Придя в себя, я почувствовал, что лежу на животе, нестерпимо болит спина, а подо мной, скорее всего ватный матрас. Припомнив произошедшие со мной события, я слегка приоткрыл один глаз и осмотрелся. То, что я смог рассмотреть из этого положения не поворачивая головы, настраивало на оптимистический лад — похоже, я лежал в землянке, а это с высокой долей вероятности могло означать, что я в партизанском отряде. Так как меня мучила невыносимая жажда а в помещении больше никого не было, то я постарался позвать хоть кого-то и крикнул: «Эй», но вместо крика из груди вырвался хрип, в спине отдалось резкой болью, и я снова потерял сознание.
Когда я снова вернулся в сознание, то поле зрения увидел ноги, одетые в советские форменные шаровары. На этот раз я смог вымолвить: «Пить!» и не отключиться. Практически моментально мою голову чуть приподняли, а к моему рту поднесли кружку, из которой торчала соломинка. Сделав несколько глотков, я вновь вырубился. С этого момента я стал приходить в себя чаще и время моего пребывания в сознании неуклонно увеличивалось. Примерно где-то через неделю я уже не вырубался чуть что, а бодрствовал по часу и более. Практически всё время со мной находилась сиделка — женщина средних лет, которая давала мне пить, есть и помогала отправлять естественные потребности. Лежа на животе это очень сложно. Иногда ко мне заходила молодая девушка — это именно она была в военной форме во время моего второго пробуждения. В одно из таких посещений она, сев рядом, сказала:
— То что ты выжил, это невероятно, с такими ранениями и потерей крови не живут. А если учесть, что я делала такую сложную операцию в первый раз, без нужных инструментов и лекарств, в антисанитарных условиях, то это просто чудо.
— Это у Вас волшебные руки, — сделал я комплимент целительнице.
В ответ она вздохнула, погладила меня по голове и с показной строгостью сказала:
— Молчите пациент, — Вам пока нельзя говорить, множественное проникающее ранение легкого, это совсем не шутка, несмотря на Вашу поразительную регенерацию.
Ещё через неделю, осмотрев раны, она, осмотрев раны разрешила мне перевернуться на спину. И сама же и помогла это сделать. Наконец-то! Перевернувшись, я, наконец, смог разглядеть свою спасительницу, которая оказалась девушкой в возрасте около двадцати лет среднего телосложения с ничем не примечательным лицом. Обычная такая девушка с соседней улицы. Одета она была в советскую военную форму без знаков различия. Что позволяло сделать определенные выводы — скорее всего, это советский диверсант, заброшенный в тыл врага.
Ещё через день в землянку заявился мужчина лет двадцати пяти, одетый в такую же форму без знаков различия. Он сел на чурбак, стоящий рядом с моим ложем, положил на колени сумку-планшетку, пристроил на неё лист бумаги, взял в руки карандаш и, не представившись, принялся задавать вопросы:
— Фамилия, имя, отчество?
— На любые вопросы я буду отвечать только в присутствии моего командира или комиссара, — вполне логично отреагировал я на такой беспардонный интерес, проявленный незнакомым мне человеком.
— А как нам их найти? — никак не унимался собеседник.
— Я же сказал, что на любые вопросы я буду отвечать только в присутствии моего командира или комиссара.
— Но… — хотел он что-то возразить, однако махнул рукой и перешел на другую тему, — Тогда я Вам кое-что расскажу. Вы находитесь в партизанском отряде, а ранил Вас наш постовой. Слишком опрометчиво с Вашей стороны было кататься ночью по местным лесам ночью на мотоцикле в немецкой форме.
Это он тонко подметил, да и слово какое подобрал — «опрометчиво». Небось выпускник гуманитарного ВУЗа. Я уже давно, раздумывая о произошедшем догадался, что, скорее всего, меня подстрелили свои же. Хорошо хоть там же не добили. Тем временем, как будто прочитав мои мысли, партизан продолжил:
— А не добили тебя благодаря детям, которых ты вез, бойцы услышали крик девочки: «Ой мамочки!», рев её брата, подошли, успокоили их и расспросили. Те ничего вразумительного, кроме того, что ты партизан, сказать не смогли, но парни решили, что надо попытаться спасти, и, сделав перевязку, доставили в лагерь… Вот такая история. Да и как Вас зовут, мне известно: Ковалев Андрей Иванович, — произнес он, испытующе глядя мне в лицо.
А мне стоило больших усилий сохранить невозмутимый вид. Всё страньше и страньше.
— У Вас прекрасная выдержка, товарищ младший лейтенант, — меж тем продолжил мой неназвавшийся собеседник, — Ни один мускул не дрогнул, именно так Вас и описывали товарищи Кузнецов и Антипов. Но думаю, что Вы всё-равно удивлены, поэтому не буду мучить неведением — неделю назад ваш отряд смог выйти на связь с нашим подпольем в Бобруйске и ваш командир подробно доложил о боевых действиях отряда и Ваших в том числе. Я по долгу службы ознакомился с этим докладом и скажу Вам — впечатляет!
Меня тоже впечатлил вываленный на меня ворох новостей, но всё-равно оставалась некоторая вероятность того, что вокруг меня цирк, устроенный абвером, поэтому я спокойно ответил незнакомцу:
— Всё это очень интересно, но я понятия не имею, кто эти ваши Ковалев, Кузнецов и Антипов.
— Ну нет, так нет, — покладисто согласился так и не назвавший себя незнакомец и, пожав плечами, удалился из землянки.
И что ему было надо, если это наш? Ведь и так всё знает.
После этого странного посещения моё лечение продолжилось в прежнем режиме и вскоре я уже мог вставать, чтобы самостоятельно сходить в сортир. То что я увидел, впервые покинув землянку с помощью моей заботливой сиделки, полностью подтверждало то, что я нахожусь в партизанском отряде. Да я и ранее был уверен в этом, а откровенничать с незнакомцем не стал в основном из принципа.
Ещё через неделю я уже почти полностью был здоров и мне выдали такую же форму без знаков различия, как у большинства находившихся здесь партизан. А то ранее из одежды у меня была только шинель, которая одновременно служила мне одеялом. Вечером того же дня, когда я сидел около землянки на бревне, погрузившись в мысли о былом и грядущем, ко мне подошел комиссар Антипов. Увидел я его издалека и заранее поднялся с бревна, чтобы соблюсти вежливость и устав. Тот, подойдя, слегка приобнял меня и, заглянув в лицо, спросил:
— Ну как ты?
— Нормально, товарищ комиссар.
— Десять верст пройдешь по лесу?
— Ага, — уверенно кивнул я, — А куда?
— В отряд, мы к зиме перебазировались. На старой базе пока ещё тоже кое-кто остался, но большая часть уже тут, неподалеку. Да ты садись! — разрешил он мне и, дождавшись, когда я опущусь на бревно, тоже сел рядом, — Говорят быстро выздоравливаешь?
— Да, слава Богу, заживает как на собаке, через пару недель буду снова лучше прежнего.
— Ну и хорошо! А то работы невпроворот, центр требует активизировать работу. Хотя на наш отряд сильно не наседают, благодаря тебе, но ситуация на фронте тяжелая, так что всё-равно надо действовать.
— А подробнее, что там на фронте? — после ранения я практически общался только с сиделкой и врачом и эту тему мы не затрагивали.
— Отступаем. Могилев, Смоленск, Рогачев, Жлобин сдали. Бои идут на линии Ярцево, Чаусы, Гомель.
Да, печально… Но если учесть, что сегодня двенадцатое сентября, то далеко не все плохо, по крайней мере лучше, чем было ТАМ.
— Да, кстати, тебе ещё надо рапорт по Осиповичам написать, — продолжил комиссар, — А то мы доложили, что это твоих рук дело, но центру нужны подробности. Тут насколько я знаю, товарищ Сергей хотел тебя по этому поводу опросить, так ты его куда-то далеко…
— И ничего не далеко, — поправил я его, — Просто вежливо отказался обсуждать секретные вопросы с незнакомым человеком.
— Правильно. Им ведь эти Осиповичи были главной целью обозначены, а ты у них, значит, сначала Котову буквально из-под носа увёл, да сам станцию и взорвал, — комиссар довольно усмехнулся, — Хорошо ты их на место поставил. А то они, как прибыли оттуда, так стали всех, до кого смогли дотянуться, себе в подчинение ставить, да ещё с обвинениями в плохой работе, трусости и прочее… В общем, показал ты им, что окруженцы тоже не лыком шиты и благодаря тебе наш отряд теперь напрямую республиканскому ЦК подчиняется, для нас даже отдельного радиста прислали. Но нужны результаты.
Да здесь, оказывается, тоже свои интриги, бурное перетягивание одеяла под разговоры о непримиримой борьбе с врагом. И рапорт ещё надо писать, в котором, разумеется, должна быть особо отмечена руководящая роль командира и комиссара отряда. Всё неизменно во все времена и в любых условиях.
