Технологический колледж сконструировал для распиливания медного свитка с Мертвого моря чрезвычайно сложный механизм. Установленный на тележку и закрепленный пропущенным сквозь него тонким алюминиевым шпинделем, свиток подводился непосредственно под упругий рычаг, на котором была укреплена пила диаметром пять сантиметров, толщиной 0,15 миллиметра. Устройство пилы позволяло ей разрезать лишь один слой меди.
Во избежание сотрясений, грозивших разрушить хрупкий металл, внешнюю сторону свитка покрывали слоем аральдита и в течение нескольких часов подогревали свиток до определенной температуры.
30 сентября 1955 года, был произведен первый разрез. На следующий день Аллегро чуть свет был уже в институте. Обрадованный тем, что первую полосу удалось отделить так аккуратно, он немедленно приступил к ее очистке. Слой пыли и грязи толщиной в несколько миллиметров скрывал текст. Но это ни для кого не явилось неожиданностью. Рядом с резальной машиной было установлено приспособление, напоминавшее зубоврачебную бормашину, которое осторожно очистило нейлоновыми щетками медный лист. Аллегро, признанный ориенталист и специалист по древнееврейским диалектам, годами занимавшийся исследованием Кумрана, лихорадочно схватил часть медного свитка, в течение почти двух тысяч лет укрытого от глаз людей.
Прочтя текст, что не составило для него особого труда, он протер глаза, недоуменно покачал головой, воскликнул: "Это невозможно!" и помчался со своими заметками домой. Вечером того же дня он отправил авиапочтой письмо Хардингу, в котором сообщал о первых результатах.
- Только молчите,- писал он,- ради бога, молчите! Главное, чтобы ни слова не проникло в печать, пока все не будет готово.
Специалисты освоились с работой быстрее, чем можно было предполагать, и вскоре стали отпиливать по две-три полосы в день. Труднее было Аллегро: ему приходилось решать, в каком месте произвести распиливание, чтобы не повредить текст. Между тем это было не просто: писец только вначале по неопытности сильно нажимал на резец, так что лишь немногие строки четко отпечатались на обратной стороне свитков.
26 ноября Аллегро закончил перевод первого свитка. 2 января 1956 года в Манчестер прибыл второй, больший свиток. После окончания работы над ним все полосы были отправлены обратно в Иерусалим.
Расшифровка подтвердила гипотезу профессора Куна, которую раньше считали слишком смелой и фантастичной.
Свиток содержал около трех тысяч букв. Язык, на котором он был написан, уже отошел от классического древнееврейского языка Библии и был близок к древнееврейскому языку II века.
В свитке были такие фразы:
"В большой цистерне, что находится во дворе колонного зала, в углублении напротив двери, в углу, спрятано девятьсот талантов"110. "В цистерне под стеной с восточной стороны - шестьсот серебряных слитков". "В южном углу колонного зала у могилы Цадока и под колонной в зале собраний - еловый сосуд для благовоний и такой же сосуд из дерева кассии".
Свитки изобиловали названиями населенных пунктов, расположенных в разных частях Западной Палестины, особенно же в окрестностях Иерусалима. Спрятанные в этих местах сокровища составляли в общем колоссальную сумму - около четырех тысяч центнеров золота и серебра111, причем из-за коррозии медных свитков сведения о некоторых кладах так и не удалось дешифровать.
Иорданские власти, а также аббат Милик, которому было поручено сделать точный перевод текста (перевод Аллегро был лишь предварительным), поступили, конечно, очень осмотрительно, сообщив в печати лишь о самом факте открытия и опубликовав только некоторые отрывки из свитка. В противном случае тотчас бы начались лихорадочные поиски кладов, тем более что в Палестине (да и не только в Палестине) снова и снова возникали слухи о несметных богатствах, найденных в земле.
Столбец 10-й одного из медных свитков содержал такую фразу:
"На соседнем участке с северной стороны в пещере с выходом на север, у входа в которую расположены могилы, имеется копия с объяснением, размерами и всеми подробностями". Вероятно, именно эту копию медного свитка и нашли таамире. Недаром они деликатно осведомлялись в музее, сколько может стоить металлический свиток. Возможно, в медном свитке значились и тирские серебряные монеты, найденные в трех кувшинах под полом храма. Оставалось только ждать.
