Дарьина мама, впрочем, была не слишком рада тому, что приехавший погостить внук остаётся на неопределённое время, да ещё и с расчётом на полное содержание.
Алла Демьяновна — желчная старуха с землисто-серым цветом лица, в лиловом платье и кирзовых сапогах — недовольно смотрела на лежащего на кроватке русского внука, которому, поди, надо у Любки каждый день молоко покупать от её коровы. Ох уж эти хохлы и евреи, всё зло от них!
Любка-хохлушка так разжирела на своём сыре, твороге и сметане, что еле ходит, сволочь. Да ещё на рынок возит продавать! И все дачники у неё подъедаются. За прошлое лето у Любки появился и сарай новый, и электрокосилка. А за пять лет, что эта хохла тут живёт, нажито ею столько, сколько родители Дарьи не смогли за всю жизнь заработать!
— Папа, а чего вы в город-то не едете? — спросила Дарья. — Уже сентябрь, холодает.
— А картошку кто выкопает? — тут же взбеленилась Алла Демьяновна. — Бомжи? Это тебе хорошо. Живёшь на всём готовом, а нам тут не до жиру, быть бы живу!
— Мам…
— Что «мам»?! Не буду у Любки молоко покупать! Не буду, сказала! — и Алла Демьяновна стукнула кулаком по столу, а затем скрестила руки на груди. Ни дать ни взять злая карикатура: «Керенский в женском платье изображает Наполеона».
Долли вопросительно уставилась на мать, последний пассаж остался не совсем ясен. Дарья только сделала вывод, что, видимо, Гришка останется на неделю без парного молока, которое тут можно по дешёвке покупать у какой-то хохлушки Любки.
— Мам! Ну а как Гришка без молока? Тем более по семь рублей! Парное! Да у нас бы его с руками оторвали, это ж можно целый трёхлитровый бидон купить за двадцать один рупь, а у нас столько литр стоит. Причём литр пакетного! Там молока-то с гулькин нос, вода всё.
— Подкидываешь, значит, родителям?! С мужем разладилось, значит, всё? Дети не нужны? Вот все вы современные матери — кукушки такие!
— Мам, ну это же ненадолго… Вот Стива поправится…
— Поправится… Дождёшься! Если мужик запил — это всё. — Алла Демьяновна злобно смотрела на дочь.
— Ну что ты так смотришь?! Дырку протрёшь! — наконец вскипела Дарья. Затея с приездом к родственникам перестала казаться ей такой блестящей. По всей вероятности, ей придётся возвращаться обратно с Гришкой.
— Вот! Я тебе говорила: Облонский — значит, еврей! — наконец прорвало Аллу Демьяновну.
— Да что ты к евреям прицепилась, мама! Русский он!
— Откуда такая уверенность?
— Алкаш! Ты когда-нибудь видела алкаша-еврея?
— А что, все русские алкаши, что ли? И вообще, жид — это не национальность! Это состояние души!
— И чем же Степан жид?
Алла Демидовна вспыхнула как бенгальский огонь:
— Да всем! Одна рожа чего стоит!
— Рожа у него что ни на есть самая русская! Волосы светлые, глаза голубые. Всю жизнь только шляется, пьёт и не работает! Русский стопроцентный!
— Дура ты набитая! Как была всю жизнь дура, так и осталась! — Алла Демьяновна вскочила и быстро пошла на кухню. — Тьфу! — обернулась она в дверях.
— А ты не плюйся! Если дура — значит, есть в кого! — Дарья сжала руками голову.
Её прежняя жизнь навалилась внезапно всем своим грузом. Когда-то Долли сбежала из этого дома с одним-единственным намерением — никогда больше сюда не возвращаться. И вот — как будто всё началось заново.
— Н-да-а… Поговорили называется, — вошедший отец поставил в угол возле печки ведро с углём.
— Зачем было вообще меня приглашать? Да ещё с детьми!
— Ну-ну… — Николай Борисович сделал успокаивающий жест руками. — Не шуми. Вас вдвоём с матерью нельзя оставлять. И потом — как, ты думала, она отреагирует? Являешься через пять лет с ребёнком и говоришь, что твой муж лечится и Гриша пока у нас поживёт! Я, признаться, тоже не ожидал.
— Папа! Ну а где мне ещё его оставить?! — Долли с мольбой воззрилась на отца.