— Будут результаты, — заверил я его, — дней через пять уже смогу на выход пойти.
— Ну вот и прекрасно! — одобрил он мои намерения и продолжил, — Ты только не подумай, что кроме тебя никто не работает, мы за это время несколько нападений на колонны сделали и два состава с рельс спустили.
— Да я и не сомневался, — заверил я его, хотя, признаться, мелькнула мыслишка…
— Ну тогда ладно, — он тихонько хлопнул меня по плечу, — Завтра с утра выходим, а пока пойду, есть тут ещё дела.
Новый лагерь нашего отряда был обустроен гораздо лучше — видно, что учли ранее совершенные ошибки и применили наработанный опыт. По прибытии в свой отряд я первым делом отправился отдыхать — всё-таки не до конца ещё восстановился. Мне отвели небольшую одноместную землянку, в которой уже была установлена печь-буржуйка, переделанная из бочки. Вот это я понимаю — шикарный интерьер! Полежав пару часов, я сходил на обед и по настоятельной просьбе Антипова уселся за написание рапорта, где, следуя пространным, но очевидным намекам, особо отметил непосредственное участие в подготовке диверсии командира и комиссара. Ну не сам же я такой умный все продумал да спланировал.
Потом походил немного по лагерю, посмотрел как всё устроено. Командира тут ещё не было — он пока оставался в первом лагере. Здесь же фактически командовал Антипов, а Коровин занимался хозяйственной частью и обустройством базы. После завершения осмотра с чувством глубокого удовлетворения вернулся в землянку и прилег отдохнуть. Потом ужин и снова спать.
Следующие два дня я провел в том же режиме — жрал и спал, а на третий решил проверить свои физические кондиции и пробежался пару километров. Устал, но в целом чувствовал себя нормально. На следующий день пробежал три километра после завтрака и два километра перед ужином. Поняв, что восстановление идет ускоренным темпом, вечером я зашел к Антипову.
— Добрый вечер, товарищ комиссар!
— А, Андрей, заходи! — он указал мне на плетеное кресло, в которое я и опустился, — Ну как здоровье?
— Нормально, через пару дней можно на выход, — ответил я и перешел к делу, — Как раз по этому поводу и зашел — у меня была снайперская винтовка — не в курсе, где она?
— Нет, — комиссар задумчиво покачал головой, — но поручу узнать, хотя возможно она в старом лагере осталась, а она тебе очень нужна?
— Да, я думал выйти к шоссе и пострелять в немцев, на что-то более серьёзное я пока не способен, но снайпер я неплохой, так что результаты могут быть довольно приличными, особенно если хорошая цель подвернется. Но если нет, то можно и из обычной трёхлинейки или немецкого карабина поработать, только придется поближе подходить.
— Ну, тогда давай пока тогда с обычной винтовкой сходишь, а я при первой возможности про СВТ узнаю, — согласился Антипов и перешел к другой теме, — Тут, Андрей, ещё такой вопрос, — он поморщился, показывая как неприятно ему говорить об этом, — когда тебя ранили, то в кармане у тебя нашли много денег — и наши рубли, и немецкие марки.
— А в чем проблема? Деньги взяты с убитых мной немцев и мародерством это не является, так как предназначены они для обеспечения моей боевой и разведывательной деятельности — купить пожрать самому, моей группе или для отряда. Можно выдать деньги агенту при наличии такового. Централизованного снабжения ведь нет. Кстати, где они? — надеюсь, я доступно разъяснил комиссару свое видение проблемы, — Да, и хорошо что напомнили, там ещё трофейный мотоцикл был, мне бы он тоже пригодился.
— Все финансы мы внесли в кассу отряда и выдать их я тебе могу только под расписку и последующий отчет, — извиняющимся голосом произнес Антипов, — Мне ведь пришлось сказать, что деньги тебе дали для развития агентурной цепи, а то им, — тут он сделал паузу, чтобы я понял, кому это — ИМ, — им только дай зацепку, всю душу вытрясут… А мотоцикл забрали в распоряжение штаба партизанского движения.
Вот значит как. Сплошное кидалово. Обидно. Но за время проживания в СССР я уже смог немного привыкнуть к подобным неприятностям, поэтому психовать и погружаться в рефлексии не стал, а только уточнил:
— А как по деньгам надо будет отчитываться? Предоставлять товарный чек от рыночных торговцев?
— Хватит короткого рапорта, — лаконично ответил комиссар, давая понять, что тема закрыта.
Ну и хрен с ними. Ещё добуду, и деньги и мотоцикл. Попрощавшись, я вернулся в свою землянку и отошел ко сну.
А через два дня, как и обещал Антипову, я взял двух бойцов из отделения Хомича и отправился к Старому Варшавскому шоссе. Шел я налегке, только с двумя пистолетами на поясе. Всё остальное, что могло пригодиться нам на боевом выходе, в том числе и мой карабин, несли на себе красноармейцы-партизаны.
Вечером мы подошли к трассе и занялись делом: я выбрал подходящее место для огневой позиции, затем бойцы принялись рыть окопы, а я подполз поближе к шоссе, по которому ещё продолжалось активное движение немецких колонн, и поставил две растяжки в полусотне метров от дороги и ещё одну на подступах к моей огневой позиции. Затем мы углубились подальше в лес и встали на ночевку. Ночной караул несли бойцы, сменяя друг друга и я смог довольно неплохо выспаться, укрывшись двумя шинелями. Проснувшись на рассвете, я поёжился от промозглого холода — осень вступала в свои права и в скором времени подобные выходы станут совсем некомфортными. В подтверждение моих безрадостных мыслей стал накрапывать мелкий дождик и я придвинулся поближе к стволу осины, под которой спал. Ночевать лучше было бы в ельнике — там гораздо лучше можно укрыться от дождя, да и на лапнике спать помягче. Но мы работу у дороги закончили около полуночи, поэтому времени на поиски удобного места для ночлега не было. Но несмотря на продолжавший моросить дождь я приказал бойцам завтракать и выдвигаться на огневую позицию.
Вот уже несколько часов я мок под дождем в окопчике, наблюдая в бинокль за движением на шоссе, но так и не мог выбрать подходящую цель. Мимо меня двигались одна за другой тыловые гужевые колонны, стреляя по которым можно было убить лишь какого-нибудь штабсбешлагмайстера да нескольких ездовых с лошадями, ради которых не было смысла устраивать эту операцию. Однако на безрыбье и ездовой — солдат, поэтому я решил, что если ещё пару часов не будет подходящих целей, то бью кого попало и уходим. Тем временем из-за дождя движение колонн замедлилось — как и на всех советских шоссе в те годы здесь не было асфальта и лишь местами дорога была отсыпана гравием. Напротив меня как раз был грунтовый участок, который буквально на глазах раскисал, постепенно превращаясь в непроходимую грязь. Хм, да от этого, казалось бы, безобидного дождика пользы поболее, чем от меня будет!
Ещё через час наблюдений моё терпение было, наконец, вознаграждено и моим глазам открылась комичная картина: две лошади тащили за собой по дорожной грязи легковушку BMW. Шикарная машина, лейтенанты да капитаны на такой ездить не будут. А если ещё учесть, что машина движется без охраны, то можно сказать, что мне очень повезло, осталось только попасть. Я передал бинокль затаившемуся рядом бойцу, взял карабин и, дождавшись, когда машина поравняется со мной, выстрелил, целясь в пассажира на переднем сиденье. После первого выстрела из задних дверей выскочили два офицера, но убить я смог только того, который оказался с моей стороны. Второй умело залег за машиной так, что мне его не было видно, водитель тоже успел спрятаться. Но я сильно не расстраивался по этому поводу, а ещё пару раз выстрелил в неподвижного переднего пассажира, потом в бензобак, и стал методично расстреливать мечущихся лошадей и ездовых, которые попадав в лужи, открыли ответный огонь в мою сторону и. Мне такое их поведение было только на руку. Мою позицию они пока не обнаружили и лупили наугад в сторону леса, а у меня каждый выстрел был результативным. Обратив внимание на то, что автомобиль после моего выстрела по бензобаку нисколько внешне пострадал, я выстрелил ещё два раза, с удовлетворением увидев взметнувшиеся над машиной языки пламени.
Увидев, что после первого испуга немецкие тыловики сумели организоваться и в сторону леса с флангов от моей позиции выдвинулись вражеские отряды, я дал команду на отход и вскоре мы бежали по заранее намеченному маршруту, отдаляясь от шоссе. Через некоторое время за спиной сработала растяжка, которая должна у немцев отбить желание меня преследовать. Однако, в любом случае, мы двигались не к своему лагерю, а значительно западнее, к вечеру преодолев не менее двадцати километров. И только утром, немного попетляв, мы отправились на партизанскую базу, к вечеру прибыв в расположение отряда.
