освобождают.
- Вот морока мне с тем монастырем. Мало разве земель у пана митрополита... Пусть Выговский составит новый универсал от моего имени, а лучше пошли сотни две казаков, чтобы нагайками поучили, как гетманскую волю уважать...
- А может, то лишнее будет? - осторожно сказал Капуста.
- Что у тебя в мыслях? - грозно спросил Хмельницкий.
- Не надо казаков посылать.
- Надо. Я сказал - надо! Немедля чтобы освободили монастырские земли. Ты что, шутить вздумал с митрополитом? Людям святой веры обиду чинить мне на то бог права не дал.
- Добро, гетман. Еще жалоба.
- Снова про непослушание?
- Да, гетман! Выдал ты охранную грамоту шляхтичу Перчинскому, проживающему в местечке Коростышеве, а тот шляхтич пишет, что селяне с казаками два наезда сделали, маеток пограбили, твою охранную грамоту порвали...
- Послать шляхтичу новый охранный универсал, - перебил гетман. Отпиши Ивану Золотаренку: следствие учинить и виновных покарать смертью. Далее что?
- Жалоба женского Киево-Печерского монастыря на селян села Подгорцы о непослушании. Оные селяне не отбывают своих повинностей, считают себя вольными казаками...
- Все казаками хотят быть, - перебил Капусту гетман. - Видишь, Лаврин, вся Украина в казаки записалась...
Капуста бесстрастно продолжал:
- Пишет игуменья печерская, пани Магдалина Белецкая, к твоей милости гетману, чтобы ты новый универсал выдал на послушенство подгорецких селян монастырю, а еще лучше - приказал бы полковнику Антону Ждановичу строго наказать виновных.
- Хорошо, довольно, - оборвал гетман Капусту, - пошлешь новый универсал, от моего имени прикажешь быть селянам в послушенстве у пани игуменьи, а злостных гультяев казнить смертью. Все, Лаврин?
- И еще, последнее, - поспешил Капуста, уловив нетерпеливое движение руки гетмана. - В Белой Церкви взяли под стражу кобзаря. Твою гетманскую честь поносил, пел песню, а в ней про тебя сказано:
А бодай того Хмеля
Перша куля не минула,
А друга устрелила,
У серденько уцiлила.
- Будет дождь, - сказал Хмельницкий, - глянь, сизое облачко в небе, будет дождь.
Лаврин Капуста продолжал холодно:
- Кобзарь взят под стражу, доставлен в Чигирин.
- Будет дождь, - повторил гетман. - Все, полковник. Все. Иди.
Капуста собрал бумаги и уже на пороге сказал:
- Такая уж моя служба, гетман: всегда я первый должен тебе все неприятное сказывать.
Он не видел горькой усмешки гетмана.
...Дождь пошел к вечеру. Молния рассекала черное, все в тучах, небо, от оглушительных раскатов грома дрожала земля. Трепетно бились ручьи на улицах, смывая грязь с битого, утоптанного большака, несли вместе с мутной водой палый лист, сорванный ветром, увядший вишневый цвет, смытую с крыш солому, всякую всячину.
Хмельницкий слушал, как шумел за окнами дождь. За дверью, в столовой, веселилась семья. Слышен был голос Юрия, покрывавший все прочие голоса. Иногда рассыпался звонкий смех Елены. А гетман думал о своем. <Чтоб>не минула. В сердце поцелила>. Так пели. Выходит, того желают. Выходит, где-то на его пути возникла пропасть. Перешагнуть не оглядываясь. Он понимал, что это значит - перешагнуть. Там, в черной глубине той пропасти, надо оставить свою совесть и свою муку, только тогда перешагнешь. Надо еще завалить ее, эту пропасть. Как? Он знает, как. На кол, в петлю, на казнь. Болтают черт знает что, потешаются. Думают - ему легко. Стражу завел, гвардию. Нечай, Нечай! Храбрый полковник, а Капуста правду говорит вперед не заглядывает. Не понимает, чего хочет гетман. А он хочет, чтобы край родной вольным стал. Чтобы ширились города, процветали ремесла, кипела торговля.