— Где-где… Я что, сказал что-нибудь? Пусть остаётся на сколько потребуется… — отец потянул себя за правый ус.
— Ты действительно не против? — Дарья знала, что отец против, потому что мял в руках шапку и хмурил брови, время от времени разглаживая складку на лбу пальцами. — Папа! Но это же ваш внук! Можно подумать, я много прошу! Всего месяц, пока Стива не вылечится!
— Да… но…
— Что «но»? Давай говори прямо! Не юли.
— Дарья, послушай, мы с мамой совсем не уверены, что сможем ухаживать за Гришей…
— Ты из-за денег, что ли? Из-за денег, да?
— Нет… В общем… А-а, хрен с ним! — отец махнул рукой, побагровел, неловко развернулся и вышел.
Долли грустно улыбнулась, глядя ему вслед. Странно, но она совершенно не волновалась за Гришку. Коль уж он выжил со свекровью да своим папашей, то уж с бабушкой и дедушкой и подавно нормально проживёт!
Через несколько дней, садясь в поезд, Дарья почувствовала, как у неё внутри что-то кольнуло. Высокая фигура отца, махавшего своей огромной ручищей вслед отъезжающему поезду, становилась всё меньше. Перед тем как платформа скрылась из виду, Долли увидела, что с краю стоит Алла Демьяновна с внуком на руках. Она якобы не пошла провожать дочь — обиделась. Облонской показалось, что мать плачет.
В голове у Долли мелькнула злая мысль, что мать рыдает из-за того, что в конце концов, несмотря на всё сопротивление, у неё на руках оказался младенец сомнительного происхождения по фамилии Облонский, то есть возможно — еврей.
Дарья уснула. Сквозь полудрёму предъявляла паспорт на двух границах, а на следующий день уже видела родные полусгнившие бескрайние поля, на которых колосья то ли сжали, то ли просто смешали с землёй трактором. Странно, но, думая о будущем, Облонская не представляла, что когда-нибудь поедет по этой дороге ещё раз. Впрочем, эти мысли раздражали Долли, поэтому она успешно от них избавилась. Взяла стакан и пошла за кипятком, вагонное однообразие ужасно располагает ко сну. Вернувшись со стаканом, Долли долго-долго размешивала в нём сахар, тыкала ложкой разбухший чайный пакетик, глядя осоловелыми глазами за окно. Мыслей не было никаких.
К вечеру они прибыли на Витебский вокзал. Дорога до дома показалась Дарье ужасно утомительной. Однако как только она вошла в пустую тёмную квартиру, где не было слышно ни звука; как только Долли ощутила, физически ощутила блаженство оттого, что не надо сразу становиться к плите, не нужно ничего стирать, не нужно кормить Гришку… Она закрыла лицо руками и тихонько засмеялась. Медленно разделась, прошла на кухню, открыла холодильник и с наслаждением увидела, что оставленное ею масло, кетчуп, горчица, мясо в морозилке — всё на месте, никто ничего не сожрал. Дарья открыла кухонный шкаф и снова заулыбалась — пакеты с крупами были полны, макароны на месте. В раковине нет посуды. Оба чайника — большой и заварной — вымыты. С большого чайника даже удалось отодрать почти весь нагар, стала видна белая эмаль и даже какие-то цветочки. У Долли ещё остались деньги из тех, что прислали родители для того, чтобы она «навестила их с детьми». Облонская решила, что завтра же купит на них себе новый электрический чайник, чтобы больше не ждать по полчаса, пока вскипит эта ржавая эмалированная рухлядь.
Впервые за всю свою жизнь Долли оказалась одна. Одна в пустой двухкомнатной квартире, зная, что никто не придёт ни с работы, ни из школы, ни с собрания радикальных феминисток, ни из детского сада — ниоткуда никто не придёт. Дарья с наслаждением потянулась и стала не спеша заваривать себе свежий чай, который будет пить только она, со своим печеньем, глядя в телевизор с дивана, на котором можно даже развалиться, и никто не начнёт гнусавить, что не видно и негде сесть.
Счастье…
Чудодейственный профессор
Настало время забирать Стиву.
Облонского вывели к Дарье в состоянии явно ненормальном. Он еле передвигал ноги и, казалось, вообще плохо ориентировался в происходящем. У Стивы отросла клочьями борода, сквозь жёсткую неопрятную растительность проглядывала серо-зелёная кожа, глаза отсутствующие, сознание, что называется, «на автомате».
