На следующий день без десяти восемь я подошел к северной проходной, на мне была новая командирская форма, под синими галифе на бедре была скрытно закреплена кобура с трофейным ТТ, а на внутренней стороне левой голени спрятан финский нож. У ворот уже были Филимонов и давешний майор, а за забором стояли в ряд в ряд новые полуторки с одинаковыми надписями на дверях: «От рабочих ГАЗа — фронту». Около машин крутились красноармейцы в новой, необмявшейся ещё форме. Судя по всему, это мои будущие временные подчиненные. Подойдя к майору, я козырнул, после чего тот поздоровался со мной за руку и сказал:
— Пойдемте, я представлю Вас подразделению!
Приблизившись к машинам, майор зычно скомандовал:
— Рота, в две шеренги становись!
Услышав команду, новобранцы засуетились, одни стали строиться, другие топтались на месте, не зная, куда себя приткнуть. Но тут голос подал сержант, которого я сперва принял за одного из бойцов, но, присмотревшись, разглядел на петлицах по два треугольника. Короткими меткими фразами он добился того, что красноармейцы перестали бестолково суетиться и построилось как положено. Майор пояснил:
— Десять бойцов без опыта службы, но шоферить умеют все, — затем хорошо поставленным голосом он скомандовал, — Равняйсь, смирно! Товарищи бойцы, представляю Вам командира маршевой автомобильной роты младшего лейтенанта Ковалёва! Сержант Федоткин, ко мне!
После того, как сержант подбежал и доложился, майор сказал мне:
— Рота сформирована в составе одного взвода, Федоткин назначен и.о. командира взвода, разбивки по отделениям нет, да это и не надо, вам ведь только до прифронтовой зоны доехать, а там расформируют, вот приказ о назначении, список личного состава и приказ о перегоне автомобилей двадцатому мехкорпусу в Клычев.
Логика, конечно, железная — рота в составе одного взвода. Но, как говорится, кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Ладно, рота-взвод — это малозначительный нюанс, на фоне более животрепещущих вопросов, которые я и задал майору:
— Мне хотелось бы узнать по поводу оружия, мне не выдали, у бойцов тоже нет, насколько я вижу.
— Маршевым частям и подразделениям вооружение не положено, прибудете на фронт, там и выдадут. У тебя половина — ещё присягу не принимали.
— Так хотя бы мне дали! — так-то у меня под синими галифе в набедренной кобуре спрятан ТТ, который трофей с финской, но хотелось бы легальный ствол, хотя бы наган какой завалящий.
— Пока к воинской части не приписан, оружие не положено, — извиняющимся тоном ответил майор.
— А карта мне положена?
— Положена, но с ними напряженка, так что придется тебе ехать так.
— Как — так!? Я же этим таком неизвестно куда заехать могу, хоть покажите, чтобы я кроки срисовал!
— Нет у нас карт, выдали все перегонным командам, даже одной, для кроков не осталось, заказали, но когда они будут — неизвестно. Ты вот что, в Москве в ГАБТУ спроси, покажешь там приказ о перегоне, должны показать для кроков.
Это просто дурдом какой-то: оружия нет, карт нет, но машины должны быть доставлены точно в срок. У меня просто нет цензурных слов для выражения своих мыслей по поводу этой богадельни.
— Ну а что у нас с питанием? — спросил я, ожидая, что майор ответит в том же стиле, типа ничего нет, выкручивайтесь, как хотите.
— Бойцам уже выдан сухой паёк на три дня, твой заберёшь у Федоткина.
Ну хоть тут есть позитив, даже удивительно!
— Ну и последний вопрос — что делать с машинами, которые сломаются по дороге?
Майор на полминуты замялся и после паузы предложил:
— Пойдем у Филимонова спросим!
Филимонов, когда мы подошли к нему с этим вопросом призадумался и начал отвечать издалека, с предысторией.
— Вообще, с начала войны мы передали военным более тысячи машин, но их сразу забирали здесь перегонные команды от воинских частей, так что этот вопрос уже относился к их ведению. А ведь Вы правы Андрей Иванович, пока колонна доедет до Белоруссии, одна-другая машина вполне могут сломаться. Давайте так: если автомобиль не поддается быстрому ремонту, то вы его буксируете до ближайшей военной части, имеющей автохозяйство и передаёте им по акту.
— Надо это отразить в предписании, — сказал я, согласно кивнув.
— Да, сделаем так, — без раздумий ответил партфункционер, — переписывать бумаги уже нет времени, сейчас от руки внизу добавлю текст и распишусь, думаю, в случае чего, этого хватит, — увидев, что я согласно кивнул, Филимонов подошел к трибуне, стоявшей на невысоком помосте слева от ворот, разложил на ней писчие принадлежности и принялся писать. А я тем временем направился к своей роте и подозвал Федоткина.
— Тебя как звать? — спросил я сержанта, когда он подошел ко мне.
— Максим.
— Так вот, Максим, давай потренируй бойцов строиться и выполнять команду «По машинам», а как митинг начнется, построишь их в две шеренги.
— Есть! — сержант молодцевато козырнул и развернувшись к бойцам гаркнул:
— Взвод, в две шеренги становись!
Убедившись, что дело пошло, я вернулся к трибуне, где Филимонов уже закончил писать, и забрал у него документы, сложил их и осмотрелся. Похоже, рабочих на митинге будет совсем мало, ну и правильно, нечего время зря тратить. Но зато пришло около пятидесяти пионеров в красных галстуках, которые скучковались около автомобилей и смотрели, как бойцы учатся строиться. Также уже подтянулись старшеклассники комсомольцы, и несколько десятков женщин различного возраста. Вскоре подъехал автобус и оттуда выбрались полтора десятка человек, в том числе пара фотографов, один кинооператор и Лиза Большакова, увидев которую, я направился к приехавшим.
— Ты как тут? — удивленно спросила Лиза, когда я к ней подошёл. Видимо, она была не в курсе, что это именно я возглавляю автоколонну.
— Да вот, — я жестом махнул в сторону машин, — Поручили доставить на фронт.
— Добровольцем? — вновь спросила она и, дождавшись моего утвердительного кивка, пожаловалась, — А меня не пускают, я уже с нашим первым секретарем ругалась и в ЦК написала!
— Здесь ведь тоже много работы, так что, может быть, они правы.
— Вот и ты туда же, — с горечью и обидой в голосе констатировала Лиза.
— Ты лучше послушай, что я тебе скажу. Хотел с тобой раньше связаться, но тут так всё завертелось… Короче, дело вот в чём — тех самбистов, что у нас занимались, нерационально направлять служить в обычные части, больше пользы от них будет в разведывательных и диверсионных подразделениях, после небольшой дополнительной подготовки.
Лиза задумчиво помолчала немного и кивнула:
— Да, наверное, ты прав, надо этим заняться, может так и мне на фронт попасть получится! — она замолчала, видимо, в уме прикидывая план работы, — Жаль, что много кого уже забрали, но и осталось ещё немало. Сегодня же поговорю с первым!
В это время я увидел, что Филимонов машет нам рукой, сказал Лизе, и мы вместе с корреспондентами направились к помосту. Когда мы подошли, Филимонов с трибуны заявил:
— Товарищи, прошу внимания! Митинг, посвященный отправке автомобилей на фронт, объявляю открытым, — выждав минуту, пока народ подтянется, он начал, — С начала войны Горьковский автомобильный завод отправил на фронт более тысячи машин, но сегодня мы отправляем особенные автомобили, они созданы на средства сотрудников завода, которые самоотверженным трудом и своими сбережениями делают всё для помощи нашей родной Красной Армии! — он сделал паузу, чтобы присутствующие могли поддержать его интенсивными аплодисментами, и вскоре продолжил, — Так же хочется представить Вам незаурядного человека — Ковалёва Андрея Ивановича, который возглавит эту автоколонну, его интересная судьба стоит того, что чтобы остановиться на ней подробнее. Он родился и вырос в русской семье в белопанской Варшаве и встретил наступление немецко-фашистских войск в составе польской армии первого сентября тридцать девятого года, — (вот это номер! Прямо скажем неожиданно!) — Проявив недюжинные смекалку и героизм, он захватил немецкий новейший танк и, уничтожая по пути вражеские отряды, смог пробиться на территорию, освобожденную Красной Армией. Советское правительство по достоинству оценило этот подвиг и наградило его орденом Красного Знамени. Оказавшись в СССР, он поступил в горьковский автомобильный техникум, где вступил в комсомол и зарекомендовал себя как образцовый студент и активист-общественник, но в декабре сорокового года нашей стране потребовались опытные солдаты, и он вновь отправился на фронт, где в многочисленных боях с белофиннами показал смелость и героизм, за что и был награжден орденом Красной Звезды. С лета сорокового года он уже трудился на нашем автозаводе, совмещая работу с учебой в техникуме, был инженером на опытном производстве и изобретателем. И вот теперь снова, когда Родина в опасности, он попросил снять с него бронь и направить его добровольцем в действующую армию, чтобы сражаться с врагом!.. — Выждав короткую паузу для аплодисментов, Филимонов провозгласил, — А теперь слово предоставляется дважды орденоносцу, младшему лейтенанту Ковалёву Андрею Ивановичу, — и ушел с трибуны под громкие аплодисменты.
«Ну Федор Петрович, ну подкузьмил, вот сюрприз так сюрприз» — думал я, стоя на трибуне, пока восторженные аплодисменты не давали возможности говорить, но вскоре они затухли и я начал:
— Товарищи, на нашу страну подло напал сильный и коварный враг, который хочет поработить нас так, как он поработил многие страны Европы. Но здесь он просчитался. Нас ему не победить, потому что у нас есть товарищ Сталин и Коммунистическая партия! — гром аплодисментов, — Советский народ гораздо смелее и трудолюбивее поверженных европейцев, поэтому враг будет разбит и победа будет за нами! — гром аплодисментов, — Но уверенность в победе не должна порождать самоуспокоенности. Каждый на своём месте должен делать всё, что в его силах и даже больше для нашей скорейшей победы!
Под третий вал аплодисментов я сошел с трибуны, на которую поднялась Лиза Большакова и произнесла зажигательную речь, полную лозунгов и уверенности в победе. Затем выступило ещё три оратора, после чего митинг закончился, а ко мне пошли фотокорреспонденты и кинооператор, которые попросили меня сфотографироваться и дать возможность снять, как бойцы занимают место в машинах. Я согласился выполнить их просьбы, но сначала надо было заняться подразделением. Подойдя к строю, я взял в руки список личного состава роты и стал по порядку вызывать бойцов и проверять у них документы. При этом выяснилось, что у бойцов нет солдатских книжек, что, в общем, было довольно распространенной практикой, но зато у всех были удостоверения шофёра и у девяти бойцов наличествовали комсомольские билеты.
Закончив с документами, я приступил к осмотру машин. Внешне вроде всё нормально. ГАЗ — ММ выпускается ещё в довоенной комплектации — кабина и двери железные, крылья штампованные, задние колёса сдвоенные. Проверил топливо — бензобаки полные и у каждой машины в запасе по две канистры — хватит до Москвы, а там заправимся, талоны есть. Удостоверившись, что всё готово, я немного попозировал перед фотографами, затем забрал у Федоткина мешок с пайком, скомандовал: «По машинам!» и сел за руль в свою полуторку. Правда, пришлось подождать, пока бойцы попрощаются со своими родными. Я-то не стал сюда Болеславу тащить, мне её рыданий и дома хватило, а у многих бойцов родственники пришли и теперь спешно прощались, не сдерживая слёз. Требовательно нажав на клаксон, я направил автомобиль в сторону Московского шоссе и грузовики колонной неспешно потянулись за мной.