Четыре тысячи центнеров золота и серебра! Не удивительно, что они породили такое множество научных и ненаучных теорий.
Профессор Мовинкель, например, писал: "Ессеи кумранской общины не могли владеть такими огромными ценностями. Прежде всего против этого свидетельствует упоминание о сосудах с драгоценными благовониями, потому что законы иудеев запрещали употребление благовоний вне храма. Следовательно, в этой описи речь может идти лишь о сокровищах храма Соломона, который был сожжен завоевателями в 587 г. до н. э. Но скорее всего медный свиток является апокрифом, в котором чисто гипотетически обсуждается возможность сокрытия сокровищ. Это эсхатологический документ, лишенный какого-либо практического значения".
Разумеется, заявление Мовинкеля не встретило никакого сочувствия. Будь это так, как предполагает Мовинкель, люди Кумрана могли сделать запись о сокровищах на коже, которой они воспользовались для других рукописей. Для этого им не нужно было обращаться к более прочному материалу, меди, тем более что, судя по всему, они очень спешили. В такой записи совершенно излишни точные и не имеющие никакого теологического значения названия населенных пунктов, такая запись не нуждается в копии, к тому же специально упомянутой. С версией Мовинкеля никак не вяжется неоднократно упоминаемое в свитках слово, которое расшифровал Кун: повелительное наклонение от глагола "копать" - "копай" (в тексте оказалось именно это слово, а не страдательное причастие); не вязались и указания размеров, также расшифрованные еще Куном.
Более приемлемым казалось предположение, что в медном свитке речь шла о сокровищах храма, спасенных и спрятанных перед тем, как в 70 г. н. э. Тит захватил Иерусалим.
- Но у Иосифа Флавия ничего об этом нет! - возражали некоторые. Это так, но ведь и в наше время о таких акциях не сообщают по радио или в печати, как показывают некоторые примеры из прошлой войны и послевоенного периода. Они были известны лишь очень узкому кругу лиц, куда, конечно, не был вхож ни один писатель, считавшийся болтуном от природы или по профессии.
Выдвигались более веские контрдоводы. Так, парижский профессор Дюпон-Соммер рассуждал примерно следующим образом: трудно себе представить, чтобы кумранская община стала прятать сокровища Иерусалимского храма. По строгим воззрениям общины, то, что принадлежало ей, было свято и чисто, а то, что принадлежало храму, не чисто и не свято. К тому же многие поселения, упомянутые в медном свитке, находились в окрестностях Самарии, которая казалась священнослужителям храма хуже самого ада.
Но едва замечания Дюпон-Соммера были опубликованы, как у него сразу же появились противники, утверждавшие, что антагонизм между храмом и общиной засвидетельствован с середины II в. до н. э., тогда как сокровища храма могли быть спасены лишь значительно позже - в 70-х годах I в. н. э. И если человек с течением времени меняет свои взгляды и, достигнув преклонного возраста, часто отказывается от убеждений своей юности, то и кумранская община за двести лет могла изменить свое отношение к храму (о чем, между прочим, свидетельствовало немало мест из рукописей секты)112.
Правда, второй довод французского профессора относительно Самарии было труднее опровергнуть, и его с благодарностью подхватили ученые, считавшие спрятанные сокровища имуществом общины.
Но можно ли предположить, что такое огромное богатство принадлежало общине, девизом которой была бедность? А почему бы и нет? Обет бедности (как и позднее в христианских монашеских орденах) касался лишь отдельных членов, а не общины в целом. То, что вносили при вступлении в общину новиции, впредь принадлежало ей, а в общину вступали, конечно, не только бедняки, но и богачи. По-видимому, общине достались весьма значительные ценности, не говоря уже об обычных для всех времен благочестивых пожертвованиях и наследствах113.