Вот теперь оно начинается. Разве чаркой да побратимством такое сделаешь? Был Чигирин тихий, в садах вишневых, был Чигирин благочестивый город - одни купола церквей да колокольный звон. А ныне стал Чигирин известен в далеких краях. Австрийский император через своих людей в Варшаве расспрашивает про украинскую столицу. Что за люди казаки, каковы их замыслы? Голландские негоцианты торговлю завели. Польские паны от зависти и злобы пальцы кусают. А как это сталось? Само пришло? Выносил в душе своей, взлелеял, словно мать младенца. Был чигиринский сотник в Субботове, обиженный, гонимый, был сотник Богдан Хмельницкий, стал гетман. Разве это только для себя? Для всех, Нечай! А знает ли Нечай, чего стоит жить между ханом и королем, глаз с Порты не сводить, не дать панам сломать Зборовский договор, смыть Зборовский позор? Умереть на колу - это не слава. Заставить врага умереть - вот что такое слава!
Нечай приедет, он выслушает его и спросит. Татары в полон гонят? Горькая правда. А что поделать? Что? С татарами воевать? Польша только того и ждет. Он, при помощи султана, заставит татар уважать себя. Это еще впереди, не все сразу, на все свой срок. И вдруг гетман вспоминает, как после Корсунской битвы ковал ему коня в придорожной кузнице старый кузнец. Жаловался: <Зачем>, гетман, басурман на Украину позвал?> Он объяснил кузнецу: <Всегда>во всех восстаниях неудачу терпели, ибо короли польские окружали нас со всех сторон заговорами и враждебными союзами. Теперь не вышло по-ихнему>. Кузнец усмехнулся. <Правду>, гетман. Да только воли ждать нам с Московской земли. Будет с нами брат наш, народ русский, - будет воля наша вечная. Так, гетман, весь народ думает, у всех одна надежда>.
...Не забыл гетман тех слов. Носил их в сердце своем. Что же он теперь проглядел, чего недосмотрел? Кто ответит, кто правду скажет?
- Джура, - хлопает гетман в ладони, - зови полковника Капусту, живей!
...И через несколько минут верхом, вместе с Капустой, под дождем скачет галопом к каменице за высокой стеной, которую денно и нощно зорко стерегут часовые. Следом за гетманом и полковником топочет по улице десяток всадников. Тяжелые ворота раскрываются перед гетманом. Скрипят ключи в заржавелых замках. По мокрым кривым ступеням Хмельницкий и Капуста спускаются в темное подполье.
Казак подымает над головой факел. Вот он лежит на полу, седой дед, и кротко смотрит на гетмана, который наклонился над ним. Рваная свитка, борода седая всклокочена, лапти на ногах. Дед смотрит на гетмана и вздыхает.
- Ты гетман? - задумчиво шепчет дед.
- Да. Кто надоумил тебя, дед, говорить про меня всякую пакость?
Он спрашивает тихо, сдерживая гнев. Дед должен сказать. Это, конечно, штуки Потоцкого. Это иезуиты. Они. Дед молчит. А он ждет его слов, точно приговора. И вдруг слышит голос деда, и его страшные слова ножом входят в сердце:
- Горе, гетман, горе! Была у меня жинка, трое сынов было, внуков восьмеро, дочек две. Слушай, гетман, слушай хорошенько, не я говорю, совесть моя говорит. Где они? Жинку месяц назад Корецкий на кол посадил, сыны под твоим бунчуком ляхов воевали, под Желтыми Водами полегли, дочек Тугай-бей в полон угнал. Кто виновен? Кто?
Дед поднялся, стал на колени и протянул к гетману правую руку.
- Ты виновен, ты, гетман, виновен в моем горе!
- Замолчи! - закричал гетман. - Замолчи!
Трудно было удержаться и не выхватить из ножен саблю, не зарубить безумного деда. Но овладел собою. Можно было бы объяснить деду... Нет, напрасно. Знал - не поймет, не поверит.
- Ты иезуитами подослан, признайся, старый колдун! - грозно накинулся на деда Капуста.
- Нет, сынок, нет, - скорбно ответил тот.
Дальше говорить было не к чему. Тяжелый камень лег на плечи. Гетман повернулся и вышел. Широко шагал по лужам, разбрызгивая воду. Вскочил в седло, хлестнул плетью горячего жеребца. Капуста и стража еле поспевали за ним.
...Дождь утих уже после полуночи. В небе высыпали звезды. Заиграл на синем ковре Волосожар*. Деда вывели во двор и приказали итти. Он слабыми ногами ступал по размокшей земле, поднял голову, поглядел на небо, ему как-то странно и грустно подмигнула, мерцая, зеленая звезда, и он уже не услышал выстрела из мушкета, а только почувствовал какую-то мгновенную, острую боль, которая поглотила все. Стража оттащила труп за ноги и кинула в яму за стеной.
_______________
* В о л о с о ж а р - созвездие Плеяд.