Через полчаса, выехав за пределы города я остановился, пересчитал машины и людей, поставил Федоткина замыкающим, а сам поехал в голове колонны. Шоссе Горький-Москва представляло из себя двухполосную отсыпанную гравием дорогу, по которой довольно сложно было ехать со скоростью сорок километров в час, но чтобы уложиться в график и вечером доехать до столицы, медленнее ехать было нельзя. Тут надо ещё сказать и про полуторку — автомобиль, как будто специально созданный для того, чтобы каждый, кто сел за руль этого произведения советского автопрома (по американским лекалам) уже через час езды проклял тот день и час, когда решил стать шофёром. Места в кабине мало, приходится сидеть в неудобной позе. Чтобы повернуть рулевое колесо, приходится прилагать неимоверные усилия. В кабине тряска, как из-за неровной дороги, так и из-за вибрации мотора. Ну и самое плохое — жара, а кондиционера нет. Единственно, что у меня, благодаря месту в голове колонны, есть большой бонус — мне не приходится глотать пыль, поднятую идущей впереди машиной.
К десяти вечера, когда мы проехали Балашиху, я уже чувствовал себя трясущимся полузомби, но ещё нашел в себе силы, чтобы подыскать место для стоянки на берегу небольшой речушки, составить график парных караулов и поужинать сухпайком, После чего завалился спать в кузове прямо на досках — только плащ-палатку постелил, шинель-то не выдали, так как время летнее.
Проснулся в семь утра и сразу объявил роте подъём, а в восемь утра мы уже подъехали к зданию автобронетанкового управления и я вошел через центральный вход, где объяснил свою проблему дежурному майору. Тот проверил у меня документы, нелицеприятно высказался о работниках Горьковского военкомата, не обеспечивших автоколонну картой, оформил пропуск и сказал, чтобы я обратился в двадцать девятый кабинет. Там мне предоставили подробные карты автомобильных дорог всех областей, через которые должна проезжать автоколонна и в течении часа я подробно зарисовал всё что необходимо, после чего сдал карты и направился к выходу из здания. Но там меня остановил всё тот же дежурный майор и сообщил, что я должен срочно явитья к начальнику автотракторного управления и приставил ко мне старшего лейтенанта, который сопроводил меня до нужного кабинета.
Когда я вошел в прокуренное помещение, то увидел сидящего за столом моложавого генерал-майора, который устало поднял на меня тяжелый взгляд от бумаг и спросил:
— Ковалев?
— Да! — ответил я, вытянувшись по стойке смирно.
— Документы по колонне! — он требовательно протянул руку и я ему отдал все свои бумаги, которые он тут же пробежал глазами, — после чего мрачно сообщил, — Нет больше двадцатого мехкорпуса, пойдёте в седьмой, он в Могилеве стоит. Круглов, — он протянул старлею мои бумаги, — быстро подготовь приказ, эту колонну направить в седьмой мехкорпус, цепляем к ним дивизион сорокопяток, которые тут у нас уже второй день прохлаждаются. Приказ мне сразу на подпись. И обеспечь питанием. Выполнять!
Мы со старлеем козырнули, вышли из кабинета, после чего тот сказал: «Идем» — и я двинулся вслед за ним. Спустившись на первый этаж, мы пришли в столовую, где он быстро договорился о завтраке для всей роты. Хоть мы с бойцами с утра и перекусили сухпайком, но я, разумеется, не стал отказываться и позвал вверенное мне подразделение позавтракать в человеческих условиях. Хорошо подкрепившись, мы вышли из здания и расположились у своих автомобилей. Кто-то курил, кучкуясь по трое-четверо, кто-то просто сидел в кабине, а несколько парней залезли в кузова своих машин и дремали. Около десяти утра появился Круглов, вручил мне приказ, согласно которому маршевая авторота временно переходит в подчинение командиру дивизиона ПТО капитану Долгавину, после чего сказал:
— Поехали к артиллеристам!
— Нам бы заправиться, бензина километров на пятьдесят осталось, — сообщил я ему о проблеме.
— Так там и заправка есть, едем!
Ну едем, так едем. Я скомандовал: «Рота, по машинам!», затем дал по газам и уже через пятнадцать минут движения по асфальтовым московским улицам мы были на месте — в небольшом военном городке к югу от Москвы. Благодаря наличию нужных бумаг у Круглова, нас пропустили в расположение и мы сразу подъехали к складу горюче-смазочных материалов, где я поручил Федоткину проконтролировать заправку роты и залить топливо в мою машину, а сам, взяв одного бойца в качестве вестового, вместе с Кругловым направился к артиллеристам, чьё расположение легко определялось по аккуратно выставленным в три ряда зачехленным пушкам, возле которых околачивалось около полусотни бойцов. Подойдя к ним, старлей приказал первому попавшемуся красноармейцу, чтобы тот нашел командира дивизиона. Паренёк резво убежал, а через пять минут появился капитан — тридцатилетний коренастый мужчина с густыми черными усами и, подойдя к Круглову, взял под козырек:
— Капитан Долгавин!
Круглов также представился и протянул артиллеристу документы, прочитав которые тот нахмурился:
— Мы же недоукомплектованны! Помполита нет, командиров взводов нет, ездовых нет, лошадей нет…
— Лошади и ездовые вам не нужны, так как идёте на автомобильной тяге, а без командиров взводов воевать вполне можно. Политработника назначат в Могилёве, может там и командиров взводов подберут, — старлей безапелляционно отверг претензии капитана и приказал, — Вам два часа на сборы и до тринадцати-ноль-ноль вы должны выехать с территории базы!
— Есть! — Долгавин с нескрываемым огорчением козырнул и не спеша направился к пушкам. Похоже, капитан не горит желанием Родину защищать.
Я отправил вестового к Федоткину, чтобы перегонял машины сюда и спросил старлея:
— А нам можно получить недостающее материальное обеспечение?
— А что надо?
— Оружия нет ни у кого, даже мне не выдали, лопаты нужны, маскировочные сети. Машины и канистры сейчас заправим, но как дальше с топливом неизвестно, поэтому пяток бочек в качестве НЗ не помешало бы, ну и сухпаёк пополнить.
Круглов, выслушав меня, утвердительно кивнул:
— Да, это всё здесь есть, сейчас оформим!
Далее мы с ним проследовали в небольшое двухэтажное здание, где походив полчаса по кабинетам, оформили получение нужного моей роте имущества. И оружие с патронами выдали на всех без рассуждений о том, что маршевой роте не положено.
Тринадцатого июля без четверти час пополудни, наша колонна выехала из ворот тыловой базы бронетанковых войск и направилась на запад. Около ворот остались провожающие — старший лейтенант Круглов и плачущая девчушка лет восемнадцати.
— Двадцать четвертого июня женился, — заговорил Долгавин, сидевший в моей машине на пассажирском сиденье, и я понял, что он говорит про ту девчушку, — год на неё заглядывался, даже не знал как зовут — она на соседней улице жила, и ругал себя — она же ещё школьница! А тут, как война началась, подошёл, сказал, что люблю, она испугалась, убежала, а мне хоть пулю в лоб!.. Ну а на следующий вечер она пришла ко мне домой, нашла как-то, где я живу, и осталась… — он замолк, закурил папиросу и дальше мы ехали в тишине, погруженные в свои мысли.
Вскоре колонна выехала на Старое Варшавское шоссе, асфальт кончился и началась тяжелая шофёрская работа. Если от Горького до Москвы шоссе было полупустым, то здесь было довольно плотное движение — на запад медленно шли войсковые колонны, преимущественно состоящие из пеших подразделений, которые приходилось объезжать по грунтовкам или полям. Двигаясь таким образом, к вечеру мы добрались только до Юхнова, за которым и заночевали в чистом поле.
Следующим утром после побудки и завтрака, я сказал Долгавину:
— Приближаемся к фронту, опасность попасть под бомбежку возрастает, поэтому надо принять меры.
— Какие меры? — он выглядел довольно удивлённым от такой постановки вопроса.
— Разместить на машинах элементы маскировки, проинструктировать, назначить воздушных наблюдателей.
— До фронта ещё далеко, так что не будем тратить время, да и не дадут наши летчики немецким самолётам здесь дорогу бомбить.
Ну да, не дадут… Однако Долгавин сейчас тут главный, поэтому мы сели в машины и двинулись дальше. В полдень мы въехали в Рославль, в самом центре которого я увидел разрушенные строения и остановился.
— Что случилось с домами? — спросил я стоящего на перекрестке милиционера.
— Немцы разбомбили, что же ещё? Вообще они по станции метили, но и по другим местам накидали.
— А шоссе бомбят?
— Угу, последнюю неделю каждый день долбят, так что будьте осторожнее.
Завершив разговор, я посмотрел на Долгавина, и тот, как ни в чем не бывало, сказал:
— Надо принять меры к защите от вражеской авиации, остановимся за городом и всё сделаем.
Выехав из Рославля, мы нашли подходящую поляну и остановились. Я приказал своим бойцам построиться и объявил:
— Здесь уже есть опасность попасть под бомбежку, поэтому срезаем ветки с деревьев и закрепляем их так чтобы замаскировать машину, но чтобы это не мешало движению и обзору. Бегом!
Бойцы бросились выполнять приказ. Артиллеристы также приступили к маскировке орудий.
Я тоже пошел к зарослям кустарника, нарезал веток и стал маскировать свою машину. Закончив, проверил результаты работы бойцов, раскритиковал их и дал пятнадцать минут на исправление. Затем мы пообедали, и, назначив наблюдателей тронулись в путь.
Проехав Чериков, мы уперлись в хвост пехотной колонны, которую объехать не было никакой возможности. Поэтому пришлось снизить скорость и так, со скоростью пешехода ехать около часа, до тех пор, пока рядом с шоссе не появилась параллельная грунтовая дорога, точнее колея, по которой можно было обогнать пехоту, благодаря чему мы смогли ускориться. Однако, когда мы достигли головы колонны, то нам перегородили дорогу полтора десятка бойцов во главе с капитаном, глядя на которого в голову сразу пришла мысль, что это генеральский адъютант — уж очень ухоженным и подтянутым он выглядел, контрастируя с пропыленными усталыми бойцами. Разумеется, нам пришлось остановиться.
— Кто старший? — требовательным тоном спросил капитан, подойдя к моей машине.
Долгавин спустился из кабины на землю и представился, показав свои документы, затем ознакомился с документами собеседника, после чего адъютант потребовал пройти в штабной автобус, стоявший на обочине дороги в сотне метров от нас, и они вдвоём удалились. Я тем временем вышел из машины, сказал бойцам, чтобы долили бензин, поправили маскировку, и сам занялся тем же. Через полчаса ожидания вернулся злой и вспотевший Долгавин. Ударив в сердцах ладонью по крылу полуторки, он с раздражением в голосе сообщил:
— Нас включают в состав девятнадцатой стрелковой дивизии!
— Но у нас же другой приказ, — удивленно произнес я в ответ на эту неожиданную новость.
— А теперь вот новый приказ, — он протянул мне бумагу с печатью, — А в случае неповиновения пообещали расстрелять.
— Ох… ренеть! — только и смог произнести я, читая документ, — И что теперь нам делать?
— Выполнять! — ответил капитан всё в том же злобно-раздраженном тоне, — А потом, при первой возможности доложить в ГАБТУ, этот приказ оставь себе, я два взял.
