Ян помог Дее слезть с лошади, но даже когда она крепко стояла на земле, не убрал свои руки с ее талии. Она подняла на него глаза. Было во взгляде Яна что — то воспаленное, надломившееся. Он медленно, давая ей время остановить его, наклонился и осторожно поцеловал.
Она ответила. Не просто отозвалась, а притянула его ближе к себе и окунула тонкие пальцы в его спутанные волосы, поразив саму себя этим внезапным порывом и накалом. Но когда он хотел подхватить ее на руки и опустить на ближайший стог сена, Дея отстранилась. Она зажала ладонью разгоряченный рот.
— Нет, нет, я не должна… Это не правильно… Жестоко… — забормотала девушка, пятясь назад, пока не уперлась в стог.
— Жестоко?! Потому что твой порыв продиктован вовсе не любовью, а обидой? — зло огрызнулся Ян, чувствуя, как его душит растущее бешенство. — Да, Дея, ты очень жестока и я почти ненавижу тебя за это, — прозвенел он металлическим голосом, а потом внезапно грубо притянул ее, сгреб в охапку и повалил на стог.
Дея замерла, когда он отбросил плащ и его губы принялись исследовать географию ее тела — руки, плечи, шею. Она вздрогнула, только когда он добрался до лица, но то был не страх и Ян распознал в этом трепете сигнал к действию. Он высвободил ее волосы, наслаждался их ароматом смешанным с запахом свежего сена, ее губами жадными и мягкими, словно вишни, а затем и ее ласками, когда она обвела вокруг него свои змеевидные руки, требовательно теребя волосы.
Ей хотелось большего, это выдавала дрожь ее тела. Дея обволакивала его своим сбивающимся дыханием, не скрывая пульсирующего в ней желания. Она чувствовала, что ему это нравилось, как и тот предел, до которого он и сам уже дошел. В его висках пульсировало, тело напряглось, а сердце пропустило несколько ударов, когда он, наконец, добрался до шнуровки на лифе…
Она так порывисто села в постели, что ударилась макушкой, о скошенный потолок. Заозиралсь. Все девочки в крошечной спаленке для будущих выпускниц крепко спали. Дея выдохнула; она боялась, что, как уже бывало, разбудила свою соседку по комнате недвусмысленным стоном, но, похоже, сегодня все обошлось.
«Вот жешь засада! — подумала она про себя, вытирая со лба пот. — Опять этот идиотский сон. Я скоро в глаза Яну смотреть не смогу. И с чего вдруг такая дичь в голову лезет?»
Впрочем, причину подобных сновидений искать было не долго; большая часть семнадцатилетних девчонок, которые готовились покинуть стены съезженского интерната, имела странный, по мнению Деи, ритуал. Перед сном они кутались в штопанные шерстяные одеяьца и с воодушевлением рассказывали свои интимные истории. Кто с выпендрёжником Максом на чердаке зависал, кто с тихим и загадочным Серегой бегал по парадникам.
Не то что бы Дея была ханжой, просто подобная откровенность казалось ей лишней. И конечно раздражал тот факт, что из-за этих вот пикантных историй на сон грядущий, ей потом приходилось краснеть, глядя в глаза лучшего друга. Она знала, что Ян любит ее, любит всем сердцем, но исключительно братской, возвышенной любовь. Они дружили с малых ногтей, с тех пор как Дея сказала своё первое слово — «Ян». И вот теперь такой конфуз. Опять же, откуда эта лошадь и сено? Она и ездить-то верхом не умеет. Всю жизнь в городе прожила. Одним словом, чертовщина!
Переведя дух, и заставив воображение уняться, Дея встала и направилась в душ. Нужно было развеяться, переключиться на более возвышенные материи к тому же у неё был проверенный способ сделать это. Всем своим юным сердцем Дея тянулась к миру прекрасного и, по иронии судьбы, не доступного ее карману, а именно к искусству. Она частенько бывала на Невском, разглядывала выставленные на продажу картины. Торговцы, безошибочно распознавая в девушке просто глазелку, нещадно гоняли ее. Но, влекомая загадочным, потусторонним миром, что скрывался за обманчивой плотностью холста, Дея приходила снова.
Подобные нечастые променады, наполненные терпкими запахами масла и даммарного лака, удивительным образом расцвечивали ее унылые будни. Наблюдая за работой уличных художников, она словно окуналась в сказку, где возможным казалось абсолютно все. На хрустящей крафтовой бумаге оживали удивительные образы. Люди, позировавшие мастеру, зачастую были скучны и невзрачны. Но то, что выходило из-под руки рисовальщика, несло в себе особенную для Деи красоту.
Девушка пообещала себе, что сегодняшний весенний день будет именно таким днем — наполненным звуками суетливого Невского и волшебными, оживающими на бумаге персонажами. Б.Г. - она же Богдана Григорьевна, старшая надзирательница их интерната иногда отпускала Дею на такие променады, доверяла девочке больше чем прочим, наверное от того, что та ни разу не была замечена в обыкновенных проступках, за какие частенько наказывали других воспитанниц. Конечно, за стены интерната Дея выходила опять же благодаря Яну. Ему было 19 и он уже как год вел самостоятельную жизнь. Дея заверила Б.Г. в том, что она будет проводить время под присмотром друга и будто бы он уже ждёт ее на соседней улице, и та смилостивилась, отпустила молодку погулять.