— Что с ним? — встревожилась Дарья.
— Ничего особенного. Тизерцин.
— Что?
— Таблетки, чтобы на людей не бросался больше.
— Он что, теперь всегда такой будет? — спросила с явной претензией Долли. — Нам сейчас к врачу идти, а он, похоже, ничего не соображает!
— А вы что, хотите, чтобы он ещё на кого-нибудь с табуреткой бросился? — огрызнулась медсестра, заглядывая в Стивину карту. — И вообще я вам рекомендую с ним поговорить. У нас теперь принудительного лечения, к сожалению, нет, если только родственники смогут убедить. Пусть он заявление напишет, мы его в диспансер положим.
— Ага, щас! Наслышаны мы про ваши методы, — сердито буркнула Дарья. — Чтобы вы его там до полной дебильности залечили?
— Он у вас, по-моему, и так не академик. Что у вас в карточке? «Степан Облонский, 29 лет, безработный…»
— А это, знаете, вообще не вашего ума дело!
— Женщина! Вы мне тут не хамите, пожалуйста! Такие, как ваш муж, представляют угрозу для общества! Если вам на своих детей плевать — так мне, например, совсем не хочется, чтобы этот ваш так называемый муж однажды на мою внучку накинулся!
Дарья втянула воздух и уже хотела было выпалить стерве в белом халате всё, что она о ней и их репрессивной медицине думает, но медсестра её опередила.
— С вами всё. Выходите, не задерживайте очередь!
— Выйду! Врачи называется… Ещё небось клятву Гиппократа давали. Душегубы!
— Женщина! Забирайте своего алконавта и выходите! Следующий!..
Стива шёл очень медленно, ни на что не реагируя. Долли с трудом затолкала его в автобус.
— Блин! Вот горе!
С трудом добрались до НИИ. К удивлению Дарьи, научный институт исследования резервных возможностей человеческого организма располагался в общежитии текстильной фабрики и занимал всего половину этажа.
— Мы на два записаны, — сказала Облонская огромной как дом женщине.
— Сейчас, — неожиданно тоненьким голосочком ответила бабища, наверное, размера семидесятого. У Дарьи поползли вверх брови.
— Извините… А это вы по телефону отвечаете?
— Да я. А что?
— Извините… Я вас почему-то по-другому себе представляла, — странно, но Долли даже обрадовало, что в НИИ секретарь не какая-то ссыкуха, а такая во всех смыслах солидная и основательная женщина.
— Странно, вы сегодня уже третий человек, который мне это говорит, — толстуха надела очки и посмотрела в расписание. — Та-а-ак… Эрнст Петрович вас сейчас примет. Присядьте на секунду.
Долли села, Стива продолжал стоять.
— Эрнст Петрович! — громко и надсадно, как сирена сигнализации, зазвенела тётка. — К вам уже пускать?!
— Пускайте! — ответил им из коридора мягкий голос.
— Проходите, — секретарша показала рукой в сторону кабинета. — В пятый проходите.
— Спасибо, — Долли, улыбаясь и кланяясь, попятилась к выходу, потянув за собой Стиву.
— Ну, здравствуйте! — приветствовал их лысый старичок, у которого на висках и затылке сохранилась ещё какая-то совершенно седая растительность. Зато лицо его украшала гладкая, густая, постриженная с аккуратностью английского газона бородка. Очки в тонкой золотой оправе, фонендоскоп на шее, голубая рубашка с серым галстуком.
Дарья облегчённо вздохнула. Все её сомнения относительно надёжности лечения в данном НИИ улетучились.
— Давайте знакомиться! — старичок подался вперёд и заглянул Стиве в лицо. Тот не отреагировал.
— Ему таблеток каких-то дали, — смущённо вставила Долли. — Чтобы не буянил.
— А… Понятно. К сожалению, наша традиционная медицина всё ещё идёт по пути снятия симптомов, а не лечения болезни. Ну-с, как вас звать-величать? — старичок снова обратился к Стиве, и снова безрезультатно.
— Степан его зовут.
— Стёпочка, значит? Хорошо… Очень хорошо. Редко теперь встретишь традиционные русские имена.
— Да уж, — согласилась Долли.
— А вас как, простите?