Всё страньше и страньше… Я положил приказ в планшетку, в которой уже скопилась целая кипа всяческих бумаг с печатями. Доложить… это он хорошо сказал. Чтобы доложить, сперва надо выжить, а с этим могут быть серьёзные проблемы. Особенно у Долгавина, ведь противотанковая артиллерия — практически смертники, да и у меня шансы выжить в Смоленской мясорубке, откровенно говоря значительно ниже, чем пятьдесят на пятьдесят. И тут не имеет значения, в какой части воевать — потери будут громадными у всех.
Пока я стоял и обдумывал сложившуюся ситуацию, подошел майор, представившийся помощником начальника штаба дивизии Юрием Борисовичем Самусевичем, объявил, что авторота и дивизион ПТО переходят в непосредственное подчинение штаба дивизии, потом он приказал разделить нашу автоколонну: четырнадцать машин, которые буксировали пушки, везли боеприпасы, имущество и личный состав дивизиона, под командованием Долгавина занимали место позади штабной колонны, а десять машин под моим руководством должны встать около дороги и по мере прохождения подразделений заполнить кузова красноармейцами, стершими себе ноги и утратившими способность к самостоятельному пешему передвижению. Раздав необходимые указания и поставив Федоткина старшим в артиллерийскую полуколонну, я подогнал оставшиеся десять грузовиков к дороге и спустился из кабины на землю. За эти два дня езды на неудобном сиденье и тряской дороге задница превратилась в сплошной синяк, так что надо было использовать предоставившуюся возможность, чтобы дать небольшой отдых этой важнейшей части тела. Я прошелся вокруг машины, попинал колёса, думая о том, как будет выглядеть со стороны, если я завалюсь подремать в тенечке. Мои размышления о возвышенном прервала девушка-военфельдшер, подошедшая со стороны штабной колонны, которая подойдя ко мне, вытянулась по струнке, взяла под козырек и представилась:
— Вонфельдшер Климова! — Хм, однофамилица! Настоящая моя фамилия ТАМ была такой же. Хотя ничего удивительного — фамилия довольно распространенная.
Девушка была блондинкой с правильными чертами лица и светло-серыми глазами невысокого роста, худощавая, одета, как и положено, в китель защитного цвета с синими галифе. И чего она передо мной тянется, если я младше по званию?
— Младший лейтенант Ковалев. Вы, я так понимаю, будете отбирать тех счастливчиков, которые своим небрежением в деле заматывания портянок, заработали поощрительную поездку в кузове автомобиля?
Она на несколько секунд подзависла, осмысливая мою тираду, а затем строгим тоном ответила:
— Тут нет ничего смешного, товарищ младший лейтенант, в дивизии много неопытных только что призванных бойцов, а армейские ботинки, пока не растоптаны, кому годно могут натереть кровавые мозоли, независимо от качества наматывания портянок.
— Прошу прощения за неуместную шутку, — я не стал с ней спорить и быстро сдал назад, — Давайте, распоряжайтесь, а я тут в тенёчке пока прилягу, устал, знаете ли.
Девушка согласно кивнула, после чего я завалился на траву, предварительно назначив дежурного бойца и разрешив остальным шоферам отдыхать, пока есть такая возможность. Спать не хотелось, поэтому я лёжа на боку и подставив руку под голову, смотрел, как мимо проходят пешие колонны и запряжённые лошадями подводы. Климова разговаривала с командирами и бойцами, некоторых из них заставляла снять обувь и по результатам осмотра определяла тех, кто достоин проделать дальнейшую дорогу в кузове грузовика.
В течении полутора часов военфельдшер отобрала чуть более сотни хромоногих везунчиков и распределила их по машинам.
— Пора ехать, — сообщила мне девушка, когда я расслабленно смотрел как хвост колонны удаляется в пыльную перспективу.
Надо так надо. Отдав приказ своим бойцам, я проинструктировал пассажиров о необходимости наблюдения за воздухом, сел за руль и, после того, как Климова села рядом, тронулся с места.
— Тут ведь не вся дивизия? — спросил я девушку, после того как убедился, что десять моих автомобилей выехали на дорогу.
— Нет, здесь только первые два эшелона — штаб дивизии и один полк.
— Эшелоны? Вы что, на поезде ехали?
— Конечно, мы же из Воронежа.
— А где выгрузились?
— В Кричеве, остальные части ждать не стали, как второй эшелон выгрузился, сразу и пошли.
— А куда идём?
— Не знаю, при мне не говорили.
Ну да, военная тайна. Главное, чтобы комдив знал, что далеко не факт. Погрузившись в раздумья, я за шумом двигателя не расслышал вопрос Климовой и переспросил:
— Простите, не понял?
— Я спросила, за что у Вас ордена?
— Польша и Финляндия.
— А Вы там также шоферами командовали?
— Нет, в Польше танком командовал, в Финляндии пограничниками, а шоферов мне только сейчас доверили.
— А Вы из какого города? — перескочила девушка на другую тему.
— Из Горького…
Так всю дорогу мы и разговаривали, Климова спрашивала про Горький, про завод, но больше рассказывала про Воронеж, про свою учебу в медицинском училище, как её призвали двадцать третьего июня, а потом десять дней гоняли по плацу, обучая строевой подготовке.
Так, неспешно двигаясь и подбирая доходяг, оставленных на обочине, к вечеру мы подошли к Славгороду, сразу за которым остановились на берегу небольшой речушки. У нашего включения в состав дивизии был как минимум один неоспоримый положительный момент — нас поставили на довольствие и теперь кормили горячим питанием из общего котла армейской полевой кухни. После ужина Климова погнала всех подведомственных ей мозоленогих бойцов к речке, чтобы помылись, и я тоже залез в воду. Хорошо! Поплескавшись и сменив исподнее, я сел возле машины, наблюдая, как военфельдшер осматривает и мажет мазью ноги бойцов. Посчитав в уме, сколько у нее на это уйдет времени, я пришел к выводу, что этот процесс займет часа два. Ну, да это её работа. Распределив караулы, я постелил на траве плащ-палатку и улегся спать, понимая, что хорошо отдохнуть не получится, так как Федоткин сейчас где-то в голове колонны, следовательно смена часовых на мне. Проснувшись через два часа, когда уже окончательно стемнело, я сменил караул и снова собирался лечь, но ко мне подошла Климова, которая, похоже, только сейчас закончила обрабатывать мозоли.
— Товарищ Ковалев, а Вас как зовут?
— Андрей, можно без отчества и на ты, — ответил я, мельком подумав о нелогичности происходящего. Весь день ехали в одной кабине, а знакомимся только сейчас, среди ночи.
— А меня тогда просто Света, — девушка приятно улыбнулась и попросила, — покараульте, пожалуйста у тех кустов, — она махнула в сторону ивняка, растущего на берегу реки чуть в стороне от нашего расположения, — Пока я буду мыться.
— Конечно, пойдемте! — без раздумий согласился я, и моё воображение живо нарисовало картину, как Света в серебряных лучах лунного света красиво раздевается и не менее красиво купается… На этом месте я свои неуместные фантазии приструнил — не о том сейчас думать надо.
— Я сейчас! — девушка забралась в кабину и через пару минут вернулась с небольшим мешком в руках.
Когда мы подошли к прибрежным кустам, я остановился, а Света скрылась за ветками, после чего оттуда раздались негромкие плескания, вследствие чего у меня вновь разыгралось эротическое воображение. Непослушные фантазии настойчиво рисовали очень красивые сцены с обнаженной натурой, когда я внезапно почувствовал лёгкую тревогу. Поверив своей интуиции, я стал внимательно осматриваться по сторонам и прислушиваться к ночным звукам. Ничего подозрительного не заметно. Уставшие красноармейцы и командиры дивизии спят, только кое-где бродят одинокие часовые, окружающую тишину нарушает только стрекот кузнечиков, да редкие вскрики ночных птиц. Но тишина эта обманчивая, идёт война и враг не дремлет, в чём я ещё раз убедился, распознав на грани слышимости приближающийся гул моторов бомбардировщиков, После чего оценивающе осмотрел расположение дивизии. Светомаскировка соблюдена — костров и электрических огней нет — маловероятно, что немецкие летчики нас засекут. Ещё через пару минут, когда моторы гудели уже почти над головами, я услышал за рекой приближающиеся крадущиеся шаги. Посчитав это крайне подозрительным совпадением, я выхватил ТТ и бросился в реку. Света, стоявшая по пояс в воде, от неожиданности ойкнула и села, спрятав в реке все свои прелести. Я же, одним махом преодолев водную преграду, остановился на другом берегу, напрягая зрение и слух. Практически сразу до меня донесся щелчок взведенного курка и я немедленно выстрелил четыре раза, определив направление на звук. В ответ оттуда донесся короткий хриплый стон и я бросился к противнику, продираясь с треском через кусты, по пути для надежности выстрелив в ту сторону еще дважды. Через несколько секунд я подбежал к лежащему на спине бородатому мужику, который в агонии скреб землю пальцами. Две пули — одна в живот, другая — в грудь, не оставили ему никаких шансов. В полуметре от умирающего врага на земле валялась взведённая ракетница. Остаётся надеяться, что это диверсант — одиночка. Отсутствие каких-либо звуков неприродного происхождения, за исключением топота приближающихся со стороны расположения дивизии красноармейцев, подтверждало эту гипотезу. Подождав, пока бойцы переберутся на этот берег, я крикнул:
— Не стреляйте, здесь свои, я командир автороты Ковалев!
Мне в ответ раздалось:
— Держи руки вверх и стой на месте, Ковалев, а там посмотрим кто свой, а кто нет, — ответил мне явно командирский голос, который тут же приказал бойцам, — Развернуться в цепь, интервал пять метров, прочесать на глубину двести метров, шагом марш!
Я спрятал ТТ в набедренную кобуру и запоздало подумал о том, что если у меня проверят наган, полученный на базе ГАБТУ в Москве, то сразу возникнут вопросы — все патроны на месте, порохового запаха нет. Когда бойцы подошли метров на пятнадцать, я поднял руки и снова подал голос, чтобы кто-нибудь не шмальнул невзначай. Вскоре из-за кустов появились два настороженных бойца с винтовками наперевес. Осмотревшись, один из них крикнул:
— Тащ старший лейтенант, тут один в нашей командирской форме стоит с поднятыми руками, другой на земле лежит, дохлый совсем.
Ещё через минуту в моём поле зрения появился старлей с наганом в руке, и, наведя его на меня, потребовал:
— Сдать оружие!
Я снял ремень с кобурой и отдал его одному из красноармейцев. После этого старлей показал стволом в сторону реки:
— Шагом марш! Дёрнешься — стреляю без предупреждения!
Вот так под конвоем меня вывели к реке, откуда я увидел машину двигающуюся со стороны штабной колонны по направлению к моей части автороты. Машина спокойно ехала по дороге со включенными фарами. Вот же долбодятлы! Мать Вашу!
Немецкие летчики по всей видимости имели примерные координаты временного расположения дивизии и продолжали кружиться над этим районом, ожидая целеуказания от остывающего в кустах диверсанта. Но вместо него им помогла найти цель безалаберность красных командиров. Вскоре над лагерем вспыхнули одна за другой три осветительных авиабомбы и раздались оглушающие звуки сирен пикирующих бомбардировщиков. Очень захотелось упасть и вжаться в землю, но я всерьёз опасался, что в этом случае старлей меня пристрелит. Да он и так может с перепугу шмальнуть. Или осколок прилетит. Ситуация… Однако старлей, надо отдать ему должное, сообразил довольно быстро — ткнул меня в спину стволом и гаркнул над ухом, перекрикивая сирены:
— Лежать, руки за спину!!!