Вернувшись в лагерь, первым делом я зашел в штаб и доложил Антипову о результатах выхода, после чего отправился в столовый сектор, где мне в котелок плюхнули половник перловой каши и в кружку налили чаю. Отойдя от повара, я увидел Павлова и подсел к нему за стол, при этом, весьма неожиданно для меня, был награжден недружелюбным взглядом. И чего это он так?
— Привет, как дела? — спросил я его, проявляя вежливость.
— Дерьмово! — злым тоном ответил начальник разведки, не поднимая головы.
— Отчего же?
— Да оттого, что какой-то вонючий козел рядом уселся! — процедил он сквозь зубы, и схватив котелок, удалился.
Ну вот ни хрена себе! И чего это он взъелся? Я растеряно огляделся по сторонам и встретился взглядом с Хомичем. Тот мне весело подмигнул, а я жестом пригласил его к себе. Сержант не стал заставил себя долго ждать и вскоре приземлился напротив меня с кружкой чая в руке.
— Что, командир, удивил тебя наш разведчик?
— Ну да, неожиданно.
— Это он по Ольге сохнет, — объяснил Хомич мне столь неожиданное поведение старлея, — Вообще, скажу тебе по секрету, многие парни в отряде в неё влюблены. Женщин у нас мало, а она красивая, молодая и героическая, — дополнил он мечтательным тоном.
— И ты?
— И я, но издалека и без всякой надежды, понятно ведь, что тут мне не светит, искренне признался сержант и приступил к рассказу, — Там ведь как было? Когда ты ушел на задание, так Павлов практически сразу стал за ней увиваться, не то чтобы сильно, однако заметно. Но она не обращала на него внимания, да и вообще Оля на парней всегда без какого-либо интереса смотрела. Потом станция взорвалась и все были уверены, что это твоя работа, ждали, что ты скоро вернешься, а как неделя прошла, стали поговаривать, что ты, наверное, погиб. Оля несколько дней ходила вся в слезах, потом взяла себя в руки и вскоре исчезла…
— Как исчезла? — удивился я.
— А ты не в курсе?
— В каком курсе? Я думал, что она в старом лагере.
— Нет её там, но подробности мне неизвестны, наверное, на задание ушла. Была, работала на кухне, а потом раз… и нету. И никто ничего не знает.
В сердцах я ударил кулаком по столу, отчего кружка перевернулась и чай вылился. Ну вот что за собачья жизнь — всё не слава Богу! Котелок тоже упал, но каша была довольной густой и не вытекла. Хотя это было совсем не важно — аппетит у меня пропал начисто. Бездумно посидев ещё пару минут, я собрал посуду, отнес её в свою землянку и пошел в штаб, но на походе к нему меня остановил боец и сообщил:
— Извините товарищ Ковалев, не велено никого пускать, там совещание у них, важное.
Прорываться, пользуясь должностным положением, я не стал и, развернувшись пошёл в свою землянку, думая о том, что надо всегда иметь неприкосновенный запас алкоголя, как раз вот для таких случаев. Однако, к моему несчастью, никакой выпивки у меня не было и я долго не мог уснуть, думая про Олю. Я ведь, признаться, успел себе нафантазировать, как она, соскучившись по мне, при скорой встрече бросится в мои объятия. И прижмётся ко мне крепко-крепко, и скажет что-то вроде: «Пока тебя не было, мне было так плохо… Возьми меня скорее!» А потом всё будет хорошо. А тут такой удар, прямо в сердце.
В моей памяти всплывали и многократно прокручивались лучшие моменты нашего короткого знакомства. Вот она подходит ко мне на рынке и пытается соблазнить, выдавая себя за проститутку. Вот она втыкает нож в беспамятного унтер-офицера. Вот она голая стоит на крыльце, отвлекая постовых. Вот мы сливаемся в неудержимом порыве страсти… Разумом я понимал, что это моё состояние ненормально, нужно отключиться от этих воспоминаний и хорошо выспаться, но эти картины, становящиеся всё более реалистичными и одновременно более нереальными, продолжали будоражить мой мозг. Дошло до того, что в какой-то момент я вдруг осознал, что стоит мне сильно захотеть и сделать шаг, то я моментально окажусь рядом с любимой. Я уже потянулся к ней своим сердцем, чувствуя, что вот-вот, ещё немного и… но в последний момент остановился. Стоп! Этак далеко можно зайти! Пусть я сейчас, находясь в состоянии измененного сознания, перенесусь к ней. А дальше что? Далеко не факт, что я смогу вернуться обратно. И как я буду это объяснять отцам-командирам? Хватит. Один раз уже «слетал» к Болеславе, еле выкрутился. Воспоминания о «прыжке» к жене несколько охладили мои разгоряченные эмоции и я смог вернуться в нормальное состояние. Однако спать совершенно не хотелось и я вышел на улицу подышать свежим воздухом. Прогулявшись вокруг землянок, я через десять минут вернулся на своё ложе и крепко уснул.
Утром все эти мои ночные мысленные блуждания казались абсолютно нереальными, но мелькнувшее тогда осознание возможности управляемого перемещения заставляло задуматься. Возможно или нет? Пока не попробую не узнаю, но вокруг меня обстановка, совершенно не подходящая для подобных экспериментов. А если переместиться возможно, то только к Ольге? Наверное, и к Болеславе можно, я ведь её тоже люблю. Я прислушался к себе: да, Болеславу я люблю, и, наверное, смогу к ней переместиться, если очень сильно этого захочу. А ТУДА можно вернуться? Хотя, даже если если есть такая возможность, то зачем?
После завтрака я всё-таки наведался в штабную землянку, где застал Антипова, тупо пялившегося в лежащую на столе топографическую карту. Подняв на меня глаза, он махнул рукой в сторону пустого кресла:
— Садись, Андрей! Рапорт по выходу написал?
— Нет пока. Я как раз спросить хотел: зачем мы эти бумажки пишем, хранить их опасно, ведь в случае чего уходить надо быстро, можно не успеть уничтожить.
— Да мы их и не храним, здесь только журнал боевых действий, а всё остальное мы отправляем на Большую землю. Скажу по секрету, сюда иногда прилетает самолет. Но, — он поднес палец к губам, — это большая тайна! А бумаги нужны, чтобы показать работу. Тут ведь как? Мало убить немца, надо ещё и грамотно отчитаться, чтобы там знали, что не зря сюда шлют боеприпасы и продовольствие, что мы не дармоеды и не трусы, прячущиеся по лесам. Вот для этого и нужны рапорты и отчеты. Понимаешь?
— Да, теперь понятно, — согласился я и озвучил более важный для меня вопрос, — А можно ещё узнать, где Ольга Коротаева?
Антипов глянул на меня с прищуром и ответил вопросом на вопрос:
— И откуда у тебя этот интерес?
— Ну, так… я ведь её в отряд привел и чувствую себя ответственным…
— Если ты это спрашиваешь действительно из-за ответственности, то отвечу: у неё всё в порядке, а всё остальное — секретная информация. И попрошу с другими партизанами не обсуждать эту тему вообще ни с какой стороны. Забудь. А если ты спрашиваешь по каким-либо иным причинам, то как комиссар, я тебе должен напомнить, что ты женатый человек, комсомолец и должен быть образцом для подражания, а всякие шуры-муры в боевом подразделении неуместны. Так что тем более забудь! Я доступно объяснил?
— Всё по полочкам разложили, спасибо, — не стал я спорить и попросил, — А можно здесь рапорт написать?
— Конечно! — Антипов положил передо мной бумагу и письменные принадлежности, после чего вновь погрузился в изучение карты.
Я за полчаса накропал краткое описание своего позавчерашнего боя и протянул рапорт комиссару. Тот молча прочитал, кивнул и положил в папку, показывая своим видом, что мне пора удалиться. Но я не спешил уходить:
— Товарищ комиссар, а можно карту посмотреть? Там ведь ничего особо секретного нет?
— Ну глянь, — Антипов приглашающе махнул рукой.
Я обошел стол и склонился над расстеленной на столе километровкой. Здесь была изображена местность от Осиповичей на западе вплоть до Рогачева и Жлобина на востоке. Интересно. Рассматривая изображение, я прогонял в уме различные варианты диверсий и простоял так, наверное, минут пятнадцать, пока Антипов не спросил меня:
— Ну, и что надумал?
— Да вот, мысль пришла: если немцы недавно перешли в наступление, то вот в этой зоне у них до сих пор может твориться некоторая неразбериха — тылы передислоцируются, чтобы успеть за наступающими частями и отследить, кто где находится довольно сложно. Если кто-то пропадет, то искать его начнут далеко не сразу, могут подумать, что отстал или заблудился на наших бескрайних просторах.