Приводился и такой довод: настроенная эсхатологически община со всей серьезностью ждала войны - войны сынов Света с сынами Тьмы. Но война, даже имеющая эсхатологическое обоснование, стоит денег, следовательно, оправдывает накопление сокровищ и ценностей.
Как бы то ни было, ни одно из предложенных толкований не лишено противоречий - одно в большей мере, другое в меньшей. И неизвестно, будет ли когда-нибудь в этой полемике произнесено последнее слово.
Чем дальше продвигалась расшифровка рукописей, тем настоятельнее ставился вопрос, который возник уже в самом начале: кто, собственно говоря, были ессеи? Теперь о них знали несколько больше, чем тогда, но все же далеко не все, что хотелось бы знать.
Из рукописей, созданных, очевидно, в самой общине (некоторые, возможно, были лишь переработаны в соответствии с ее верованиями), ученые теперь располагали: уставом общины и дополнением к нему; комментарием к Хабаккуку и к другим библейским книгам; свитком "Война сынов Света", псалмами, гимнами и молитвами, Дамасским документом, а также фрагментами поучений.
Важнее всего для ученых было бы найти историческую книгу о происхождении и становлении общины (или ессеев вообще), но как раз такая не была найдена; не были также найдены и официальные документы (за исключением, может быть, медного свитка): договоры, счета, долговые расписки и т. п., так богато представленные во многих раскопках XIX и XX вв. А они безусловно существовали и у ессеев, ибо без них не может обойтись ни одна, даже самая замкнутая, организация, целиком посвятившая себя духовной жизни. Члены общины, по-видимому, не считали эти бумаги достаточно важными и не спрятали их при приближении римских легионов. Весь деловой архив общины погиб, очевидно, в кострах римлян.
Сообщения о ессеях современников - Иосифа Флавия и Плиния,- уже приводившиеся нами, отнюдь не представляют собой скелет, который историки позднейших времен могли бы облечь в плоть и кровь. Это скорее лишь скудная горсточка высохших костей, и на их основе нельзя воссоздать целое, которое на девять десятых не состояло бы из вымысла.
Что же касается самих ессеев, то они прятали в пещерах только священные рукописи. Возможно, они при этом думали о том месте из "Вознесения Моисея"114 (указаний на это произведение среди кумранских фрагментов пока не обнаружено), которое гласит: "Возьми эту запись, чтобы ты знал, как следует хранить книги, которые я передам тебе. Ты должен их хорошо уложить, погрузить в кедровое масло и в глиняных сосудах спрятать в том месте, которое он уготовил с сотворения земли, чтобы призывали его имя до дня покаяния во время кары, так как господь поразит их, когда придет конец мира"115.
Правда, свитки пролежали в пещерах не так долго, вероятно, два столетия, пока не явился Ориген или - что уж не вызывает сомнений семь с половиной веков, до 800 г., когда собака охотника араба, а следом за ней и сам охотник проникли в одну из пещер с рукописями. Не столь важно, была ли это пещера, которую сейчас археологи обозначили номером 1, или какая-нибудь другая. Вероятно, это была 4-я пещера, именно потому содержавшая огромное количество фрагментов, что полные свитки еще в начале IX в. вынесли и передали "иерусалимским евреям"116.
Автор, живший в X в., называл обитателей Кумрана пещерными людьми117. Современные кумранитам авторы118 именовали их ессеями. Как они сами себя называли, мы не знаем. Нам известны только описательные названия: сыны Света, Община, Общность, Многие119, Нищие, Цадокиды. Имя Цадок восходит к корню "быть праведным". В Ветхом завете Цадок впервые встречается во 2-й книге Самуила, глава 8: во времена царя Давида, т. е. в 1-й половине X в. до н. э., Цадок, сын Ахитува, был священником. Он сам, его сыновья и внуки упоминаются во многих местах Библии, в книгах Царей и Хроник, всегда среди вождей народа. Вне Цадок, т. е. сыновья Цадока, были носителями высшей традиции в Израиле и стояли рядом, а возможно и выше, потомков царя Давида. В роде Цадокидов не только священство, но и первосвященство наследовалось в течение восьмисот лет, от времен Давида и Соломона до дней Антиоха IV Епифана.