Я послушно бухнулся на землю лицом вниз, заведя за спину руки, которые тут же оказались стянуты ремнем, после чего рядом, одновременно с первыми разрывами авиабомб, попадали на землю и мои конвоиры. Время под бомбежкой тянется очень медленно. Разумом понимаешь, что длительность авиаудара вряд ли может составлять более пятнадцати минут, но когда рядом с оглушающим грохотом одна за другой рвутся падающие с неба бомбы, кажется, что прошли часы, прежде чем всё стихло и вражеские самолеты, сделав своё черное дело, ушли на запад.
Когда настала тишина, я, извернувшись, сумел сесть и посмотрел через реку в сторону расположения дивизии. Мне открылась унылая картина полного разгрома. Весь пойменный луг, на котором остановились на ночлег воинские подразделения, был изрыт воронками, в ночной тьме яркими кострами горели машины и подводы. Единственное, что могло меня утешить — это то, что все десять моих машин стояли целыми и невредимыми. Помогли маскировка и окраинное расположение.
Тем временем конвоировавший меня старлей поднялся, увидел панораму грандиозного побоища, выругался и, срывая голос, крикнул в сторону кустов:
— Взвод! Прочесывание прекратить, возвращаемся в расположение!
Затем он приказал уже мне:
— Встать! — и после того, как я поднялся с земли, старлей с закаменевшим лицом начал говорить обличительным, полным ненависти и праведного негодования тоном, делая ударение на каждом слове, — Именем Союза Советских Социалистических республик, за шпионаж и предательство, повлекшие гибель большого числа бойцов и командиров Красной Армии, по законам военного времени неизвестный шпион приговаривается к расстрелу на месте!
Вот курва! Да сейчас этот сбрендивший псих прямо тут меня шлепнет!
— Старлей, ты что, совсем долбанулся?! Да тебя самого за самосуд под трибунал отдадут! Я командир автороты, сам тут диверсанта ловил и убил, ты же видел его, он там в кустах лежит!
— Приговаривается к расстрелу! — упрямо повторил старлей, взвел курок и навел ствол нагана мне между глаз.
— Тащ старший лейтенант, его бы особистам сдать или в НКВД, чтобы допросили хорошенько, можа он что важное знает? — в последний момент вклинился один из бойцов.
Старлей, не отводя револьвер, ответил с истерическими нотками в голосе:
— Кому сдавать? Всех разбомбили!
— Так можа в городе НКВД есть? Туды его и сдать, ужо они ему покажут!
— В городе должно быть, — неожиданно согласился старлей, на секунду задумался и решил, — Да, точно, туда его и сдадим!
Фу, отлегло… Хотя в НКВД тоже может быть далеко не сахар, да точно, сначала будут бить, а потом разговаривать. Вот же влип!
— Кругом! Вперед шагом марш!
Я развернулся и вошел в реку, буквально физически ощущая наведенный мне в спину ствол револьвера со взведенным курком.
Когда мы вышли из воды, сумасшедший старлей приказал идти к машинам автороты, где его бойцы нашли одного из моих водителей и привели к нам.
— Заводи машину, его в город повезем!
Боец непонимающе посмотрел на меня, молча стоящего со связанными руками, на старлея, с пеной у рта машущего револьвером и предпочел исполнить приказ. Меня под конвоем четырех красноармейцев посадили в кузов, старлей, не выпуская из руки наган, сел в кабину и мы покатили в Славгород, который был от нас в паре километров. В городе старлей, спросив у патруля, выяснил, что здесь имеются только отделение милиции и комендатура, куда мы и поехали, добравшись за пару минут. Там нас встретил дежурный сержант, который узнав, что привезли шпиона, немедленно поднял коменданта, ночевавшего где-то в здании. Когда заспанный капитан спустился со второго этажа, старлей ему сразу сообщил:
— Вот, забирайте, шпиона поймали! Он фашистские самолеты на лагерь дивизии навел.
Капитан задумчиво посмотрел на меня, давая возможность высказаться, чем я и воспользовался, чтобы отвергнуть все обвинения:
— Я командир автороты Ковалев, проверял посты, услышал в кустах за пределами расположения части приближающиеся шаги, пошел туда, услышал щелчок взводимого курка и выстрелил на звук, а подойдя, увидел, что убил мужчину в гражданской одежде, около которого лежала ракетница…
— Вот врёт! — возмущенно прервал меня старлей, — Точно говорю, шпион это! Да по нему сразу видно, что это вражина, не наш человек, Вы присмотритесь, сразу же видно! И ордена наверняка фальшивые, а того гражданского он убил, чтобы свидетеля убрать. Его надо расстрелять без проволочек!
— А документы где? — спросил капитан.
— Вот мои документы! — старлей протянул свою командирскую книжку.
— А его?
— Так у него наверное, где же ещё?!
— Так Вы не проверяли документы? — капитан достал у меня из нагрудного кармана весь комплект — командирскую и орденскую книжки, комсомольский билет и стал их листать.
— А чё там проверять? Ясно же всё! — с уверенностью конченного кретина откликнулся старлей.
— Вас Лаврентий Павлович награждал? — спросил меня капитан, поморщившись в сторону старлея, после того как прочитал орденскую книжку.
— Да, лично, — подтвердил я.
— Ну да, точно! — он хлопнул себя по лбу, — Мирошкин, ну-ка последнюю «Красную Звезду» найди!
После этих слов сержант порылся в столе, вытащил газету и передал капитану. Тот развернул её на первой странице и с удовлетворением в голосе произнес:
— Ну вот! Что я говорил? Ковалев Андрей Иванович, дважды орденоносец, изобретатель, активист и доброволец! Вот! — он показал старлею газету с моей фотографией с митинга на автозаводе, — Так говорите, это он шпион?..
Из комендатуры я вышел около шести часов утра, сел на пассажирское сиденье в кабину ожидавшего меня грузовика, и мы двинулись догонять дивизию. Справедливость восторжествовала! Газета здорово помогла, не берусь гадать, как дело бы обернулось без этой статьи. Однако поняв, что дело принимает политический оборот, капитан Хлебников провел дознание по всем правилам, подключив к делу и сотрудников местной милиции, которые, тщательно осмотрев место происшествия, неподалеку от убитого мной диверсанта нашли рацию немецкого производства, топографические карты и бинокль. Разобрался он и с тем, как немецкие летчики обнаружили цель, путем опроса выживших бойцов и командиров, подтвердив мои слова о движении штабного автобуса со включенными фарами. Кстати, в том автобусе был особый отдел дивизии в полном составе, погибли все. Нашел свою смерть под бомбами и командир дивизии, находившийся в другой машине. Начальник штаба выжил, но получил тяжелое ранение и оставлен в местной больнице. Поэтому командование соединением временно перешло к командиру тридцать второго полка. А поймавший и доставивший меня в комендатуру старший лейтенант Белов арестован. Хлебников сказал, что того ждёт трибунал. Уж не знаю, какое обвинение ему предъявят, наверное могут и вредительство пришить. Однако по моему скромному мнению, Белову необходимо психиатрическое лечение, похоже, на фоне стресса он слегка повредился умом, хотя ведь я раньше с ним знаком не был, может он всегда был таким долбанутым ушлепком?
Примерно через полчаса моя машина догнала дивизионную колонну, которая несмотря на понесенные тяжелые потери упрямо шла к линии фронта. Пристроившись сзади, мы также поехали в западном направлении, по пути подбирая отставших доходяг.
Утром восемнадцатого июля дивизия (точнее говоря, то, что осталось от её передового отряда) перешла через Днепр по мосту у Рогачева и встала лагерем, чтобы пополнить свои ряды за счет скопившейся у переправы человеческой массы — здесь были маршевые роты, пришедшие с востока, новобранцы, мобилизованные в близлежащих селах и тысячи дезертиров, отловленных подразделениями НКВД. Кого-то из дезертиров показательно расстреливали, но большую часть военные трибуналы приговаривали к смертной казни условно и вновь направляли в боевые подразделения. Мою автороту также пополнили четырьмя видавшими виды полуторками, почти полностью возместив потери от бомбежки под Славгородом, где были уничтожены пять машин, приданных артиллеристам, и выбыло шесть бойцов. В течении дня мы заправились и провели техническое обслуживание всех автомобилей автороты, в том числе и тех, что были приданы дивизиону ПТО. Всё остальное время я занимался со своими подчиненными строевой, боевой и политической подготовкой, пока была такая возможность.
На следующий день около десяти часов меня нашел вестовой и передал распоряжение явиться к подполковнику Рогачеву, временно исполнявшему обязанности командира дивизии. Пройдя полкилометра по тщательно замаскированному лагерю, я добрался до небольшой рощицы, в которой обосновался штаб соединения. Рогачева я застал около штабной палатки, разговаривающим с незнакомым мне пехотным капитаном. Увидев меня, командир дивизии сказал, обращаясь к своему собеседнику:
— Ага, вот и Ковалев пожаловал! Ты только глянь — сразу видно — орёл! Даром, что младший лейтенант, а уже два ордена! — и продолжил говорить, уже обращаясь ко мне, — Ставлю тебя командиром третьей роты третьего батальона, это твой комбат, капитан Тарасов. Приказы уже оформляются, позднее ознакомишься. Иди принимай роту. Времени мало — выступаем через час.
Ну что сказать? Всё подробно объяснили, так что оставалось только взять под козырек и пойти вслед за комбатом, который сразу стал вводить меня в курс дела:
— В роте сейчас двести восемнадцать бойцов и командиров, набрали здесь с запасом, из них девяносто три — это новобранцы и дезертиры, так что будь внимательнее. Командиры стрелковых взводов — зеленые выпускники девятимесячных курсов, зато замки опытные сержанты. Пулеметным взводом командует сержант Малинин, да там и пулемёт-то всего один.
— Что с оружием?
— Шесть «дегтярей», один «Максим», два миномета. От фашистских бомб крепко нам досталось — и люди погибли, и оружие потеряли. Хорошо хоть винтовки есть.
— Подводы?
— Три штуки на роту, больше нет, не проси.
Ну и как тут воевать? Ни нормальных командиров, ни оружия, ни транспорта. Да и вообще сплошная задница. Если командуя автомобильной ротой, был хоть какой-то шанс отсидеться в тылу, то тут… шансы выжить, честно говоря, мизерные. Чует моё сердце, что бросят нас в скором времени в самую мясорубку. Курва!
Тем временем мы подошли к расположению роты и капитан дал команду строиться в четыре шеренги, представил меня и ушёл. После чего я подозвал к себе командиров взводов, познакомился, приказал готовиться к маршу и пошел в автороту за вещами. А когда вернулся, уже поступила команда становиться в походные колонны. Я закинул чемодан на подводу, предварительно достав из него добытый на финской войне бинокль, затем проконтролировал построение, принял доклады о готовности, сам доложил комбату, после чего занял место впереди ротной колонны.