— Меня? А, меня… Дарья. Дарья Облонская, а он — Степан Облонский.
— Да ну?
— Да, правда, — Облонская даже покраснела.
— Значит, Степан да Дарья? Почти Иван да Марья, хе-хе, — старый перец разразился сухим трескучим смешком. Потом резко перестал. Выпрямился, насупился и необыкновенно серьёзно представился: — Меня же зовут не так поэтично. Я всего лишь Эрнст Петрович Либих, доктор медицинских наук, врач-психиатр с сорокалетним стажем. Алкогольные зависимости — тема моей докторской диссертации.
— Ох… — Дарья с нескрываемым восхищением воззрилась на старикашку.
— Это так… Это так… — Эрнст Петрович Либих кивал не просто головой, а всей верхней частью туловища. — Это правильно… Это хорошо… А что, голубчик, — снова неожиданно обратился Либих к Облонскому, — давно пьём? — Стива тем временем уже заснул, сидя на стуле, и начал крениться вбок.
— Да не пьёт он! — воскликнула Дарья, ударив себя одной ладонью по груди, а другой возвращая Стиву в «прямосидячее» положение.
— Да? Правда? А что же вы тогда ко мне пришли? Хе-хе, — Эрнст Петрович снова затрещал своим скрипучим, как старая телега, горлом. — Вам тогда в клуб физкультурника надо. Хе-хе! Как я пошутил? — старикашка подмигнул Долли.
— Понимаете, — Долли сглотнула и жалостливо воззрилась на доктора медицинских наук, — у моего мужа умерла мама. Выбросилась из окна, и после этого…
— Ой-ёй-ёй! Всё! Дальше можете не рассказывать! — Либих замахал руками, как будто на него пчелиный рой набросился. — Посттравматический стрессовый синдром с персистирующим аффективным коллапсом, реакцией по типу флэш-бэк, диэнцифальная недостаточность в медиобазальных отделах промежуточного мозга с симптомами Спасокукотского-Кочергина. Так? Я ничего не упустил?
У Долли один край рта пополз вверх, а другой вниз.
— Гы… Ыгы… — она тоже кивнула всей верхней частью туловища.
— Ну что ж… Могу вас поздравить! У вашего мужа, нашего замечательного Степана Облонского… Диэнцифальная недостаточность в медиобазальных отделах… Милая! Ну я же не буду вам сейчас рассказывать весь специальный раздел общей нейроморфофункциональной пропедевтики диэнцефальных расстройств.
— Да нет! — Дарья махнула рукой, и тут Стива грохнулся со стула.
— Ой, голубчик! Что же вы так неаккуратно! Так ведь можно и внутрикожную субдуральную распространённую билатеральную гематому набить! — доктор наук кинулся поднимать Облонского, но Дарья решительно отстранила корифея лечения алкоголизма и сама принялась водружать своего супруга обратно на серийное столярное изделие, предназначенное для тазового отдела.
— Что нам дальше делать?
— Как что? Я вам уже, кажется, дал понять, что у вашего мужа есть реальные шансы на излечение. — Либих надулся и сел обратно за стол, сложив руки домиком, приподняв брови и опустив вниз углы рта.
— Правда?! — Дарья уселась обратно на своё место и сдула растрепавшиеся волосы с лица. — Доктор! Вы гений!
— Ну… не то чтобы гений, — тут же расплывшись в смущённой улыбке, развёл руками Эрнст Петрович, — но за сорок лет, поверьте, уж в своей области! Утю-тю! — погрозил он пальцем Дарье.
— И когда?
— Что «когда»?
— Ну, когда мы сможем… приступить к лечению?
— А это к Лидии Вениаминовне! — Либих показал в сторону коридора. — Организационными вопросами у нас ведает она, — Эрнст Петрович выразительно посмотрел на Дарью поверх очков.
— Извините, — опять смутилась Дарья.
— Ну что ж, было приятно побеседовать с вами, голубчик! — доктор снова подался всем корпусом к Облонскому, тот в ответ хрюкнул. — Вот и славно! Очень хорошо.
— До свиданья, доктор, — Дарья кланялась и пятилась задом к двери. Либих тоже ей кивал. Тут Стива снова упал со стула. — Ой! Чуть мужа у вас не оставила! — Облонская хлопнула себя по лбу, возникла некоторая неловкая заминка, пока Долли пыталась привести Стиву в вертикальное положение и отбуксировать в коридор. Наконец она повернулась к профессору красная как рак и ещё раз поклонилась: — До свиданья!