— Но здесь совсем нет лет лесов, лишь редкие рощицы, да кое-где кустарник по берегам. Нигде не спрятаться, — возразил комиссар.
— Вот поэтому надо работать небольшой группой в немецкой форме, с хорошими документами, — ответил я ему.
— А ведь и правда, хорошая идея! — подумав, согласился Антипов, — А то нам пришло требование усилить диверсионную и разведывательную работу в этом квадрате, вот я и ломаю голову… Сделаешь? — тут же взял он быка за рога.
— Да, — ответил я, — Но, как я уже говорил, нужно четыре-пять человек, умеющих разговаривать по-немецки, форма, документы, ну и оружие со снаряжением.
— Хм, насчёт знающих немецкий, это ты загнул, откуда их взять-то? — С ходу отмел часть моих запросов комиссар, — А вот форму и документы сделаем! Теперь у нас есть такие возможности. А что думаешь по поводу цели?
— Это уже по ходу дела решим, побродим там вдоль дорог, обязательно что-нибудь приглядим вкусное.
— Хм, вкусное, говоришь… Так-то оно так, но сам понимаешь…
— Да понимаю, товарищ комиссар, всё я понимаю. И немцев пощипаем и отчет красивый будет.
— Ну раз так, тогда давай иди отдыхай, а я подготовкой возьмусь.
— Ещё вопрос — письма можно написать?
— Письма? — переспросил комиссар и после короткой паузы произнес, — можно, но без подробностей о том, что может представлять секрет, надеюсь ты сам понимаешь, и я должен буду прочитать.
— Тогда я у Вас немного бумаги позаимствую, — я протянул руку и взял десяток листов из лежащей на столе стопки писчей бумаги.
Выйдя из землянки я осмотрелся. Вокруг меня был начинающий желтеть смешанный лес с замаскированными среди деревьев элементами партизанской инфраструктурой, тут и там расположились немногочисленные бойцы отряда, занимавшиеся своими делами — кто чистил оружие, кто чинил одежду, кто просто беседовал с товарищами на отвлеченные темы. Над моей головой висели осенние свинцовые тучи, но дождя пока не было, хотя начаться он мог в любой момент.
Антипов мне посоветовал отдыхать, но у меня были другие планы. Первым делом я подошел к Коровину и забронировал баню на вечер. Здоровье уже позволяет нормально попариться, а топить можно только когда стемнеет. Ну а потом приступил к физическим нагрузкам бегал, подтягивался, отжимался, карабкался на деревья и так до обеда. Хорошо нагрузился. Да, кстати, кто-то может спросить, да нет, обязательно спросит, с чего это я со своей инициативой полез? Поясню. Если сидеть ждать приказа, то можно оказаться в такой ситуации, что никакого поля для маневра не будет. Ну, например, отправят подрывать мост, который охраняется ротой солдат, с напутствием: умри, но сделай! Так что я уж лучше в свободный поиск, если есть такая возможность.
После обеда я устроился в кухонно-столовом секторе и приступил к составлению писем. Первым делом написал Болеславе — мол, жив, здоров, люблю, скучаю.
Следующее письмо было адресовано секретарю автозаводской партийной организации. Здесь я описал, как авторота добиралась на фронт, как я оказался в пехоте, как воевал и о том, что нахожусь в партизанском отряде, где бью врага не жалея сил. Потом написал о том, что снегоходы зря сняли с производства, похоже боевые действия будут продолжаться и в зимнее время, а эти машины позволят нашим войскам действовать более маневренно. Закончил лозунгами и приветом всему трудовому коллективу автозавода.
Третье письмо было адресовано в Генштаб. Здесь я подробно расписал причины, по которым необходимо срочно восстановить производство снегоходов, а также напомнил о своём письме по поводу самоходной артиллерийской установки, повторно приведя доводы в пользу запуска её в производство.
Закончив с эпистолярным жанром, я отнес бумаги Атипову.
— Вот это домой, — я положил перед комиссаром одинокий листок, заполненный строчками на две трети с одной стороны, — Это надо на Горьковский автозавод оправить секретной почтой, — положил я ещё четыре листа, — А это в Генштаб, тоже, разумеется по секретке, — добавил я ещё парочку листов.
— Ну садись, — ответил слегка удивленный Антипов, — Посмотрим, что ты тут накарябал, — он взял в руки моё письмо Болеславе и внимательно его прочитал, — Вот это правильно! Семья, дети… А то что удумал, шуры-муры здесь в отряде разводить, — слегка пожурил он меня и взялся за следующие бумаги.
Внимательно изучив всё, что я написал, он откинулся на спинку кресла и произнес:
— Это ты хорошо придумал, что на автозавод написал, в партийную организацию. Фронт и тыл должны быть единым целым, мы должны все вместе… — тут он запнулся, видимо, задумавшись как лучше выстроить слова в лозунге, и, после небольшой паузы перешел на другую тему, — Я тоже направлю в Ваш партком письмо уже от себя, поблагодарю за воспитание такого героического бойца.
— Спасибо, товарищ батальонный комиссар, — искренне поблагодарил я.
— Да что там, мы ведь отправили представление на орден, но неизвестно, как там всё будет, а письмо оно в любом случае лишним не будет. Не беспокойся, — он накрыл рукой кипу бумаг, — Отправлю всё ближайшим самолётом, но и ты не подкачай.
— Всё будет сделано, — заверил я комиссара и на этом наш разговор закончился.
На следующее утро в лагере объявился фотограф, который дал мне форму немецкого унтера и сделал пару снимков. Потом Антипов познакомил меня с бойцами, которые были включены в мою группу. Двое из них Андрей Крылов и Василий Иванов были из отделения Хомича, а третий — Владимир Радчук — был местным комсомольским активистом, хорошо знающим местность. Все трое в школе изучали немецкий и вполне могут понять простые фразы, кроме того, Котова находясь в нашем отряде занималась с этими бойцами, добившись того, что теперь они могли произносить десяток простых общеупотребительных фраз почти без акцента.
Весь оставшийся день я занимался с выделенными мне бойцами боевой учебой, а на следующее утро, получив от Антипова немецкие форму и документы, наша группа отправилась на задание. До Березины мы шли в советской форме, так как в этих лесах встретить партизан намного более вероятно чем немцев, и лишь когда переправились на левый берег, переоделись в немецкое обмундирование. Здесь мы переночевали в прибрежном лесу, а утром выступили в направлении жлобинского шоссе. Вокруг нас раскинулись широкие поля, где-то были видны остатки траншей советских оборонительных позиций, от которых доносился трупный запах, где-то, не покладая рук, трудился сельский люд — осенняя страда была в полном разгаре. На обед мы остановились у старосты небольшой деревни, которого нашли по немецкому флагу, укрепленному на крыльце. Когда в дверях появилась испуганная сорокалетняя женщина, я демонстративно достал из кармана разговорник и с немецким акцентом произнес:
— Ты должен хорошо кормить немецких солдат, — и протянул ей две оккупационные марки.
Нас тут же проводили в дом, усадили за стол и вскоре до отвала накормили вареной картошкой с молоком и хлебом. Наевшись, я немного покуражился, показав на работающую во дворе двадцатилетнюю дочку и делая вид, что выбираю слова в разговорнике:
— Как её звать?
— Оксана, это дочка наша.
— Сколько стоит Ак-сана?
— Куда стоит? — опешила хозяйка, — она же человек, она не продаётся!
— Даю пять марка, Ак-сана… — я нахмурившись листаю разговорник, — Шайсе, Ак-сана лежать на кровать, я любить Ак-сана. Пять марка!
— Да что же Вы говорите, господин офицер! — испуганно затараторила женщина.
— Шесть марка! — я грозно насупился, показывая всем своим видом, что отказа не потерплю.
— Нет, она не такая, помилуйте господин офицер! — женщина со слезами на глазах рухнула на колени, — А давайте я! — она одним движением сняла через голову платье, оставшись в трусах и лифчике, — Я все сделаю бесплатно!
— Пошел вон, швайне! — я злобно замахнулся на неё рукой, отчего та испуганно отползла в угол и замерла там, испуганно подвывая.
Удовлетворившись результатом представления, я собрал свои вещи, махнул рукой бойцам, и вышел из дома.
— Зачем Вы так? — спросил Радчук, когда мы отошли от деревни.
— Во-первых, добрый немецкий солдат выглядит подозрительно, Вова, а нам это совсем ни к чему, во-вторых, теперь они будут более настороженно относиться к фашистам, а в-третьих, будут прятать свою Оксану при появлении немцев. Достаточно тебе объяснений?
— Угу, — понуро кивнул боец, а я продолжил наставления:
— И ещё раз повторяю для всех! Пока мы в немецкой форме, смотреть на местных высокомерно и презрительно, они пыль под нашими ногами. Слишком доброе отношение может дорого нам стоить. Все запомнили?