За два дня, что мы шли, я проклял пехоту всеми известными мне бранными словами на всех известных мне языках. Ехать целый день на полуторке тоже, разумеется, не легкое дело, но, пся крев, топтать и глотать дорожную пыль целый день под палящим июльским солнцем — это действительно адово занятие. За эти неполных два дня рота, ещё не вступив в бой, успела понести немалые потери. Шесть красноармейцев погибло и одиннадцать получили ранения в результате авианалетов, семерых пробрало поносом аж до госпитализации, а четверо дезертировали, растворившись в темной ночи. Поэтому, когда вечером двадцатого июля вместо отдыха нам дали команду окапываться, я поначалу даже слегка обрадовался, но услышав от комбата, что моей роте отводится линия фронта шириной почти километр, несколько приуныл. Сплошную линию траншей такой протяженности вырыть не получится, даже если копать всей ротой всю ночь.
Вышел на свои будущие позиции, покрутился, повертелся. Ровное как стол поле засеянное яровой пшеницей, лишь едва заметное понижение в сторону фронта. Ну и где копать? М-да. Тяжела командирская ноша.
— Быстров, — обратился я к вестовому, — Зови сюда командиров взводов!
Боец убежал, а я, пока окончательно не стемнело, стал в бинокль осматривать дальние подступы. Наши части располагаются фронтом на северо-запад. Впереди видны лишь ровные поля с редкими рощицами. Слева окапывается наша дивизия, упираясь дальним от меня флангом в небольшую деревушку. Правее меня начала зарываться в землю уже другая часть, похоже, что кавалерийская. А я, получается, на стыке.
Когда подошли командиры взводов, я им показал где и как рыть траншеи, на что Степашов, командир первого взвода осмелился возразить:
— Не по уставу это, ячейки надо копать.
— В ячейках ваши новобранцы да бывшие дезертиры при первых выстрелах усядутся на дно и кто их потом оттуда выколупывать будет? Сам будешь по полю на пузе ползать? — младший лейтенант задумался, потупив глаза, а я продолжил обращаясь ко всем, — Дискуссия окончена, ройте как я показал, сами завтра спасибо скажете. Выполнять!
Только разошлись командиры взводов, как подъехали две сорокопятки, буксируемые машинами моей бывшей автороты и ко мне подошел лейтенант, который козырнул и представился:
— Командир взвода ПТО Антонов, Вы Ковалёв?
Я протянул ему руку:
— Да, можно просто Андрей.
Тот ответил на рукопожатие и сказал с улыбкой:
— Тоже Андрей!
— Ну и здорово! Ты из дивизиона Долгавина?
— Да, в Рогачеве к нему назначили, а так войну плод Белостоком начал.
— Значит уже успел повоевать?
— Даже не знаю как сказать… Вживую ни одного немца не видел, только под бомбежками во время отступления из котла полвзвода потерял и все пушки. Вот и отправили в Рогачев, — не вдаваясь в подробности, ответил он и спросил:
— А у тебя ордена за что?
— Знамя за Польшу, звезда за Финляндию, — так же коротко ответил я и перешёл к делу, — Смотри, предлагаю одну пушку поставить вон там, за позицией второго взвода, а другую на самом правом фланге за третьим взводом.
Он осмотрелся, поднявшись в кузов грузовика для лучшего обзора и согласился с моим предложением.
Вскоре работа закипела и в моей роте, и у артиллеристов, а мне оставалось лишь ходить между взводными позициями, подгонять бойцов и периодически вносить коррективы. За полчаса до полуночи, когда работа была ещё в полном разгаре, к северо-западу от наших траншей на расстоянии около километра в небо взлетела красная ракета, потом донеслось несколько коротких очередей и всё стихло. Судя по всему, это наша разведка засекла передовые дозоры фрицев.
— Что застыли?! — гаркнул я на прекративших копать бойцов, — Немцы уже близко! Зарываемся в землю! — а сам поднес к глазам бинокль и стал осматривать дальние подступы к нашим позициям, но в поле зрения никакого движения заметно не было. И то хорошо.
Рота окапывалась всю ночь, но так как лопат не хватало на всех, каждому бойцу удалось вздремнуть часа два-три. А я, воспользовавшись своим служебным положением, умудрился проспать целых пять часов в специально для меня вырытом окопчике на позиции второго взвода. Проснувшись в шесть часов, я первым делом приказал вестовому приготовить кофе, потом достал свой «Жилетт» и приступил к бритью. За этим делом и застал меня Антонов, с одного взгляда оценивший мой станок:
— Хорошая штука, импортный?
— Ага, трофей, начальство разрешило себе оставить в качестве премии. Садись тут, сейчас кофе готов будет.
— Ого, хорошо живешь!
— Да, прихватил из дома.
Вестовой приготовил ароматный напиток аккурат к тому моменту, когда я закончил бритьё и мы насладились бодрящим вкусом в прикуску с галетами. Завершив лёгкий завтрак, я достал бинокль и посмотрел в сторону противника, который пока никак не обозначил своё присутствие. Хочется надеяться, что пока сюда вышли только передовые отряды, которые не рискнут сразу атаковать наши позиции, дав нам ещё какое-то время на подготовку.
— Тишина, — сказал артиллерист, который также по моему примеру воспользовался своим биноклем, — Может и нет там никаких немцев?
— Есть, — не согласился я с ним, — Видишь одинокое дерево прямо по фронту на дистанции пятьсот метров? Теперь посмотри на рощу правее на пятнадцать градусов и от нас уже примерно метров семьсот. Видишь поблёскивает? Это немцы за нами наблюдают.
— Вот суки! — возмутился Антонов, разглядев, — Дать бы по ним фугасом!
— Хорошо бы, но без разрешения нельзя. Я сейчас комбату черкну записку о о результатах наблюдения, а ты своему командиру направь. Пусть начальство думает, но пушку всё же наведи, — я достал бумагу из планшетки и написал докладную по количеству личного состава, о ходе фортификационных работ и обнаруженном НП противника. Потом подозвал вестового и отправил его сначала в в штаб батальона, отдать мои доклады, узнать насчет завтрака, а по обратному пути зайти на позицию первого взвода, где взять доклад о состоянии дел и доставить его ко мне. Второго вестового направил в третий взвод. Связь только такая — посыльными, ни телефонов, ни тем более радиостанций нет. Самому теперь ходить нельзя, пока бойцы не выроют ходы сообщения, а то вдруг на поле не только наблюдатели, но и снайпера попрятались. Беречь себя надо. Не из-за трусости, а понимая свою военную ценность. Вестовым-то можно кого угодно назначить, а ты поди командира роты найди. А если ещё учесть, что я попаданец, который при разумном подходе может много пользы принести, то надо прилагать максимальные усилия для сохранения моей драгоценной тушки, исключительно для пользы дела. Хотя шансов реально мало.
Разослав вестовых, я придирчиво осмотрел, что второй взвод успел накопать за ночь. Внес небольшие коррективы и приказал рыть ходы сообщения направо, налево и в тыл. А сам уселся в своем окопчике и занялся наблюдением. Делать пока нечего было.
В полвосьмого утра увидел двух командиров, приближающихся со стороны штаба, которые спокойно шли по пшеничному полю в сторону передовой. Посмотрев в бинокль, я их без труда опознал — моё непосредственное руководство. Комиссар и начальник штаба батальона. Когда я только попал в СССР, то в газете «Правда» прочитал большую статью, посвященную Кирову, в которой было много славословия в адрес погибшего в тридцать четвертом году партийного деятеля. Кроме прочего, там была и запомнившаяся мне фраза о его работе в период гражданской войны: «На фронте Сергей Миронович ходил прямо, пулям не кланялся». Вот и эти долбодятлы идут прямо, перед врагом не кланяются. Молодцы! Герои! Реакция со стороны немцев долго ждать себя не заставила. Вдали раздался негромкий хлопок, потом с неба донесся характерный шелест и за спинами красных командиров, метрах в тридцати, вспух султан взрыва. Комиссар и начштаба рухнули в траву, а я крикнул надрывая горло:
— Антонов! Бей по наблюдателям!
Через пять секунд пушка плюнула огнем, попав прямой наводкой с первого раза в ранее выявленный немецкий НП, потом артиллеристы добавили туда же ещё пару фугасов. Немецкие минометчики успели сделать ещё один выстрел, теперь уже с недолётом и замолчали. Вовремя Антонов заткнул корректировщика. Третий выстрел был бы точным. Посмотрев в сторону тыла, я смог разглядеть в пшенице удаляющиеся начальственные задницы. Быстро уму-разуму научились! Но вот ползут неправильно — слишком высоко пятую точку задирают. Тренироваться им ещё и тренироваться!
Всё бы было хорошо да весело, но этот инцидент высветил немаловажную проблему: если не будет хода сообщения в тыл, то о горячем питании можно не мечтать. Немцы на одиночного вестового мины тратить не стали, но группу бойцов с термосами непременно обстреляют. Исходя из этих соображений, я дал команду перераспределить землекопов так, чтобы наибольшие усилия были направлены на рытьё тылового хода.
В девять утра приполз вестовой и подтвердил мои пессимистические предположения, сообщив, что горячую пищу мы получим, только когда стемнеет, ну или когда ход сообщения выроем, но там без вариантов — даже если текущие ударные темпы сохранятся, то понадобятся сутки, чтобы докопать до рощицы, в которой размещены тылы и штаб батальона. А так как сухпая у солдат нет, то придется до вечера обходиться без еды. У меня, конечно, имеется кое-что в личном запасе, но не буду же я сало трескать в одну харю на глазах у голодных бойцов.
Чтобы взбодрить красноармейцев видом работающего командира, взялся за лопату и занялся улучшением своего окопчика, потом принял участие в рытье траншеи. Так, в заботах и день прошел, а как только начало смеркаться, отправил пятерых бойцов за едой. Тыловой ход к вечеру вырыли уже на триста метров, поэтому парни смогли безопасно уйти в тыл, преодолев опасный участок ползком, а вернулись они, когда уже окончательно стемнело, нагруженные термосами вместе с ротным старшиной Прошкиным, который весь день, как и положено, провел в тыловом расположении. Учитывая наши пропущенные завтрак и обед, на ужин притащили первое и двойную порцию второго, да ещё и галет выдали. Поев, я подозвал к себе Прошкина. Мне уже приходилось общаться с ним по долгу службы и старшина произвел на меня впечатление оборотистого хитро сделанного мужика (ну как мужика — ему было двадцать пять лет, благодаря чему в роте он был самый старший по возрасту). Тот, протиснувшись в мой окопчик, вытянулся по стойке смирно и доложил о прибытии.
— Вольно! — сказал я ему, чтобы тот не тянулся, как на параде, — Старшина, завтрак принесешь перед рассветом, сам понимаешь…
— Есть! — спокойно, с достоинством подтвердил тот получение приказа.
— С утра нас могут атаковать, так что тебя здесь быть не должно, твоя ответственность — тылы и полевая кухня. И организуй там ездовых, чтобы не бездельничали — кухня, подводы и лошади должны быть хорошо замаскированы, для личного состава должны быть вырыты щели для укрытия при артобстреле и бомбардировке.
— Есть! — ответил он задумчиво, как бы прикидывая фронт работ.
— Да и ещё… У нас там в запасе красноармейская форма есть?
— Нет, — мотнул головой старшина, — Что было, пропало при бомбёжке, да и было-то всего ничего…
— Достать сможешь?
Тот задумчиво пожал плечами:
— Так-то оно можно было бы, но…
Понятно, за спасибо не получится. Я порылся в чемодане и вытащил финку, я их три штуки с той войны привез.
— На вот, поменяешь. Если получится, то надо четыре комплекта — на меня и на командиров взводов.
Прошкин задумчиво повертел в руках нож и ответил:
— Если поношенные, то четыре можно, наверное.