— До свиданья, до свиданья, — снова закивал всем корпусом Либих.
— До свиданья! — крикнула Дарья уже из коридора.
— Ну? Что вы надумали? — встретила их Лидия Вениаминовна, отставляя в сторону чашку с чаем.
— Будем у вас лечиться! — радостно выпалила Долли.
— Замечательно. Тогда вот наш договор. Ознакомьтесь, потом, если, конечно, вас всё устроит, впишем сюда паспортные данные вашего мужа…
— Ой, а у нас паспорта с собой нету! — у Дарьи аж всё упало.
— Ничего, не переживайте так! Значит, сейчас впишем только имя, а когда придёте на сеанс, захватите паспорт, впишем в договор. Мы же не бюрократы больничные, всё понимаем.
— Ох, спасибо, — Долли была уже почти счастлива.
— Значит, так, — закончив со всеми оформленческими делами, проговорила Лидия Вениаминовна, положив на стол обе свои огромные пухлые ладони, — записываемся на следующий четверг, на это самое время. Неделю не пьём. Вообще ничего спиртного, отнеситесь к этому внимательно. В договоре написано — если пациент не выдерживает недельный алкогольный карантин, то срок передвигают ещё на неделю, пока он не выдержит, а если пациент не поставит нас в известность, что нарушал недельный карантин, — мы за последствия не отвечаем. Ясно? Неделю на водку, на пиво, даже на церковный кагор — не смотреть!
— Это уж будьте спокойны! Я его теперь если с бутылкой увижу! Ух! — Дарья замахнулась на Стиву. — Вы себе не представляете, сколько денег угрохано на это его пьянство!
— Это муж ваш должен подписать, — бабища кивнула на Стиву, который уже храпел на подлокотнике диванчика, куда его усадила Дарья.
— Да что он щас может подписать? Где закорючку поставить?
— Вот здесь, но учтите, если он не захочет…
— Не захочет? Да я его!.. Я его в тесто раскатаю, я ему такую центрифугу устрою! Не захочет! Пусть только попробует, ублюдок!
— Ну, если вы так настроены…
— Я ещё не так настроена!
— Вот тут, — ткнула сарделькообразным пальцем в нижнюю строчку Лидия Вениаминовна.
— Не захочет… Я ему покажу… — Дарья подписала бумагу.
— Ну что ж, значит, на следующей неделе, если всё будет нормально, я имею в виду карантин, мы с вами встречаемся здесь, вы оплачиваете в кассу три тысячи — и ваш муж идёт на индивидуальный сеанс гипнотерапии, вы в то время, пока он будет на сеансе, получаете на него комплект лекарств, которые он должен будет принимать по схеме в течение адаптационного периода.
— А это сколько?
— Это в течение шестидесяти дней.
— Ого! А лекарства входят в стоимость?
— Входят, всё входит. Мы вам дадим инструкцию — когда, чего, сколько вашему мужу принимать. Как правило, в течение шестидесяти дней наступает полное пожизненное отвращение к алкоголю, мы даём гарантию на год, что ваш муж при условии соблюдения условий договора не будет пить.
— А потом?
— Ну, как правило, наши пациенты привыкают к трезвому образу жизни и становятся нормальными людьми. Они могут выпить там, скажем, на праздник или по случаю, но всегда в меру.
— Это хорошо, а то знаете, когда совсем не пьёт — даже скучно, одна же не будешь… — стыдливо хихикнула Долли.
— Это точно! Ну, если у вас больше нет вопросов…
— Нет.
— Тогда давайте прощаться, у нас сейчас начнут пациенты приходить на сеанс.
— Ой! А нельзя ли посмотреть? А?
Лидия Вениаминовна укоряюще посмотрела на Дарью.
— Нет, у нас даже родственники на сеанс не допускаются. Вы поймите: осуществляется направленное воздействие на определённые участки головного мозга. Это очень тонкий и сложный процесс. Врач и пациент должны быть один на один.
— Да-да, я поняла, извините, пожалуйста… До свидания. — Долли снова принялась приводить Стиву в вертикальное положение. Огромным усилием ей удалось поднять его и фактически вынести из помещения Института. — До свидания! — прокричала она уже из коридора.
Ответа не последовало.