— Да, — в разнобой ответили бойцы и мы двинулись дальше.
За всё время дальнейшего пути нам встретился только один немецкий патруль на двух мотоциклах с колясками. Мои документы полностью удовлетворили патрульных и мы мирно разошлись, при этом получив информацию о том, где удобно встать на ночлег — здесь поблизости, не доходя до шоссе, был хутор, хозяин которого вместе с сыновьями вступил во вспомогательную полицию и содержит что-то вроде небольшой гостиницы для немцев. Туда я и решил направиться. Интересно посмотреть, кто и как там фрицев привечает.
К пяти часам, ещё засветло, мы добрались до этого хутора, который опознали по наличию фашистского флага. Всего в поселении было четыре основательных жилых дома, по всей видимости, построенных уже после революции, и многочисленные хозяйственные постройки.
— У-у, кулачьё недобитое! — злобно процедил Радчук, подойдя к хутору.
— Знаешь их? — спросил я.
— Нет, — мотнул тот головой, — Но по домам же сразу видно, как только их не раскулачили?
— Так, всё, замолчали! — скомандовал я бойцам, настраивая их на бдительность, — работаем, как я говорил, и не вздумайте хоть слово по-русски ляпнуть, здесь враги опаснее немцев.
Бойцы подтянулись, посерьёзнели и вскоре мы подошли в хутору. Навстречу нам бородатый крепко сложенный мужик лет пятидесяти от роду.
— Добрый день, господин офицер! — поздоровался он по-немецки.
Я состроил высокомерное выражение лица и произнес:
— Мне известно, что у тебя здесь можно остановиться.
— Да, да, конечно, господин офицер, я могу предоставить в Ваше распоряжение целый дом и ужин всего за восемь с половиной марок, — мужик говорил по немецки вполне сносно.
— Ты хочешь брать деньги с немецких солдат? — спросил я, играя крайнюю степень ярости.
Мужик побледнел, испуганно хлопнул глазами, но продолжал настаивать на своём:
— Извините, господин офицер, у меня есть разрешение, надо ведь продукты закупать, бесплатно ведь никак не получится.
— Ладно, — сменил я гнев на милость, — Получишь ты марки, показывай дом!
Мужик провел нас к дому, я ему отсчитал деньги и через час вся моя группа сидела за столом и с аппетитом уминала горячий ужин, а мужик сидел рядом и отвечал на мои вопросы об окружающей местности:
— А вот три километра в сторону Жлобина, там деревня Осиповка, там все коммунисты!
— Почему же их ещё не повесили? — как о само собой разумеющемся спросил я его, обгладывая куриную ножку.
— Так они по документам беспартийные, но в душе все коммунисты, это я точно говорю, не будет от них Германии добра! Расстрелять их надо! — убежденно произнес мужик.
— А может ты сам коммунист? — задал я вопрос, не меняя скучающе-отстраненного выражения лица.
От такого поворота мужик подскочил, перекрестился и с придыханием сказал:
— Вот Вам крест, ненавижу я красных и двадцать лет назад их убивал, да и потом, иногда.
Интересный мне дядечка попался. Надо будет изыскать возможность поподробнее его допросить.
Отпустив мужика, я пересказал бойцам разговор.
— Тут в гражданскую и после неё много бандитов было, — прокомментировал услышанное Радчук, — Но чекисты практически всех выбили, а этот, получается затаился и уцелел, тварь!
— Ничего, сколь веревочке не виться, всё равно совьется в петлю, — успокоил я его и продолжил, обращаясь к остальным, — Сохраняем бдительность и осторожность, сегодня разбираться с этими предателями не будем. У нас задание — работать по немцам. Доложим в отряд, там примут решение.
После того, как мы поужинали, пришла хозяйка, вытерла стол и забрала грязную посуду, а мы, закрыв дверь на щеколду, и назначив очередность дежурств, завалились на кровати. Эх, давненько я не спал на чистом белье!
Однако спокойного отдыха, на который я наивно рассчитывал, не получилось. В половине восьмого вечера, когда уже окончательно стемнело, я услышал приближающийся шум моторов и вскоре на хутор въехал тентованный грузовик «Опель-Блиц» в сопровождении мотоцикла с коляской. Дав команду своим бойцам быть наготове, я привел форму в порядок и вышел во двор где около подъехавшей машины увидел невысокого, хорошо упитанного немецкого офицера, беседующего с хозяином. Подойдя к нему, я вытянулся по стойке «смирно», козырнул и представился:
— Унтер-офицер Клингер, по приказу майора Дитриха провожу пешую разведку местности!
Собственно говоря, можно было особенно и не тянуться, так как передо мной был интендантуррат, который, если быть точным, являлся не офицером вермахта, а военным чиновником. Но уж лучше немного перебдеть.
— Дитриха? — переспросил немец, — Знаю его, да, это очень хорошо, что я вас встретил, надо организовать охрану груза на ночь, а у меня совсем мало людей, при том, что завтра надо ехать весь день к линии фронта. Груз ценный, а на этих свиней, — он кивнул в сторону мужика, — Полагаться никак нельзя.
— Не беспокойтесь, господин интендантуррат, со мной три опытных солдата, мы можем обеспечить надежную охрану, Вы и ваши люди можете спать спокойно.
— Превосходно, а я обещаю замолвить за вас словечко перед майором Дитрихом, — пообещал мне немец, даже не удосужившись проверить мои документы.
После этих слов я обернулся к так и стоявшему рядом мужику, который слышал весь наш разговор:
— Как устроишь господина интендантуррата, придёшь ко мне со своими людьми, я проинструктирую, как мы будем нести охрану.
— Будет сделано, господин офицер, — поклонился хозяин, а я отправился к своим бойцам.
В доме я проинструктировал партизан, после чего вместе с Крыловым вышел к грузовику и демонстративно поставил его часовым, порадовав этим господина интендантуррата, который в приподнятом настроении наконец-то удалился в дом вместе с тремя сопровождавшими его обозниками.
Примерно через полтора часа в избу, отведённую под постой моему отряду, для инструктажа заявился хозяин хутора в сопровождении ещё четырех полицаев, вооруженных «Мосинками». Мужика, зашедшего последним, я вырубил ударом в затылок, после чего два моих бойца навели автоматы на остальных полицаев. Если бы те попытались сопротивляться, то мы бы их в любом случае покрошили, но это было бы шумно, что могло осложнить наши дальнейшие действия. Однако не ожидавшие такого поворота предатели дружно подняли руки вверх и вскоре лежали на полу связанные с кляпами во рту.
Удачно завершив первый этап операции, мы втроём вышли на улицу и направились к дому, где остановился интендантуррат с тремя сопровождавшими его обозниками. Крылов всё также находился у грузовика для контроля за улицей. Дверь в дом была не заперта, все немцы уже успели раздеться и лечь в кровати, так что, когда мы ворвались с криком: «Всем лежать, руки держать на виду, кто дернется — стреляю!» — за оружие схватиться никто не успел, лишь интендантуррат дрожащими руками попытался вытащить пистолет из застегнутой кобуры, но, получив от меня ногой в голову, вынужденно отказался от этой бесперспективной затеи. Надежно связав немцев, мы пошли дальше и согнали в крепкий сарай всех женщин и детей, находившихся на хуторе. Теперь можно чуть выдохнуть, большая часть дела сделана, но помня о том, что проблемы могут появиться в любой момент, расслабляться нельзя.
Оставив Иванова охранять немцев, я вместе с Радчуком вернулся к полицаям, где взял самого младшего, которому на вид было лет двадцать. Отведя этого полицая в сарай, я приступил к экспресс-допросу. Сначала, ничего не спрашивая, раздробил ему пальцы на левой руке, потом применил американскую методику утопления с использованием полотенца и через пятнадцать минут информация полилась рекой.
Со слов парня, которого звали Степан, на хуторе жила большая семья Корпань, главой которой являлся Василий — тот самый мужик, который говорил по немецки. Кстати, язык Василий изучил, находясь в плену у немцев во время Первой мировой. Кроме того полицаями были ещё два сына главы семьи и его младший брат Григорий, приходившийся отцом Степану. Так вот, что он рассказал: когда немцы стали приближаться и по дорогам потекли реки беженцев, Василий решил этим воспользоваться, чтобы повысить своё благосостояние. Он сколотил шайку из своих родственников и в течении двух недель, пока шли беженцы, эти бандиты работали, не покладая ножей и топоров. Выбирали тех, кто по внешнему виду был побогаче, или евреев («Те то умные, одеваются плохо, прибедняются, но золото у них всегда есть…»). Одних убивали рядом с дорогой, других приглашали к себе переночевать, третьи сами приходили, когда пытались идти не по самой дороге а по полям вдоль неё. Резали всех, не взирая на пол или возраст («Ну а куда детей девать? Не себе же оставлять! Но я их не убивал, это дядька Василий делал… Отпустите меня, я жить хочу… Я не хотел…»)
Вернувшись в дом, я спросил Радчука:
— Ты быстро писать умеешь?