— Давай поношенные, но чтобы не совсем рваньё, и с пилотками.
— Когда принести?
— Ты достань и у себя держи, а как понадобятся, я тебе скажу.
Хотел уже его отпустить, но заметив его короткий, подозрительно-задумчивый взгляд, понял — настучит, да так, что подумают, будто я сдаваться или дезертировать собрался. Пришлось объяснять:
— Командир всегда первейшая цель для вражеского снайпера, да и не только. Пока мы в обороне, я не сильно заметен, но если надо будет наступать, то моя фуражка и синие галифе очень сильно облегчат поиск цели врагу. Вот тут красноармейская форма и пригодится.
Прошкин понятливо кивнул и я его отпустил.
После приема пищи я поручил Михаилу Коркину, командиру второго взвода, организовать караулы и ночное рытье траншей, а сам завалился спать. Проснулся как от толчка в час ночи. Прислушавшись к окружающим звукам, не услышал ничего, кроме стрекота кузнечиков и сопения спящих поблизости бойцов. Полежал пару минут. Спать хотелось очень сильно, тем более, что я понимал — завтра может быть очень не до сна. Но лёгкий зуд подсознания и долг командира заставили меня подняться и пройти по траншее. Это я вовремя проснулся! Все дрыхнут: караульный сел в уголочке и тихонечко посапывает в углу, землекопы разлеглись широко, с комфортом. Пройдя дальше, я увидел второго часового, который к службе относился более ответственно, чем первый: этот спал стоя. Вот же сукины дети! Ну и как тут отцу-командиру отдохнуть от забот о подразделении, когда эти мерзавцы себе такое позволяют? Хотел уже пнуть этого оболтуса как следует, чтоб потом всю жизнь подпрыгивал при возникновении желания поспать на посту. Но в это время услышал легкий, но очень подозрительный шорох со стороны фронта, поэтому решил экзекуцию часовых временно отложить и прильнув к окулярам бинокля, стал всматриваться в ночную темень. Слух и интуиция меня не подвели — по полю в сторону наших позиций ползли немецкие разведчики. Судя по траектории их движения, они должны были пересечь линию окопов между первым и вторым взводом. Я выбрался на поле с тыльной стороны траншеи и пополз им наперерез, таким образом, чтобы встретиться с ними непосредственно за ходом сообщения. Добравшись до выбранной точки, я затаился в пшенице, продолжая вглядываться в приближающихся фрицев. Теперь я точно знал, что их четверо, но оставались некоторые сомнения — а вдруг это наша разведка возвращается? Ползут в маскхалатах, знаков различия не видно, оружия не видно. Поэтому, чтобы не ошибиться, я сдвинулся чуть в сторону и замер, стараясь даже дышать через раз. А когда они беззвучно перебрались через недоделанный ход сообщения и проползли мимо, то я поднялся, по наличию у них автоматов МП-40 убедился, что имею дело с врагом и четыре раза с максимальной скоростью выстрелил из ТТ. В ответ выстрелить никто не успел, хоть и пытались. Три трупа, один подранок, которому ещё и ногой в голову добавил, после чего я вновь упал на землю с криком:
— Не стрелять! Не стрелять! — а то мои архаровцы немецких диверсантов проспали, а вот собственного командира спросонья пристрелить могут запросто. Да и у немцев должна быть группа поддержки, оставшаяся метрах в двухстах от наших позиций.
Тем временем в окопах поднялась суета, со стороны немецкого расположения запустили осветительную ракету, с позиций первого взвода несколько раз выстрелили непонятно куда. Я же пополз в сторону своей траншеи, не переставая кричать:
— Не стрелять! Коркин, ответь!
И вскоре дождался членораздельного отклика:
— Тащ Ковалев, это вы?
— Я, кто же ещё?! Тут немецкие диверсанты, уже обезвреженные. Направь сюда отделение Березкина. Только ползком!
— Есть!
Через минуту ко мне подползли бойцы во главе со старшим сержантом. Вместе мы доставили раненного немца и трупы в наше расположение, где я приказал раздеть убитых фрицев и закопать за нашими окопами, а сам по быстрому допросил пленного, который после нескольких тычков в область раны стал очень словоохотлив. Тем временем прибежал вестовой из штаба батальона, чтобы узнать кто и зачем стрелял.
Закончив допрос и приказав усилить бдительность, я взял раненного немца, оружие, одежду и вещи с трупов, четырех бойцов и вместе с вестовым отправился к начальству.
Штаб батальона расположился вместе с тыловыми службами за рощей в полукилометре от передовых позиций. Причем обустроились они весьма основательно — подойдя, я разглядел пять свежевыкопанных землянок с бревенчатым перекрытием и щели для укрытия.
Все руководители батальона — командир капитан Тарасов, начштаба старший лейтенант Гусев и комиссар старший политрук Вязовский — стояли посреди лагеря и курили, тихо переговариваясь. Я подошел к ним и козырнул Тарасову:
— Разрешите обратиться, товарищ капитан!
Тот окинул взглядом следовавшую за мной процессию и протянул руку для рукопожатия:
— Ну здравствуй, Ковалев! — после этих слов он развернулся к землянке, — Пойдем, расскажешь, что да как, — и двинулся первым, я пропустил последовавших за ним начштаба с помполитом и спустился вниз последним. Там уже горела керосиновая лампа, командиры расселись вокруг небольшого стола, более похожего на обеденный, а я остался стоять, чуть пригнув голову упиравшуюся в потолок — садиться меня не пригласили, да и чурбаков, использовавшихся в качестве стульев, больше не было.
— Говори! — приказал Тарасов, и я приступил к докладу:
— Сегодня, в час ночи при проверке постов мною было замечено приближение вражеской разведгруппы в составе четырех солдат. Я принял решение обезвредить немцев самостоятельно, так как бойцы могли поднять шум и спугнуть противника. С этой целью я занял позицию на пути вражеской группы, намеревавшейся пройти между окопами первого и второго взводов моей роты. Когда они приблизились, то я точными выстрелами из пистолета убил троих немцев, а одного ранил в плечо, взял в плен и допросил. От него я узнал, что напротив нас и соседнего кавалерийского полка расположилась пятьдесят вторая дивизия вермахта, которая должна завтра перейти в наступление. С его слов, танков у них нет, но имеются самоходные орудия в количестве восьми штук. Разведка была послана с целью уточнения расположения наших позиций и захвата пленного для получения от него нужных сведений. Доклад закончен!
— Молодец! Садись! — увидев, что я остался стоять, он приподнялся и осмотрел землянку, только сейчас заметив, что мне сесть некуда, после чего комбат крикнул в сторону входа, — Жарков!
— Я! — практически моментально в тесной землянке появился вестовой.
— Принеси чурбак!
— Есть!
Боец исчез за плащ-палаткой, игравшей роль двери, а капитан спросил меня:
— Ну с этим вроде бы понятно, молодец, не зря ордена носишь, но ты вот что мне скажи, что у тебя там за самодеятельность? Вместо положенных по уставу ячеек, вырыл траншеи, как в империалистическую. Если не знаешь как положено, то спросить надо было!
— У меня треть роты — это новобранцы и дезертиры, из остальных почти половина — это весенний призыв. Как только немцы стрелять начнут, все эти сто тридцать человек попрячутся на дно ячеек и ни у сержанта, ни у командира взвода не будет возможности заставить их воевать. Что называется, подходи и бери голыми руками.
— Устав надо выполнять! — подал голос комиссар, — Его умные люди писали! А если каждый младший лейтенант будет заниматься самоуправством, мы неизвестно куда докатимся!
В это время вестовой принес чурбак, поставил его к столу, и я сел, следуя жесту комбата.
— Сейчас уже нет времени на переделки, — снова взял слово Тарасов, но на будущее запомни, что устав существует, для того, чтобы его выполнять! Понял?
— Понял!
— Раз понял, то иди в соседнюю землянку и пиши рапорт по диверсантам, а потом дуй в роту и готовься к обороне!
— Есть! — я, поднявшись, козырнул и направился выполнять приказ.
В роту я вернулся в половине третьего, написал записки командирам первого и третьего взводов с указаниями по поводу предстоящей атаки, отправил вестовых и завалился спать — можно было ухватить ещё пару часиков. В пять меня разбудили — принесли завтрак. Быстро заглотив перловку с мясом, я дошел до артиллеристов, где застал Антонова, доедающего свою порцию каши.
— Привет, ты уже знаешь, что сегодня немцы будут атаковать? — спросил я его, пожав руку.
— Да, в три часа вестовой прибежал из дивизиона. Говорят, это ты тут ночью пошумел? Немецких диверсантов уничтожил?
— Да, есть такое, одного в плен взял, вот он и сказал, что напротив нас пехота. Танков вроде бы у них нет, зато имеются самоходные орудия «Штуг». Это почти как танк, но башня не крутится, и броня толще.
— Да знаю я, пока на переформировании под Рогачевом сидел, пообщался с артиллеристами, которым приходилось с ними сталкиваться. Надо его подпустить поближе, да в гусеницу фугасом бить, а как разуется и развернется — то уже бронебойным в борт. Так что не удивляйся, что я по ним издалека стрелять не буду. И пока со «Штугами» не разделаюсь, по пехоте тоже бить не стану.
— Насчет пехоты не беспокойся, отобьёмся, ты, главное, бронетехнику выбей. Кстати как со снарядами?
— Нормально, двадцать четыре бронебойных, двенадцать фугасно-осколочных и пятнадцать шрапнели.
— Ну да, негусто, но на один бой должно хватить.
Вернувшись на позицию второго взвода, я приказал всем максимально рассредоточиться по траншеям и ходам сообщения, а затем расположился в своём окопчике, намереваясь прикорнуть хотя бы на пятнадцать минут. Но немцы решили не предоставлять мне такой возможности и начали артподготовку. Насколько я мог судить, скрючившись на дне окопчика, били по нам в основном из восьмидесятимиллиметровых миномётов и семидесятипятимиллиметровых полковых пушек. Время снова растянулось до бесконечности, но когда взрывы стихли, мои часы показывали без десяти шесть, то есть обстрел длился менее пятнадцати минут. Я немного посидел в тишине, убеждаясь, что артподготовка прекратилась, и выглянул из окопчика чтобы осмотреться. Н-да, его не ждали, а он пришел — пушистый северный зверёк. На расстоянии примерно пятисот метров от меня виднелась медленно приближающаяся вражеская цепь, перед которой, стараясь не отрываться от пехоты, двигалась немецкая бронетехника — самоходные орудия и танки. Танки, которых здесь не должно было быть. В направлении моей роты шли две «двойки», двигавшиеся по направлению к окопам первого взвода, одна «тройка» ползла на меня и самоходка «Штуг» направлялась по полю в строну позиций третьего взвода. Похоже, немцы здесь не стали собирать в бронетехнику в единый кулак, а равномерно распределили по наступающим широким фронтом пехотным подразделениям.
— Не стрелять! — я ещё раз прокричал команду, которую уже отдавал до начала немецкой артподготовки и, поправив каску, направился на позицию минометчиков, расположенную на левом фланге. Здесь расчет из двух бойцов за прошедшее время проделал огромную работу: вырыл окоп два на два метра, в котором располагался один пятидесятимиллиметровый миномет. Второй был в составе первого взвода.
— Приготовиться к бою! Дальность пятьсот, прицел ноль, — забравшись в окоп, я стал немедленно отдавать приказы засуетившимся бойцам, — Огонь!