Один из Цадокидов, который, вероятно, носил имя своего великого предка, был основателем кумранской общины.
Глава 15
В том самом году, когда профессор Олбрайт писал, что между учеными разгорелась настоящая война из-за кумранских рукописей, причем не из-за их датировки (как это было в первые годы), а из-за религиозных вопросов, поднятых рукописями,- в том самом году по улицам Иерусалима шагал коренастый человек небольшого роста. Доктор Флуссер производил странное впечатление. Он всегда ходил без шляпы, всегда куда-то спешил, всегда его карманы оттопыривались от книг и рукописей, и стоило ему хоть на миг присесть или остановиться, как он немедленно в них погружался.
- Видите ли, мой дорогой,- сказал он Эдмунду Вильсону, которого встретил в холле гостиницы Кинг-Дэвид,- Олбрайт прав. Датировка имеет второстепенное значение. Дело в содержании, а об этом никто не осмеливается говорить. Знаете ли вы, в чем во всеуслышание признался Браунли? В том, что он боится, как бы находки не поставили под сомнение исключительность христианства.
- Вы хотите этим сказать, что ученые могут утаить отдельные места найденных текстов?
Флуссер засмеялся.
- Конечно, нет. Ни один ученый с именем не сделает этого, а остальные, к счастью, не имеют доступа к свиткам. И ученые, конечно, не станут задерживать публикацию, так сказать, опасных мест. Тут их честолюбие, их совесть ученых всегда одержат верх над религиозными предрассудками. Но они побоятся сделать выводы. Они опубликуют тексты и этим ограничатся. Если же они когда-нибудь и сделают полшага вперед и начнут анализировать содержание свитков, то лишь при закрытых дверях или в каком-нибудь настолько специальном журнале, что его не читают нигде, кроме как в университетах и институтах. Обратили ли вы внимание, что хотя по поводу кумранских рукописей высказалось уже множество профессоров, среди них нет ни одного специалиста по Новому завету?
- В самом деле, а я этого как-то не замечал,- с задумчивым видом согласился Вильсон.- Но разве это не само собой разумеется? Ведь Кумран - это не их область, а скорее специалистов по Ветхому завету, гебраистов, ориенталистов.
- Ничего подобного! В том-то все и дело! Кумранские находки как раз по части исследователей Нового завета. Не библейские свитки, конечно, а произведения общины!
- А вы специалист по Новому завету? Флуссер снова рассмеялся.
- Отнюдь нет. Я не принадлежу ни к одной религии, я независим, я только ученый. У меня вообще нет никаких оснований для волнений. К тому же я прежде всего специалист по средневековой латыни. Стало быть, с какой стороны ни посмотри, я лишь хорошо осведомленный, беспристрастный наблюдатель.
- Прекрасно, господин Флуссер, это удобная позиция, несколько напоминающая мою, ведь я тоже не теолог, а журналист и литературный критик. Собственно говоря, я собирался написать лишь небольшую обзорную статью для газеты "Нью-Йоркер", но при этом настолько сдружился с темой или, лучше сказать, она со мной, что у меня, вероятно, получится целая книга.
- Тем лучше, мистер Вильсон. Или тем хуже. Потому что ваши соотечественники чрезвычайно обидчивы и очень неохотно переучиваются, не так ли? К тому же они полагают, что целиком заарендовали христианство для себя, хотя большинство из них не имеет о нем ни малейшего представления. Следовательно, вы рискуете наступить им на псевдорелигиозную мозоль, если станете доказывать, что христианство, в сущности, не самостоятельно, а является всего-навсего продолжением небольшой еврейской секты.
- Ради бога, доктор Флуссер! Что вы говорите!
- Ага, мистер Вильсон, так и у вас есть эта мозоль? И я наступил на нее? Но я и не подумаю просить у вас извинения, ибо уверен, что сделал благое дело. Если же вы так независимы, как утверждаете, то обязаны сказать своим читателям всю правду.
- Нужны доказательства, доктор Флуссер, доказательства вашего безумного утверждения!