— Да, я десять классов закончил, хорошо пишу!
— На вот, — я, покопавшись в офицерском портфеле, выудил авторучку с золотым пером и пару листов бумаги, — Запиши, что скажет тот парень в сарае о массовых убийствах беженцев, особо в подробности не углубляйся, на всё про всё тебе полчаса, потом зарежешь.
Побледневший боец кивнул, взял писчие принадлежности и вышел, а Григорий тем временем взвыл и стал отчаянно биться головой об пол.
— Ты Гриша, не плачь, скоро вслед с сыночком в ад отправишься, — пообещал я кровавому убийце и взялся за Василия.
С главарем пришлось повозиться, но через полчаса я узнал от него то, ради чего и допрашивал — где спрятаны награбленные ценности. К моменту завершения допроса в дом вернулся Радчук, протянул мне исписанные листы бумаги и угрюмо сказал:
— Сделал!
— Этих троих тоже в расход, — я показал на полицаев, — А Василия с собой возьмем, к нему ещё будет много вопросов.
Боец кивнул, а я отправился в дом к немцам и вместе с Ивановым по одному перетаскали фрицев в кузов грузовика. Затем я отправился к сараю, где были заперты женщины и дети полицаев и, не открывая двери, громко произнес:
— Все бандиты казнены за измену Родине, немцев я всех забрал. Если про этих немцев расскажете фашистам, то они вас расстреляют за соучастие.
Из-за двери раздались плачь и проклятья, но я не стал слушать, а взяв двух бойцов занялся опустошением тайников, после чего сложил находки в мешок, забросил его в кабину грузовика, сел за руль, немного подождал, пока рядом усядется Радчук и выехал с хутора. Сзади на мотоцикле ехали Крылов и Иванов. Двигаясь по полям и объезжая населенные пункты, за два часа мы достигли прибрежного леса, а вскоре и выехали к Березине. Здесь я встал на стоянку и отправил Радчука через реку, чтобы он передал сообщение в отряд.
Утром я ещё раз хорошо проверил, хорошо ли замаскированы следы машины на въезде в лес и занялся пленными. Начал я с того, что вместе с Ивановым вытащил из кузова одного из обозников, отвел отвел трясущегося фрица в сторону, немного поговорил с ним, успокаивая, полностью согласился с тем, что он является военнопленным, пообещал, что все будет хорошо и попросил раздеться, тот с надеждой в глазах выполнил мои требования, после чего я его тут же и зарезал. Так форма сохраннее — ни дырок, ни крови, ни дерьма. Ту же самую операцию проделал и с оставшимися двумя обозниками. Натерпевшись страха, пока лежали связанными в кузове кабины, те были готовы выполнить любое моё требование за маленький лучик надежды, который я им дарил перед смертью.
Разобравшись с рядовыми, я взял для разговора интендантуррата. Ни о каких секретах вермахта я его не спрашивал — этим займутся другие люди. Меня заинтересовало, как чиновник оказался на том хуторе.
— С моим начальником, господином Зиверсом связался генерал Ребер, который был крайне возмущен тем, что в его обозе, который комплектовался под моим контролем, не оказалось достаточно вина и шоколада. Зиверс обвинил меня в халатности и приказал срочно доставить эти продукты нашим доблестным воинам, а заодно и проверить документы их тыловой службы, — понурым голосом сообщил мне пленный чиновник.
Да, как я уже успел убедиться, кузов машины на две трети был заполнен ящиками с вином и шоколадом — весьма неплохое подспорье для партизанского рациона. А сам интендантуррат, несомненно, обладал весьма интересными для нашей разведки знаниями.
— А Вы меня тоже убьёте? — дрожащим голосом поинтересовался пленный.
— Это зависит от Вас, господин Хаас, — ответил я ему, даря надежду, — Если сведения которыми Вы обладаете, заинтересуют наше командование, то мы можем переправить Вас через линию фронта.
— Да, да, я много чего знаю, я всё-всё расскажу, только не убивайте, у меня трое детей, им будет очень плохо без меня!
— Вот как, у Вас есть семейное фото?
— Да в портфеле у меня есть фотоальбом.
Я сходил в машину за портфелем, нашел альбом и продолжил светскую беседу с интендантурратом о семье и о его мирной довоенной жизни в Ганновере.
Днем подошли разведчики из отряда во главе с Павловым, который, злобно зыркнув на меня, приказал:
— Идите в отряд, дальше мы сами.
Далее мы с парнями сели в лодку, переправились через Березину и к вечеру были уже на базе. Там мы сразу по прибытии поужинали, после чего бойцы из моей группы отправились отдыхать, а я уселся за написание рапорта, который закончил часам к десяти вечера и улегся спать в своей землянке. Утром после завтрака я с рапортом отправился в штабную землянку, где меня дожидались Кузнецов, прибывший в отряд этой ночью, и Антипов. Оба они имели очень усталый вид, но встретили меня с большой радостью, особенно командир, который сразу бросился обниматься:
— Ну здравствуй, герой! Живой чертяка! Молодец! — радостно повторял он, тиская меня в объятиях и похлопывая по спине. Даже легче на душе становится, когда есть люди, которые так искренне мне радуются.
— Ну давай садись, — указал мне на кресло Кузнецов, закончив обниматься, после чего он выставил на стол бутылку вина, очевидно, из захваченного мной грузовика. Открыв бутылку штопором, он разлил напиток по стаканам и провозгласил тост, — За Победу!
Чокнувшись, выпив и закусив шоколадом, мы перешли к разговору о моей вылазке.
— Удачно у тебя получилось, — похвалил командир, — В центре, как узнали, кого вы взяли в плен, сразу самолет отправили, сегодня ночью его уже вывезли. Вот так, очень осведомленный офицерик попался. Чую, что в скором времени нам передадут множество информации по тыловым коммуникациям немцев в нашем районе для активной работы. Да и этот Корпань — очень занятный тип, его товарищ Сергей себе забрал, сначала выпотрошат дочиста, а уж потом повесят гада. И как только местные чекисты его прошляпили? Ну да ладно, это уже не наше дело, а вот у нас есть ещё повод, — Кузнецов снова плеснул вина в стаканы, — Много пить не будем, работы много… хотя нет, ты-то можешь отдыхать, — и он долил мне до самого верха, потом выпрямился и официальным тоном произнес — Младший лейтенант Ковалёв, Вам присвоено звание Героя Советского Союза!
— Служу Советскому Союзу! — выпалил я, вытянувшись по стойке смирно.
— И внеочередное звание старшего лейтенанта, — продолжил радовать меня командир, протягивая стакан, который я тут же осушил одним махом.
— Награды пока будут находиться в Москве, в штабе партизанского движения. Там считают, что в немецком тылу нельзя разгуливать с орденами. Кстати, — командир снова разлил вино, окончательно опустошив бутылку, — Нам с комиссаром, — он кивнул на Антипова, — Дали по Красному Знамени, а мне ещё и звание до майора повысили.
— Поздравляю! — произнес я и, чокнувшись с командирами стаканом, снова выпил.
Посидев ещё немного с начальством, я вернулся в землянку и весь оставшийся день валялся на своем ложе, ничего не делая. На следующее утро меня вызвал командир и приказал заниматься боевой подготовкой с отделением Хомича и теми бойцами, которые ходили со мной на последний выход. Следующие десять дней я гонял вверенных мне партизан по осеннему лесу, отрабатывая тактику и взаимодействие, молча удивляясь и тихонько радуясь тому, что обо мне больше не вспоминают.
Но, как оказалось, у моего длительного отдыха были свои причины. Тридцатого сентября меня к себе вызвал Кузнецов, и, когда я пришел в штабную землянку, то обнаружил там кроме него ещё одного незнакомого мне мужчину с пронизывающим, как рентген, взглядом.
— Знакомьтесь, — представил меня командир отряда, — Герой Советского Союза старший лейтенант Ковалев, а это, — Кузнецов жестом указал на неизвестного мне мужчину, — Товарищ Федор из Москвы, все его приказы являются обязательными для исполнения. Ну Вы тут общайтесь, а я пойду подышу свежим воздухом, — с этими словами он покинул помещение.
— Присаживайтесь, Андрей Иванович, — товарищ Федор указал жестом на кресло, — в ногах нет правды.
— Но правды нет и выше, — ответил я ему, располагаясь на плетеном сиденье.
— Это вы о чем? — настороженно спросил собеседник.
— В ногах нет правды, но в заднице её тоже нет, — объяснил я ему смысл бородатой для меня шутки.
