Ознобишин заметил, как он, говоря, жирно намазывал медом длинный кусок белого хлеба; руки у него были большие, с расставленными, как у птиц, пальцами, волосатые и волосы серые.
Вот он откусил прямо от целого куска, широко открыв рот и хищно вытянув нижнюю челюсть, и Ознобишин спросил сухо:
- Это и все, что ты видел?
- Все, - сказал дед, весело посмотрел на него и добавил: - А вот мед в этом году славный.
Сидел широкий, веселый, упрямый, заняв собою полкомнаты и полжизни: как-то отсасывал ото всех, кто был с ним вместе, по глотку жизни, и от этого так наливчато краснел, пышнел и густо веселел сам.
Но к Ознобишину от этого веселого упрямства подкатило что-то задорное, и он сказал с усмешкой:
- А тягу земли все-таки не нашел.
- Нет, для тебя оставил, - отшутился дед.
- Я ее не буду искать, - сказал Ознобишин, в упор глядя на деда.
- Ну и отлично, - кивнул дед.
- Не буду, потому что нашел, - выкрикнул Ознобишин.
- Ой ли?.. Где?.. - плавно пригнулся к нему дед.
- Здесь, - тихо и твердо ответил Ознобишин.
Он плашмя провел глазами по Анне, по ее чуть прикрытому лицу, сквозным рукам, по всему телу, близкому, теплому, робкому, и добавил глухо:
- Найти нашел, а вот поднять не могу.
- Тяжела? - сузил глаза дед.
- Тяжела.
- А из себя она какая?
- А тебе и это знать нужно? - улыбнулся вдруг во все лицо Ознобишин. Хочешь знать, а?.. Ведь вот хочешь же, хочешь знать, а?.. А я не скажу.
И засмеялся ненужным смехом, и почему-то от этого смеха стал вдруг безумным и старым, старее деда.
Пошел дождь с обеда, и за ним незаметно было, как село солнце и как ушли вслед за солнцем поля. Обложило весь большой многодумный дом тихой, как сон, сумеречной влагой, и мысли у всех стали влажны. Ходил по комнате Ознобишин, слушая стук своих шагов; сидел и смотрел в окно дед, согнув воловью спину; вязала Анна.
- Ты никого не замуровал тут в стены, дед? - спросил вдруг глухо Ознобишин.
Дед повернул к нему голову, долго смотрел и не ответил.
Ознобишин прошел еще раз по комнате и еще раз. Остановился, постучал костяшками пальцев в толстую стену и сказал так же глухо, скучно:
- Вот здесь, кажется, пусто, а?.. Он истлел, а пустота осталась... а, дед?
- Наследства лишу, - коротко ответил дед.
- Нет, в самом деле, отчего бы тебе этого не сделать? - живо подхватил Ознобишин. - Глушь, тоска, комнат много... у тебя сила страшная... Ночью, понимаешь, ночью, когда все спали, - ты разобрал кирпичи, заложил в стену его, а он был связан - ни рукой, ни ногой не двинет, и рот забит, - потом сложил кирпичи опять, как были, оклеил обоями... Потом эту половину дома запер и уехал... Приехал летом, отворил окна...
- Наследства лишу, - перебил, уже улыбнувшись, дед.
- Что же ты сделал такого, расскажи? Сделал же ты что-нибудь страшное?.. Должно быть, сделал, у тебя такой вид... Расскажи, что ли... видишь - тоска. Огня мы зажигать не будем, если не хочешь, будем сумерничать, а ты говори.
- Страшное? - спросил дед.
- Да. Только страшное. Расскажешь?
- Дурак! Ничего нет страшного, - просто ответил дед.
Залегало что-то в углах, и из других комнат низом и вдоль стен прокрадывалось передночное темное, зеленя их лица.
Анна взвешивала глазами тяжелую посадку деда и смутную душу его чувствовала так же близко, как свою душу.
- Ничего? - остановился Ознобишин. - Ого, дед! Это не потому ли тебе не страшно, что сам ты страшен?.. А мне вот бывает страшно по ночам: я слаб, значит... Проснешься иногда ночью - тоска...
- Ты - последыш, - размеренно сказал дед. - У тебя все не то, кость не та... Умрешь, - некому будет Сухотинку оставить, прахом пойдет...
Анна вздрогнула, опустила вязанье.
- Рожь в этом году... два пуда с копны намолотили, - испуганно круто перебил вдруг Ознобишин; выждал момент и добавил: - И солома никуда не годна.
Дед удивленно посмотрел на него, соображая, и спросил зачем-то:
- Град?
- И град и так вообще... - Ознобишин махнул рукою, сгорбился и медленно вышел из комнаты.
За его шагами, еще долго слышными где-то, поволоклось отсюда то ненужное, что было в нем; стало просторней между дедом и Анной.
Анна ясно видела в сумерках острый взгляд деда из под треугольных бровей.
- Это зачем же он обо ржи-то? - усмехнулся дед. - Наступил я ему, видно, на мозоль ножищей... Эхе-хе... Сына ждешь?
- Жду, - твердо сказала Анна. - Не знаю, кто будет... Может быть, сын.
Старик нагнул голову еще ниже и ниже свесил руки с колен.
- Дело хорошее... - сказал он. - А будет?
- Будет! - строго ответила Анна.
- Ой ли?.. Живой?