В отличии от винтовок, пулеметов и пушек из миномета сейчас уже можно стрелять — он на закрытой позиции и немцы не смогут его засечь. Другие командиры нашей дивизии в этом были со мной согласны — среди наступающих врагов стали вспухать султаны разрывов наших мин различных калибров. Но имеющегося в дивизии количества минометов было явно недостаточно, чтобы остановить вражеское наступление. Когда немцы приблизились ещё метров на сто, где-то в центре наших полковых порядков, скорее всего, во втором батальоне началась стрельба и из стрелкового оружия, этот преждевременный почин поддержали их соседи и вскоре пулеметный и винтовочный огонь открыли уже все подразделения дивизии, за исключением второго и третьего взводов моей роты. Я ведь запретил стрелять, пока противник не приблизится на дистанцию менее трёхсот метров, а сейчас до них около четырехсот. Первый взвод, отрыв огонь на таком расстоянии, нарушил мой приказ. Идиоты.
Тем не менее, кое-каких положительных результатов наши всё-таки смогли достичь. Под плотным пулеметным огнем немецкие цепи залегли, а вскоре и загорелся подбитый из «сорокопятки» легкий немецкий танк «двойка» в паре километров от меня. Соседи справа тоже не сидели без дела — напротив их позиций застыл подбитый панцер Т-4, а немецкие цепи начали пятиться. Напротив нас фрицы также стали медленно отходить, точнее отползать, огрызаясь огнем из танковых пушек.
— Ура, отступают! — бойцы в окопах искренне радовались победе, а я задумчиво смотрел на небо. Погода ясная, но хочется надеяться, что «Юнкерсы» не прилетят. У нас ведь не основное направление удара. Немцы рвутся к Смоленску и Могилеву, там и сосредоточены все силы авиации и танковые части. Но, с другой стороны, где-то же они нашли почти сорок танков, чтобы поддержать наступление пехотных дивизий на своем правом фланге. Да и без немецких бомбардировщиков скоро нам будет очень кисло. Мои грустные размышления прервал восторженный Коркин:
— Товарищ младший лейтенант, фашисты отступают! А мы даже ни разу не выстрелили! — похоже, он так издалека намекает, что я не прав со своим приказом не стрелять.
— И очень плохо, Миша, очень плохо.
— Как плохо? — девятнадцатилетний пацан смотрел на меня с искренним недоумением. С того момента как меня назначили командиром роты, Коркин, благодаря наличию двух орденов, относился ко мне с явным уважением, даже, можно сказать, с благоговением. А тут он слышит такое провокационное заявление, откровенно граничащее с предательством.
— Чему вас, Миша, только учили? Это фактически была разведка боем, потери мы врагу нанесли небольшие, сейчас немцы отойдут и по выявленным огневым точкам нанесут прицельные артиллерийские и минометные удары. И вот только после этого будет настоящий бой. А ты, давай, иди прикажи бойцам рассредоточиться, пулемёты убрать с бруствера. Всё только начинается. И запомни, огонь открывать, только когда враг будет ближе трёхсот метров.
Изменившийся в лице командир взвода ушел, а я, осмотревшись, решил остаться в окопе минометчиков. Обзор отсюда даже получше, чем с моего НП будет.
Как я и предполагал, стоило немцам отойти дальше пятисот метров, как на наши позиции вновь обрушился шквал огня. К малым калибрам, которые преобладали в первой артподготовке, теперь прибавились и многочисленные разрывы более тяжелых снарядов, скорее всего это были стопятимиллиметровые гаубицы. Сейчас я уже воспринимал артобстрел более спокойно, время не растягивалось, паническими приступами не накрывало, похоже начал привыкать. Когда грохот разрывов стих, я практически сразу выглянул из окопа и первым осмотрел позицию второго взвода. К счастью, прямых попаданий по траншеям не было. Посмотрев в бинокль, я убедился, что на позициях третьего взвода, занимающего позиции на моем правом фланге, тоже все нормально, а вот первый взвод пострадал серьёзно. Отсюда мне было видно по меньшей мере две большие воронки на месте окопов. Вот курва! Немного поразмыслив, я решил, что мне надо выдвигаться туда, на левый фланг роты, причем как можно быстрее.
— Коркин! Ко мне!
Через пять секунд младший лейтенант заскочил в окоп и по моему жесту уселся на землю.
— Ну что, Миша, понял, почему не надо было стрелять? — Коркин кивнул, а я продолжил, — А вот Степашов, вопреки моему приказу, открыл огонь раньше времени и в результате получил точное накрытие своих позиций. Поэтому мне нужно туда, со мной пойдет отделение Карпенко с «дегтярем», санинструктор… как его?
— Самсонов.
— Да, значит он, и снайпер Самедов. Давай собирай всех и отправь за мной по ходу сообщения.
Я хлопнул его по плечу и бегом направился в сторону позиций первого взвода, до которого нужно было преодолеть около трехсот метров. Ход сообщения был выкопан глубиной по грудь, поэтому бежать пришлось сильно пригнувшись. Но это была не самая главная проблема — около пятидесяти метров надо было ползти по полю — не успели вырыть полностью. В итоге, пока я добирался, немцы успели приблизиться до трехсот метров. Надо стрелять, а первый взвод молчит. Первым я увидел красноармейца, сидевшего на дне окопа в обнимку с винтовкой.
— Кто такой, почему не стреляешь?! — я схватил бойца за шкирку и притянул к себе. Тот лишь молча таращил на меня глаза, ничего не пытаясь сказать в своё оправдание. Я обложил его трехэтажным матом и швырнул к брустверу.
— Стреляй, сука!
Боец послушно передернул затвор выстрелил в сторону немцев. Дальше дело шло в том же духе — я переступал через трупы, обходил раненых, а невредимых бойцов затрещинами и матом заставлял стрелять по врагу. Вскоре подоспел и сержант Карпенко со своим отделением, я приказал ему занять позиции и открыть огонь, а сам двинулся дальше по извилистой траншее, дойдя до центра которой, я, наконец, обнаружил сержанта Гладкова — заместителя командира взвода. Тот сидел на дне окопа и сам себе не спеша перематывал бинтом левую руку выше локтя.
— Гладков! Какого хрена! Где Степашов?! Твою мать! Почему никто не стреляет?!
— Ранен я, тащ командир, а взводный убит небось, снаряд прям туды жахнул, а меня вот осколком…
— Ты что разнылся как баба! У тебя царапина, а бойцы в штаны наложили! Кончай с бинтами и поднимай бойцов к бою!
— Есть! — Гладков, протянул мне руку, — Помогите завязать!
Я быстро связал концы бинта, после чего он, вздохнув, поднялся и двинулся дальше по окопу. А я свернул в отнорок, ведущий к позиции минометчиков. Те спокойно сидели у себя в окопе, изредка выглядывая наружу.
— Почему не стреляете?
— Дык приказа не было. Командир сказал, что только по его приказу, а его нет, — ефрейтор пустился в подробные объяснения. Вникать в эти проблемы времени совсем не было, поэтому я решительно приказал:
— К бою! — после чего, приложившись к окулярам бинокля, продолжил, — Дистанция триста, угол ноль, огонь!
Практически одновременно с минометом бойцы из окопов открыли огонь и из двух ручных пулеметов, в результате чего движение наступающих цепей замедлилось, а немецкие легкие танки стали бить по нашим окопам очередями из своих малокалиберных автоматических пушек — очень эффективное оружие для борьбы с пехотой. За минуту миномет успел выстрелить всего восемь раз (приходилось часто вносить поправки в прицел) после чего замолчал — немцы подошли ближе двухсот метров. Ранее прекратили обстрел наступающих цепей противника и батальонные минометы, так как из-за приближения противника была опасность попадания по своим. Я приказал минометчикам взять винтовки и выдвинуться во взводный окоп, а сам осмотрелся по сторонам. Правее чадил подбитый Panzer III — всё-таки получилось у Антонова попасть, что не могло не радовать. Ешё дальше, на правом фланге моей роты, застыла немецкая самоходка со спущенной гусеницей. В этот момент одна из «двоек», наступавших на первый взвод остановилась, над ней взметнулись языки пламени, а через секунду произошел взрыв боекомплекта, от которого сорвало башню. Из окопа послышались радостные возгласы, и плотность огня наших бойцов усилилась. Я перешел во взводную траншею и двинулся по ней направо, проверяя, как ведет бой подразделение. Найдя сержанта Карпенко, спросил его, как дела.
— Плохо, снайпер там у них, убил нашего пулеметчика Павлова, теперь Комар стал первым номером, но я ему приказал менять позицию после каждой очереди.
То-то я смотрю, пулеметы редко стали стрелять.
— А Самедов?
— Ранен, — он мотнул головой в сторону недоделанного хода сообщения, который санинструкторы использовали для укрытия раненых.
Пригнувшись, я направился в указанном направлении и вскоре нашел перемотанного бинтами снайпера, его штатная СВТ-40 как и положено, лежала рядом с ним. Я взял самозарядную винтовку с оптическим прицелом и вернулся на боевые позиции, после чего с помощью бинокля стал осматривать вражеские порядки. Время было немногим больше семи утра, солнце только слегка поднялось над горизонтом, вследствие чего вся оптика противника, наступающего с северо-запада, ярко бликовала, выдавая местоположение своих хозяев. Поэтому выявить и убить снайпера с первого выстрела для меня не составило труда. Следующими моими жертвами стали два немецких солдата из пулеметного расчета, стрелявшего по нашим позициям с двух сотен метров. Далее я перенес огонь на панцер. «Двойка» как раз остановилась, чтобы дать очередь из пушки, и я дважды выстрелил по смотровой щели мехвода. Похоже, попал, потому что танк остался стоять на месте, а я продолжил стрелять теперь уже по командирской смотровой щели и прицелу. Когда же патроны в магазине винтовки закончились и я стал менять обойму, люк на башне панцера распахнулся и оттуда один за другим выскочили два танкиста, которые смогли ловко спрыгнуть, спрятавшись за бронированный корпус. Это событие не осталось незамеченным красноармейцами, которые встретили его радостными возгласами и усилением огня. Тем не менее, несмотря на потери, немцы продолжали упорно приближаться к нашим окопам короткими перебежками. Я попытался найти среди наступающих немцев офицера, но, похоже, тот спрятался за горящим танком и оттуда отдавал команды. Поэтому я переключился на рыбку помельче — подстрелил унтера и двух солдат, потратив на каждого по три-четыре патрона — уж очень ловко немцы передвигались — короткая перебежка под углом к нормали, упал, перекатился в сторону, произвел выстрел, перекатился, перебежка. Такой способ передвижения позволил им приблизиться к нашим окопам почти вплотную без больших потерь.
— Карпенко, сколько бойцов в строю?
— В отделении сейчас шестнадцать человек должно быть.
— Готовься, по моей команде идем в контратаку, или они нас в окопах гранатами забросают.
— Есть! — сержант нахмурился, понимая, что ситуация у нас практически безнадежная, и контратака против численно превосходящего противника — это последний призрачный шанс удержать позиции. Тут ведь даже отступить не получится.
Закончив разговор с Карпенко, я поднял со дна окопа малую лопату, сунул её за пояс и направился на левый фланг, где нашел Гладкова, которому также приказал готовиться к контратаке. Подождав секунд пятнадцать, чтобы сержанты успели предупредить бойцов, я крикнул:
— Гранаты к бою! — затем, после паузы, достаточной для приведения РГД-33 в боевое состояние, — Бросай!