Тот зашелся хриплым смехом:
— Ха-ха-ха, тонко подмечено, как я сам не догадался, — пока он смеялся, лицо его излучало доброту и дружелюбие, но лишь только смех прекратился, как на меня снова смотрел суровый мужик с ледяным пронизывающим взглядом.
— Ну а теперь к делу, — начал товарищ Федор без предисловий, — насколько я знаю, Вы родом из Варшавы, в совершенстве владеете немецким и польским языками и неоднократно переодевались в немецкую форму при выполнении боевых заданий.
— Да, так и есть, — согласился я с ним.
— Так вот, у нас есть важное дело, которое Вы должны будете выполнить — необходимо доставить небольшой груз в Варшаву и забрать оттуда посылку.
Хм, интересно… прокачусь на поезде, здоровый сон на чистом белье, питание в хороших ресторанах. Надо только деньжат побольше с них содрать. Я согласен!!!
Разумеется, на лице я никакой радости не изобразил, напротив, постарался выглядеть максимально задумчивым и тревожным.
— Задача очень сложная, требует тщательной подготовки. У Вас есть уже наработки? — спросил я.
— Нет, у нас уже почти месяц нет связи с варшавской резидентурой, так как из-за отступления мощность их радиостанции недостаточна, а Вас нам порекомендовали, как находчивого и здравомыслящего человека с превосходными боевыми навыками, поэтому было решено, что план операции мы с Вами разработаем совместно.
— Хорошо, но мне надо время, чтобы всё обдумать, если Вы будете не против, то к вечеру я предоставлю план и список необходимого.
— Хорошо, договорились, — согласился со мной товарищ Федор и я удалился.
Расположившись у себя в землянке, я до обеда занимался тем, что виртуально моделировал свою поездку продумывая всё до мелочей, а позднее взял бумагу и подготовил список необходимых мне вещей, документов и информации.
— Так, чемодан, саквояж… — товарищ Федор углубился в предоставленный мной список, — а краска зачем?
— Возможно придется угонять автомобиль, перекрашу номера.
— Хм, так… Полторы тысячи марок?! — он поднял на меня округлившиеся глаза.
— Могут возникнуть непредвиденные расходы, поэтому в деньгах недостатка быть не должно, — я твердо выдержал сверлящий взгляд.
— Ладно, в общем-то всё разумно, — резюмировал мой собеседник, закончив ознакомление с моими запросами, — думаю, за пару дней всё сделаем.
Вечером пятого октября в сопровождении отделения Хомича я пешком добрался до Бобруйска, там, когда окончательно стемнело, проскользнул мимо немецких постов в город и постучался в дверь одноэтажного бревенчатого дома.
— Кто там?
— Это ваш племянник Костя, — произнес я незамысловатый пароль и мне отворила дверь женщина средних лет.
— Ну заходи… племянничек!
Здесь я с комфортом переночевал, а утром, побрившись, умывшись и приведя в надлежащий вид немецкую офицерскую форму, покинул этот гостеприимный дом и, не таясь, направился к вокзалу. По пути мне встретился один патруль из трех солдат и фельдфебеля, который проверив мои документы, не увидел в них ничего подозрительного.
Купив на вокзале билет на поезд до Варшавы, я посмотрел на время и обнаружил, что до отправления ещё целых три часа. Немного поразмыслив, я решил провести это время в лучшем ресторане Бобруйска. Во время подготовки к операции я подробно изучил план города и знал, что где находится, поэтому нужное заведение я нашел быстро и устроился около окна в полупустом зале. Попросив принести свежих немецких газет, я сделал заказ и углубился в чтение. Н-да, неприятная новость. Доблестные германские воины разгромили остатки большевистского сброда на правом берегу Днепра и торжественным маршем вступили в Киев. Дорога на Москву открыта! Правда из статьи было не совсем понятно (а точнее совсем непонятно) какое отношение Киев имеет к дороге на Москву, но всё-равно грустно, хотя немцы и взяли Киев позднее на две недели, чем ТАМ, да вот еще и Гомель в придачу. Тьфу, лучше бы совсем не читал, только настроение испортилось. Через некоторое время принесли мой завтрак — сардельки с макаронами и я отдался греху чревоугодия, надеясь, что от вкусной пищи настроение хоть немного поднимется. Потом настал черед кофе и дальнейшего перелистывания газет, от которых я периодически отрывался, рассматривая посетителей. Ресторан был предназначен для немцев, поэтому здесь находились в основном офицеры и интенданты. Женщин было не много — скорее всего из персонала военного госпиталя. В общем, ничего особо интересного, но я смотрел не для развлечения, а старался подметить особенности одежды и поведения, чтобы случайно не спалиться на какой-нибудь мелочи.
Вот дверь ресторана распахнулась и в помещение вошла очень интересная и колоритная пара — немецкий оберст, крепко сложенный сорокалетний мужчина, которого сопровождала юная, до невозможности красивая, моя любимая Ольга Коротаева. По тому как по-хозяйски он смотрел на девушку и по тому как она отвечала ему взглядом, как она держала его под локоть, было очевидно, что эта пара состоит в близких отношениях уже немало времени. Да как только из отряда ушла, так сразу, наверное, в постель к этому фашисту и запрыгнула, сука!!!
На пару секунд я потерял над собой контроль, мои глаза округлились и непроизвольно взмахнув рукой, я разлил кофе, тем самым привлекая к себе взгляды посетителей. Быстро совладав с эмоциями, я изобразил невинное выражение лица — мол она сама, эта чашка кофе выплеснула, я совершенно не причем. Ольга вместе со всеми повернулась ко мне, на мгновение встретилась со мной взглядом, она дернулась как от удара током, но быстро взяла себя в руки и отвернулась. Курва.
Я попросил принести ещё чашечку кофе и принялся бесцеремонно разглядывать Ольгу. В своем внимании к ней я был не одинок, кроме меня ещё с десяток немцев неприкрыто пялились на девушку, а оберст делал вид, что ничего не замечает, Хотя, очевидно, ему льстили завистливые взгляды. А посмотреть там было на что. За то относительно небольшое время, что я её не видел, Ольга очень похорошела, неожиданно быстро превратившись из эмоционального нескладного подростка в уверенную в себе женщину с красивой прической и утонченными чертами лица, которые были умело украшены французской косметикой. Бутон гвоздики распустился, превратившись в сияющую розу. Чёрт, ну как так-то?
Посидев так еще минут десять, я понял, что ничего хорошего от такого времяпрепровождения не будет и, расплатившись, покинул ресторан. Настроение было препоганейшим. Немцы взяли Киев, Гомель и Ольгу. Полное поражение. А она ещё вся из себя цветёт и выглядит счастливой. Курва. От осознания того, что это у неё такое задание, становилось ещё хуже. Разгоряченный мозг рисовал весьма реалистичные картины, чем они занимаются по ночам в постели, и я едва себя сдерживал, чтобы не вернуться и застрелить обоих. Однако на остатках силы воли я всё же смог добраться до вокзала, где сел в купейный вагон и накачался коньяком по самые уши.
— Господин обер-лейтенант, пора просыпаться! — до моего погруженного в сон сознания, наконец, достучался смысл фразы, которую кто-то многократно повторял рядом со мной.
Я открыл глаза и осмотрелся. Лежу на полке в двухместном железнодорожном купе, вторая полка пуста, в дверях стоит проводник и монотонно повторяет:
— Господин обер-лейтенант, пора просыпаться!
— А в чем дело? — поинтересовался я хриплым голосом и прокашлялся.
— Мы уже в Варшаве, — спокойно пояснил проводник.
— Да, встаю, воды принеси!
— Да, конечно, — ответил проводник и исчез, а я поднялся с полки и принялся одеваться. Эк я быстро от Боруйска до Варшавы домчался. Только сел и уже выходить. Телепортация, мать её ети. Надеюсь, я по пьяни тут «День победы» не пел, да нет, точно не пел, а то вместо проводника здесь бы уже гестаповцы стояли.
Спустившись из вагона на перрон, я зашел в здание вокзала, где нашел кафе и слегка опохмелился для поправки здоровья и слегка перекусил, затем вышел на площадь, где взял такси, на котором в скором времени добрался до комендатуры. Здесь я зарегистрировался и на доске объявлений нашел множество предложений от контор, сдающих жильё. Выбрав несколько адресов на среднем удалении от комендатуры, я вновь воспользовался такси и после нескольких осмотров и переговоров, получил во временное распоряжение довольно неплохую двухкомнатную квартиру в центре города. Оставшись в квартире один, я принял ванную и завалился отдыхать на широкой кровати. Благодать, никуда сегодня не пойду, дела подождут.
