Согласно мусульманским легендам, Джаунпур получил свое название благодаря султану Мухаммеду Туглаку, которого до его восшествия на престол звали Джауна–хан. Говорят, после смерти он, явившись во сне своему двоюродному брату и преемнику Фироз–шаху, приказал построить на реке Гомати город и назвать в его честь Джаунпур.
Еще до опустошительного вторжения Тимура в Индию в Джаунпуре обосновался придворный евнух делийских султанов Малик Сарвар. Демонстрируя свою независимость от былых господ и в знак того, что он суверенный правитель восточных областей империи, Малик Сарвар принял титул Малик–уш–шарк — «Владыка Востока». На джаунпурском троне его сменил приемный сын Шамс–уд–дин Мубарак из рода мултанских сайидов, а после него в Джаунпуре правили его потомки. В имени каждого из них стояло неизменное «Шарки» — «Восточный».
Младший брат Шамс–уд–дина Ибрагим был одним из образованнейших правителей мусульманской Индии. Во время его правления в государстве царил мир и покой. Он был ревностным поборником мусульманского образования, основывал в своеобразном стиле новые мечети, строил при них школы, караван–сараи и больницы, организовывал библиотеки и приглашал к своему двору ученых и поэтов не только из разграбленного и выжженного Дели, но и из далекого Ирана. За время его правления Джаунпур прославился как центр индо–персидской культуры и получил за это лестное название «Индийский Шираз».
Такси остановилось возле пригородного базара, гудящего, словно улей, от криков лавочников. В центр города таксист нас не повез, так как машина просто не смогла бы двигаться по переполненным узким улицам. Из группы рикш, которые нас тут же окружили, я выбрал смуглого юношу с быстрыми глазами. Наверняка он будет знать, где живет мой незнакомый знакомый.
— Рам Нараян? Ювелир? Его вилла за рекой в Зафарабаде, — обрадовался юноша. Впереди — длинная дорога, а значит, солидный бакшиш.
— Да нет, его магазин находится в центре города, — охладил я его восторженность.
— Так вам, видно, нужен Рам Нараян, парфюмер? Тот, который живет на улице красильщиков?
Теперь я попадаю в тупик, так как ничего не знаю о том, чтобы у человека, который меня, вероятно, ожидает, была бы такая пахучая профессия. С трудом я припоминаю, что, кажется, он был джаунпурским старостой.
— Что же вы сразу–то этого не сказали, — обрадовался рикша, — так это Рам Нараяна, банкир с Красных ворот.
Юноша развернул свой трехколесный велосипед, привстал на нем, нажимая на педали, позвонил в звоночек и, распугивая переполнивших улицу людей, понесся с горки вниз, в центр, в хаос старого города.
Мы остановились на маленькой площади с водоемом перед открытыми дверьми выложенного кафелем магазинчика, над которым сияла надпись: «Рам Нараяна Бэнкерс». Всюду тишина, лишь сверху доносятся приглушенные голоса. Я пошел на голоса, скрипя по ступенькам узкой отвесной, как гимнастическая стенка, лестницы. В темной прихожей за деревянной перегородкой на секунду меня охватил ужас, но здесь меня уже приветствовал сын господина Нараяна. Он сказал, что его отец неожиданно заболел и сейчас находится на обследовании у вайдьи — «индийского врача». Тем не менее господин Нараян–младший выразил готовность сопровождать меня в прогулке по городу вместе со своими двумя приятелями. Он мигом послал за ними мальчишку из соседнего дома, а передо мной разложил коробочки с серебряными монетами, амулетами и украшениями. Мой визит будет также способствовать процветанию бизнеса его отца. Едва я успел выбрать старый талисман с красиво выгравированной арабской молитвой, как у магазина появился господин Пракаш, преподаватель джаунпурского правительственного колледжа, вместе со своим коллегой по работе.
Нараян–младший побежал на улицу, чтобы поймать какое–нибудь средство передвижения, однако, как назло, нигде не было слышно далже звонков рикши. Но можно пойти пешком, ведь до главной мечети несколько шагов.