Дождавшись, когда стихнут разрывы, я крикнул:
— За Родину! В атаку! — после чего перевалился через бруствер, взял в левую руку наган, а в правую ТТ, и, крикнув, — За мной! Урааа! — и, под свист пуль, побежал вперед, качая маятник и стреляя в немцев с обоих рук. Справа и слева от меня с криками «Ура» бежали красноармейцы с винтовками наперевес. Немцы, при виде нашей отчаянной контратаки, не стали ждать, пока мы приблизимся и бросились нам навстречу, на ходу стреляя из своих карабинов.
К тому моменту, когда я добежал до вражеской цепи, у меня кончились патроны в пистолете и револьвере, но при этом я смог неплохо проредить цепь прямо перед собой. Отбросив ставшие бесполезными стволы, я выхватил из-за пояса малую лопату для которой сразу же нашлось дело — на встречном движении я отвел черенком в сторону направленный в меня штык маузеровского карабина и, сделав подшаг, ударил врага стальным полотном в шею. Немец умер мгновенно, а я, выхватив из его ослабевших рук карабин, тут же с разворота проткнул штыком следующего врага, который, упав мне под ноги, скрючился с душераздирающим криком. Надо бы его добить, но на меня с каким-то непонятным воем, выставив вперед карабин бежал ещё один фашист.
Следующие несколько минут я уворачивался, резал, колол все новых и новых нападающих на меня немцев, краем глаза отмечая, что рядом также самоотверженно сражаются и бойцы моей роты. А потом вдруг раздались крики: «Цурюк, Цурюк» и оставшиеся в живых немцы, похватав своих раненых, ринулись прочь от наших позиций. Кое-кто из красноармейцев вознамерился было бежать за ними, но я охладил их пыл:
— Стоять! Не преследовать! Быстро перевязываем своих раненых, собираем оружие, документы, подсумки, ранцы, часы и возвращаемся в окоп!
Тут же пересчитал оставшихся на ногах красноармейцев — тринадцать боевых единиц, не считая меня. Карпенко живой, а вот Гладкова не видно, будет жаль, если погиб, да мне всех бойцов жаль, ведь численность первого взвода ещё сегодня утром составляла пятьдесят семь человек. И вот что осталось — ни командира взвода, ни сержантов, и солдат полтора десятка не наберется. А ведь со мной пришло на подмогу ещё шестнадцать бойцов. Но, как бы хреново ни было, а жизнь пока продолжается, и война продолжается, поэтому надо делом заниматься, а не слёзы лить.
Я жестом подозвал ближайших ко мне двух бойцов.
— Красноармеец Иванов! Красноармеец Тихонов! — представились те по уставу.
— Иванов, смотри, там в сотне метров, — я махнул рукой, показывая направление, — немецкий пулемет, ползи туда и тащи его сюда вместе с патронами и лентами, а вон там, Тихонов, убитый немецкий снайпер, и ты должен доставить его винтовку и патроны. Да, и пистолеты там у всех заберите. Вперед! — бойцы легли на землю и ползком направились в указанных мной направлениях. Проводив их взглядом, я подобрал свои наган и пистолет, после чего забрался в танк, выбросил из него труп мехвода и завел.
— Давайте забрасывайте на корму ранцы и оружие, вы вчетвером забирайтесь сюда и машите руками, чтобы нас свои не подстрелили. Остальные тоже быстро отсюда уходите, скоро немцы опять начнут артиллерией крыть. Карпенко, командуй!
— Есть!
Убедившись, что приказы выполняются, а на корме танка устроились красноармейцы с кучей трофеев, дал по газам. Сделав остановку у окопов, приказал бойцам сгрузить трофеи, а двоим и дальше оставаться на броне и махать руками, чтобы было видно что это свои. Потом я вновь набрал скорость и направил танк к штабу батальона. Моё прибытие было встречено радостными возгласами многочисленных раненных бойцов, расположившихся вокруг штабных землянок. Остановившись, я выбрался из люка, отчего восхищенный гул толпы усилился — форма на мне была залита вражеской кровью и порвана во многих местах. В это время к трофейному танку подошел начштаба Гусев.
— Ковалёв, ты опять с трофеями, — он безрадостно констатировал моё прибытие и пожал руку.
— Да, немцы убежали, тачку оставили, вот мы и подобрали.
Гусев кивнул и, махнув мне, чтобы я шел за ним, направился в землянку, там начштаба сел за стол, вытащил из ящика бутылку водки и наполнил до половины два граненых стакана, один из которых протянул мне:
— Помянем!
Я взял стакан и мы стоя, не чокаясь, выпили, после чего Гусев сел, вытащил из ящика буханку хлеба и шмат сала, которые быстро нарезал крупными кусками. Неплохо, а то я было подумал, что придется пить натощак. Пару минут мы молчали, поглощая нехитрую закуску, а затем старлей, закурив папиросу, спросил:
— У тебя как?
— Плохо, первый взвод практически в ноль, пришлось в рукопашную идти, Степашов убит, второй и третий пока не знаю, надо было танк отогнать, пока немцы его не сожгли, но у них должно быть получше.
— В батальоне тоже дело дрянь. Тарасов ранен, Вязовский убит. Такие вот дела — первая рота побежала с позиций, почти вся, — Гусев хлопнул ладонью по столу, крепко выматерился, и продолжил, — Командиры да комсомольцы в ячейках на позиции остались, бились до последнего и все там полегли. А Тарасов, как увидел этих козлов бегущих, взял тыловиков, ездовых, ну и меня с Вязовским, конечно. Рванули мы им навстречу, кое-как остановили и в контратаку пошли, а немцы нас из пулеметов встретили чуть ли не в упор, пришлось залечь, думал, все, хана, но тут наши батальонные минометчики врезали по немцам, хоть мы и рядом были. А потом фашисты стали отходить по всему фронту. Видно, поняли, что не прорвутся. От первой роты человек пятьдесят осталось и ни одного командира. Да около двадцати мерзавцев разбежалось, как поймают, надо будет перед строем показательно расстрелять.
Он помолчал, докуривая папиросу, и перешел к делу:
— Давай, дуй в роту, разберись с потерями и отправь ко мне кого-то из командиров взводов со списком погибших и твоим рапортом, будет извещения писать, а мне надо комдиву доклад готовить. Да, твой старшина погиб, подыщи кого-нибудь на его место, всё, иди.
— Есть!
Чтобы безопасно вернуться на позиции роты, сначала пришлось двести метров ползти на пузе, пока не добрался до недокопанного хода сообщения, по которому и вернулся в расположение второго взвода, сразу погрузившись в организационные проблемы. Помимо составления рапорта о боевых действиях, учета раненых и погибших, мне предстояло по сути с нуля сформировать первый взвод, подобрать замену старшине (плакали теперь мои планы насчет полевой формы), найти нового снайпера, организовать работу по доработке окопов и дальнейшему рытью ходов сообщения. Так и крутился как белка в колесе, но днем, решив первоочередные задачи, и чувствуя, что голова уже совсем не соображает от усталости и недосыпа, завалился спать на пару часов, разрешив отдохнуть и бойцам, свободным от рытья траншей и караулов. Около четырех часов пополудни, когда ход сообщения прорыли еще на сотню метров, я отправил красноармейцев за обедом, вместе с которым принесли и «наркомовские сто грамм» на всю роту. Хоть какая-то радость для бойцов, которые сегодня приняли свой первый бой, потеряли товарищей и поняли, что шансов дожить до победы при таких раскладах у них очень мало. После всех подсчетов оказалось, что в моем подразделении погибло двадцать семь человек, сорок четыре госпитализировано с ранениями, ещё четверо пропали без вести, причем только двое из первого взвода, которые могли неучтенными погибнуть в контратаке, но куда пропали двое бойцов из третьего взвода вообще непонятно, мистика. Итого в моем распоряжении осталось сто пятнадцать бойцов. Немало, но такими темпами через три-четыре боя роты не будет, совсем не будет.
Когда начало темнеть, я отправил с каждого взвода по одному отделению на нейтральную полосу, чтобы собрали трофеи, сожгли поврежденную самоходку и сделали засаду против немцев, которые могли попытаться собрать жетоны своих погибших. Напротив первого взвода большая часть трофеев уже собрана, но там надо было поискать пропавших бойцов и взять сапоги — во время утреннего боя совсем не было времени на снимание обуви с трупов, а у меня две трети роты в ботинках с обмотками. Потом накрутил хвосты командирам взводов и сержантам, чтобы контролировали караулы и, выпив свою порцию «наркомовских», завалился на боковую.
Спалось хорошо, никакой стрельбы ночью не было — немцы не осмелились приближаться к нашим позициям. Поэтому утром после завтрака я отправился в штаб батальона в неплохом настроении. Ночью ход сообщения наконец-то доделали, так что ползать не пришлось, что ещё добавило несколько плюсовых баллов к моему душевному состоянию.
На совещании Гусев первым делом сообщил, что он назначен командиром батальона, представил нового начальника штаба старшего лейтенанта Васильева, который ранее служил в штабе полка и лейтенанта Коробейникова, бывшего комвзвода из второй роты, теперь поставленного на командование первой ротой. Про Тарасова новый комбат сказал, что ранение тяжелое и тот отправлен на лечение в тыловой госпиталь.
— Товарищи, — перешел к делу Гусев, — Вчера на совещании в штабе дивизии наши действия в обороне были признаны неудовлетворительными, также плохо были оценены и другие батальоны. Несколько сгладило критику в наш адрес то, что товарищ Ковалев смог захватить немецкий танк, но наград за это не будет, слишком большие потери, да ещё и дезертиры. С первого взвода двоих пропавших не нашли? — спросил он, обращаясь ко мне.
— Нет, — ответил я, покачав головой, — отправил отделение на нейтральную полосу, перепроверили все воронки на позициях взвода, нет их. Они оба из помилованных дезертиров, видно, опять сбежали.
— О чем и речь! — продолжил комбат, — Это говорит о низком контроле за личным составом и неудовлетворительной дисциплине, фактически о попустительстве дезертирству, так может и до массового бегства с позиций дойти, как это произошло с первой ротой. Поэтому требую усилить контроль за дисциплиной, — Эк, он завернул, да и на меня грозно смотрит, как будто это у меня одного бойцы лыжи смазали!
Тем временем Гусев сделал паузу, сурово оглядел всех собравшихся, и продолжил:
— Теперь о других вопросах — вчера вечером подошли отставшие части дивизии, поэтому решено этой ночью заменить наш полк на передовой и отвести в тыл для отдыха и пополнения. Так что готовьтесь. У меня всё, есть вопросы?
Я поднялся с места:
— Да, товарищ старший лейтенант, у меня есть вопрос по трофеям — мы собрали ночью на нейтральной полосе немецкое вооружение, которое я хочу оставить на вооружении в роте, также собраны часы и сапоги. Поэтому прошу Вашего разрешения раздать сапоги бойцам, потому что у нас серьёзные проблемы с обувью, а также раздать часы командирам — это необходимо для согласованности боевых действий, а в роте только одни часы — у меня, — протянув комбату рапорт, продолжил, — Вот я подробно изложил, что собрано и по каким основаниям это следует выдать личному составу.
Гусев, нахмурившись, взял рапорт и внимательно его прочитал.
— На мой взгляд, это… — он на секунду задумался, подбирая слова, — Попахивает мародерством, особенно вопрос с часами, поэтому мне необходимо это согласовать, — он убрал рапорт в планшетку и спросил, — Ещё вопросы есть? Ну, тогда совещание заканчиваем, возвращайтесь в подразделения.