На следующий день я покинул квартиру и весь день ходил по городу, с интересом разглядывая улочки незнакомой старой Варшавы. Этот город сильно отличался от того, что осталось в моей памяти из ТОЙ жизни. Ведь в январе 1945 года во время ожесточенных боев столица Польши была разрушена почти полностью. Большую часть исторического центра потом восстановили, но далеко не в полном соответствии с довоенным видом. Я заходил в кафе, рестораны, делал небольшие заказы, осматривался, ел и шел дальше. Вернувшись вечером в квартиру, я обнаружил, что мои сигналки сорваны. Кто-то в моё отсутствие посещал квартиру и рылся в вещах. Отпуск перестаёт быть томным. Хорошо, что я посылку весь день носил с собой, хотя так делать тоже рискованно. Надо поскорей избавляться от неё и уезжать. А ведь так надеялся отдохнуть, в кино сходить, может и в театр, отъесться в ресторанах, а то партизанская каша уже в печенках сидит. Одно радует — слежки за мной не было, в этом я был абсолютно уверен. На следующее утро я ещё раз обошел выбранный для операции район, потом позвонил по имевшемуся у меня номеру телефона.
— Алло, это Збигнев Новачек?
— Да, я слушаю.
— Я сегодня приехал из Вислян, у меня для Вас посылка от пана Корбы.
— А как поживает пани Моника?
— Прекрасно. В одиннадцать ноль-ноль, я жду Вас в ресторане «Оливия» на Дрезденской улице, и возьмите свою посылку для пана Корбы.
— Хорошо, я обязательно приду.
До встречи оставалось немногим более часа и я занялся дальнейшими приготовлениями: нанял такси и, заплатив аванс, сказал шоферу, чтобы ждал меня в соседнем переулке, после чего занял столик в кафе у окна напротив ресторана. Отсюда открывался хороший вид и если бы появились гестаповские «топтуны», я бы их сразу вычислил. Но, к счастью, никого и ничего подозрительного за время ожидания мною замечено не было. Агент также появился без «хвоста», поэтому я зашел в ресторан вслед за ним и приблизившись сказал:
— Это я Вам звонил от пана Корбы, идемте!
Тот несколько удивленно окинул мою немецкую форму, но без проволочек вышел вслед за мной через запасной выход, который вел в переулок, где меня ожидало такси. Мы сели на заднее сидение и я дал команду таксисту, чтобы он ехал на Венскую улицу. Там мы остановились в указанном мной месте, прошли через проходной двор и, убедившись, что слежки нет, зашли в небольшое кафе, где обменялись посылками и расстались. Уф, большая часть задания выполнена. Осталось добраться до отряда.
Доехав на такси до комендатуры, я протянул свое фальшивые документы помощнице коменданта. Она просмотрев их подняла на меня удивленный взгляд:
— Уезжаете? У Вас ведь отпуск на десять дней!
— Связался, со штабом, приказали немедленно возвращаться, — с искренним огорчением ответил я.
— Понимаю, — сочувственно улыбнулась девушка и поставила мне штампик и печать в отпускное удостоверение.
Из комендатуры я сразу поехал на вокзал и купил билет до Бобруйска на поезд, отходящий в полдень. Времени до отправления оставалось немного, но вполне достаточно, чтобы я смог хорошо перекусить в вокзальном кафе и там же взять с собой в дорогу бутербродов с копченой колбасой.
Состав, в котором мен предстояло ехать, оказался сборным десяток товарных вагонов и три пассажирских. Разумеется, у меня был билет в лучший вагон с двухместными купе, который был прицеплен непосредственно за тендер. К счастью, моим соседом оказался не военный, который за долгое время пути мог бы раскусить меня, подловив на какой-нибудь оплошности. Нет, моим соседом оказался торговый представитель коммерческой берлинской фирмы, представившийся Гансом Шмидтом.
— А вот скажите, Гюнтер, — спросил меня сосед после того, как мы выпили по полстакана вина из щедро предоставленной им бутылки за знакомство, — как Вы что вообще возможно приобрести у этих русских дикарей?
— Я, вообще, мало интересовался этим вопросом, сами понимаете, у меня другие интересы. Но насколько я слышал от других офицеров, то там вас может заинтересовать только древесина. Продовольствие ведь закупается централизованно, коммерческие фирмы к этому не допускаются. А кроме древесины там взять больше нечего, ну разве что можно скупать у населения по дешевке золотые изделия, но не думаю, что там можно с этим широко развернуться. А вот Вы лучше расскажите мне, как сейчас живется в Германии, а то я так скучаю по родине… — с помощью этого нехитрого приема я перевел разговор на другую тему и в дальнейшем я больше спрашивал, а Ганс мне подробно описывал берлинскую жизнь.
— Только подумать, — сокрушенно восклицал я, — Там в кинотеатрах идут американские фильмы, рестораны как и прежде ломятся от посетителей, а мы кормим вшей на Восточном фронте!.. А скажите Ганс, бордели работают по прежнему?..
Так, за легкой светской беседой, приправленной хорошим вином протекало наше путешествие ровно до тех пор, пока партизаны не спустили с рельс наш состав. От мощного удара я, не успев сгруппироваться перелетел через стол и врезался о противоположную стену, оставшись в сознании только потому, что Ганс любезно смягчил удар своим телом. Слетев с насыпи, наш вагон свалился набок и меня опять хорошенько приложило. Когда поврежденный состав замер и грохот ударяющихся вагонов прекратился, я услышал выстрелы, доносящиеся снаружи и плотнее прижался к стене вагона, которая сейчас стала полом. Над головой появились аккуратные отверстия, пробитые партизанскими пулями. Первоначально я надеялся, что нападавшие, немного постреляв, уйдут в лес, но услышал с наружи приказ:
— Забросать гранатами и добить!
Твою ж мать! И что мне теперь делать? Орать: «Не стреляйте, я свой!», а потом долго объясняться и доказывать? Это если слушать будут, что далеко не факт. Вот же влип! Похоже остаётся только экстренный выход. Я проверил пульс у Ганса — труп. Затем подтянул к себе чемодан и вынул из него гранату. Ну что же, рискнем! Я представил себе Ольгу и потянулся к ней всеми своими эмоциями, каждой частицей души и тела.
Мгновение, и я стою в незнакомом кабинете. В правой руке у меня граната, в левой чемодан. За столом сидит Ольга, которая отрывает взгляд от бумаг, лежащих перед ней и поднимает взгляд на меня, её глаза округляются, а рот открывается, чтобы заорать. Я, бросив на пол поклажу, перепрыгиваю через стол и крепко обнимаю девушку, зажимая ей рот ладонью.
— Тише, тише, всё нормально, это же я, Андрей, — прошептал я ей на ухо успокаивающие слова. Девушка в моих руках пару раз дернулась и обмякла, а у меня снесло крышу от её близости и ощущения столь желанного тела в руках, отчего я, убрав руку, жадно впился в её губы, Оля ответила, плотно прижавшись ко мне и время сжалось в один миг, полный ни с чем несравнимого наслаждения и счастья.
— Я думала, ты погиб… — произнесла Оля, чуть отдышавшись и надев трусы, — Как же я себя кляла, что оттолкнула тебя! Жизнь так коротка… — она надела юбку, заправила блузку и застегнула жакет, — а когда увидела тебя в ресторане, обрадовалась, что ты жив и тут же испугалась, что ты больше никогда ко мне не притронешься, побрезгуешь… — она взяла в руку кусочек ваты и стала протирать лицо, глядя в небольшое зеркальце, — Мне показалось, что ты появился сразу посреди комнаты, что только не привидится сдуру… Я тебя не сразу узнала, со страху-то. Да, кстати, а ты как тут оказался? Да ещё с гранатой?
— По ошибке, — соврал я, — Вообще не ожидал тебя тут встретить, кабинет у тебя уж очень хороший.
— Две недели назад повышение получила, теперь я заместитель начальника отдела закупок. Пришлось очень… постараться, — ответила она, скривив рот, — Но то, что я делаю, очень нужно нашей Родине, — продолжила девушка таким тоном, что стало понятно — она сама сомневается в этом, — Как же он мне противен! — с отвращением произнесла она и на её прекрасных глазах выступили слёзы.
Да уж, ситуация. Мне хотелось забрать её отсюда, увезти на край света, спрятать её ото всех и любить день и ночь напролет. Но вместе с тем, разумом я прекрасно понимал, что это невозможно. У меня и у неё обязательства, и как бы это пафосно ни звучало, долг перед Родиной. С болью в сердце я обнял девушку и прошептал:
— Всё будет хорошо, мы победим, я тебя люблю, прощай, — после этих слов я отпустил её, взял чемодан, положил в него гранату и вышел из кабинета.
Когда я вышел из городской управы, на улице уже начало смеркаться и я, пройдя мимо стоявших на посту полицаев, спокойно направился на конспиративную хату. Там, подождав несколько часов, я переоделся и отправился в лес.
Очередное задание выполнено, но впереди ещё очень много работы.
Больше книг на сайте - Knigoed.net