Старательно изображая, что дожидается автобуса, Дея следила за тем, как художник рисует курносую конопатую девчонку. Она находилась чуть вдалеке от этой мистерии и представляла, как, должно быть, скрипит и крошиться уголь под умелой рукой рисовальщика, когда вдруг ее настойчиво похлопали по плечу. Обернувшись, она встретилась лицом к лицу с улыбающимся во весь рот мужчиной диковатой наружности. Одет он был так будто сбежал с театральных подмостков; в старомодную тройку и помятый котелок, но при этом чудак был бос.
Дея вопросительно посмотрела на незнакомца, решив, что это иностранец, у которого на Петропавловке стащили туфли. Он же, оправдывая ее догадку, залепетал на неизвестном языке, тыча тросточкой в художника, за которым она наблюдала. Девушка упрекнула себя за то, что не уделяла должного внимания языкам и теперь вынуждена конфузиться перед гостем города, потому как в этой ситуации могла лишь мило улыбаться.
Впрочем, иностранца такое поведение вполне устроило. Он неожиданно выудил из кармана два помятых билетика и, всучив их Деи, поспешил к картинной выставке — продаже. Девушк хотела было нагнать загадочного господина, чтобы поблагодарить, но он волшебным образом пропал. Только подошел к пейзжу со старииным замком и вот его нет!
"Чудеса" — подумала Дея и…
… посмотрела на билеты. Там красовалась надпись: «Музей — квартира Исаака Израилевича Бродского». Зажав в кулачке драгоценный клочок бумаги, она достала из сумочки подаренный Яном телефон и торопливо набрала ему сообщение, а затем пошла на площадь искусств, дожидаться друга.
Девушка уже в сотый раз пересчитывала складки на одеждах бронзового Пушкина, когда высокий, вихрастый парень с вздернутым подбородком и бойкими серыми глазами подкрался к ней сзади.
— Угадай кто? — спросил он, прикрывая глаза подруги ладонью.
— Добрыня Никитич, не иначе, — отозвалась Дея, и чуть вздрогнула — в памяти вновь всплыли картинки из утреннего сновидения.
— Лестно конечно, но нет, не он.
— Ну ладно, Ян, кроме шуток, мне сегодня один иностранец всучил билеты в этот музей, — она указала на массивную деревянную дверь, скрывающую немыслимые сокровища, готовые предстать их взору.
— Тогда нам стоит воспользоваться ими, — ответил Ян, подавая девушке руку.
Дея на миг заколебалась, но все же взяла его за руку, хотя и опасалась, что очередное прикосновение вновь возбудит лишние воспоминания.
Они пересекли площадь Искусств и, отворив тяжелую дверь, скрылись за нею.
— Дея, а почему на фотографиях в музее Бродского нет самого Бродского? — в недоумении шептал Ян, дергая подругу за рукав.
— Ну как же нет, — она указала на групповое фото, висевшее прямо над проходом в комнаты, — вот же он! В центре.
— Это квартира не Иосифа Бродского? — сконфужено шепнул парень.
— Это квартира художника — Исаака Израилевича Бродского.
— А-а-а, я и удивился, чего это тебя в музей писателя потянуло, — рассмеялся Ян.
Под пытливым взглядом контролера они прошли в храм искусства и шумно вдохнули особенный музейный воздух.
— Как здорово, что у этого чудака оказались билеты именно сюда! Я обожаю музеи — квартиры, — щебетала Дея, проходя вдоль застеклённых столов с фотографиями и увешанных картинами стен. — В них есть, как бы это выразиться… дух времени что ли.
Так, обмениваясь впечатлениями и перебрасываясь комментариями, они проходили от одного экспоната к другому, пока не дошли до второго зала. Там вниманием Яна завладел небольшой этюд Айвазовского. И пока парень гипнотизировал картину, Дея рассматривала другие экспонаты, воображая, как Бродский в свое время принимал здесь гостей, как вдруг ее отвлек тот самый иностранец, что презентовал ей билеты. Он по-прежнему был необут, но смутило Дею вовсе не это. Девушке стало не по себе от пристального, бесцеремонного взгляда, которым чудной иностранец обшаривал ее друга. Подойдя к Яну, Дея взяла его за руку и повела в следующее помещение, подальше от этого неприятного господина.
Комнатка, в которой они оказались, была крохотной — имела лишь обшитый деревом камин и ведущую на второй этаж лестницу. Но и здесь не обошлось без экспонатов — каждый сантиметр стен был занят полотнами. И пока друзья разглядывали их, в располагавшуюся под лестницей дверцу просочился тот самый подозрительный босой. Когда же парочка, осмотрев второй этаж, спускалась вниз, что-то возбужденно обсуждая, иностранец вышел из каморки, держа под мышкой небольшую картину в старинной раме. Он огляделся по сторонам и вдруг нырнул в камин, исчезнув в черной темени его пасти, но оставив напоминанием о себе, странное полотно в каминной золе.
— Я что-то видел! — воскликнул Ян, указывая на бесцеремонно брошенный в топку рисунок.
Друзья торопливо приблизились к камину и задержались у резного произведения искусства на одно лишь мгновение. Но этого оказалось достаточно, чтобы стряслось непоправимое. По случаю, в этот самый момент рядом с ними не оказалось ни одной живой души, поэтому тот факт, что Дея с Яном просто исчезли, так же, как и удивительный иностранец, остался никем не замеченный.