Рядом с художником Руни, сторож, приставленный к "аистообразным", не спуская глаз с фламинго, крыл их отборнейше.
- Ну, за что вы? - спросил Хохолков.
- Тоже нэпманы и буржуи, почему классовый гонор? Перевели их сюда, а они с кряквами, вишь, не плавают... а заплошают, так я-ж отвечай!
По широкому каналу вперед - взад шныряли, ныряли, крякали, дрались и шумели, как торговки в базар - нырки, шилохвостки, чирки, широконоски и прочий утиный дрязг.
Они клевали кучами на помосте, судачили, ткали сплетню, ругались отверстыми красными клювами вплоть до угла с отоплением, где, как геральдические изваяния, фламинго из Египта, гордясь розово-пурпурным оперением, безмолвно страдали, но не шли в оскверненную утками воду.
- Покажу я вам классы... и сторож пошел к отоплению, силком столкнуть в бассейн норовистых "аистообразных".
...............
Хохолков, в приемный редакторский час, с тоской глядя в окно на черемуху, как невесту убравшую себя в белый убор, последнюю делал попытку устроить свой "Красный Зверинец".
............... Допускаю вы правы, товарищ, если Ленгиз запретил зверю слово, то уподобление его человеку - по существу нарушение, профессор Копченко отпадает. Но фламинго, но кряквы? Разве не сильнейшее оружие логики вскрытие всюду однородных законов? Эта классовая гордость птиц......
Редактор вспылил: под пером не марксиста, - ударил он, - подобная тема, товарищ, бледна. Удивляюсь немало, вы получали академический паек, а про зверя не можете без никчемных надстроек. Никак уже с четырьмя сели в лужу? Ну вот вам последнее снисхождение - попробуйте пятого, элементарнейше дельно, хоть так: живет, умирает, удобряет землю... ну и там что-нибудь из копыт. Эх вижу я, не будет вам летнего отдыха!
- Ложь, - закричал вне себя Хохолков, - ложь будет мне летний отдых, я пя-то-го зве-ря нашел!