— Вы, наверное, знаете, что наш город в XV веке прославился как центр индо–персидской архитектуры, — начал свой рассказ о Джаунпуре господин Пракаш. Свою славу город приобрел главным образом благодаря величественным мечетям. Вы видели в Индии мечети без минаретов? Почти каждая мечеть имеет два минарета, а в джаунпурских мечетях нет ни одного. Вместо него над мечетями возвышается высокая фронтальная стена. Мы называем ее «михрабовая стена», ведь в ней помещается михраб — молитвенная ниша, указывающая направление в сторону Мекки. Эта стена и великолепные входные башни, составляющие единый ансамбль, являются основными чертами архитектурного стиля, названного по имени нашего города.
Узкая улочка расширилась и вывела нас на большую площадь перед высокой башней — входом в самую старую мечеть Атала. Мы прошли под ее величественным сводом и остановились во дворе, вымощенном песчаниковыми плитами в форме молитвенных ковриков. У колодца, в тени высокой смоковницы, было оживленно: за небольшими стойками сидели ученики начальных классов и вслед за бородатым муллой пели суры из Корана. Чуть поодаль, образовав круг, студенты старших курсов, присев на корточки, с увлечением спорили о какой–то сложной философской проблеме. Двор образован двухэтажными аркадами, безошибочно указывающими на то, что мечеть была поставлена на развалинах индуистского храма. Только вырезанные из камня решетки, отделяющие в отдаленных углах зенану — место для женщин, — свидетельствовали о том, что мы в мусульманской молельне.
Мои друзья–индийцы тем временем отправились в канцелярию здешнего «Дома знаний», высшей исламской школы, и попросили имама открыть для нас лестницу, ведущую к михрабовой стене. Имам не хотел туда нас пускать, якобы из–за того, что там не прибрано. Муэдзин теперь ходит наверх лишь во время праздников. В простые дни он не утруждает себя, а включает магнитофон, и из репродукторов несется записанный на пленку азан — призыв к молитве. Наконец имам все–таки вручил нам ключ от резных дверей и наблюдал, как мы боком протискивались к тесной лестничной клетке.
Я не считал, сколько ступенек ведет на верх двадцатипятиметрового портала. Но, когда мы пролезли через угловатое отверстие к солнечному свету, голова моя закружилась, и я чуть не упал на раскаленный солнцем двор. Перил здесь нет, поэтому я крепко прижался спиной к прогретому своду купола и лишь через несколько минут отважился посмотреть вниз.
По старому городу как будто разбросали небольшие макеты–двойники мечети Атала. Каждую стерегли такие же импозантные башни, каждая имела похожую михрабовую стену, и в архитектуре каждой можно было усмотреть гармоничную смесь индуистских и мусульманских элементов. На пригорке у реки широко раскинулась султанская крепость с основательными оборонительными сооружениями, местами, правда, уже разрушенными. В центре покрытого травой двора крепости возвышался довольно высокий минарет. Господин Пракаш был не совсем прав, когда утверждал, что в Джаунпуре нет ни одного минарета…
Под крепостью быстрый поток Гомати разбивался о пятнадцать красноватых быков старого моста, связывающего две части главной улицы. На дальнем конце моста каменный лев боролся с молодым слоном. Говорят, это место расположено в самом сердце княжества. Поэтому в стародавние времена именно отсюда велся отсчет расстояний во все концы государства.
Красивый джаунпурский мост немного напомнил мне Карлов мост в Праге. Здешний городской магистрат до настоящего времени сдает мост внаем усердным торговцам полотном, тесьмой и сукном, вокруг которых целый день толпятся покупатели.
— О том, как строили этот мост, рассказывается в одной красивой легенде, — перехватив мой взгляд, сказал один из гидов. — Во времена султанов из рода Шарки два берега были связаны лишь приставленными друг к другу лодками. За переход на другую сторону надо было платить. Однажды наш город посетил император Акбар. Вечером он решил покататься на лодке. На берегу он увидел плачущую бедную женщину. Император спросил ее, о чем она плачет. Женщина рассказала, что живет за рекой и у нее нет денег, чтобы заплатить за переход по лодочному мосту, и поэтому она не может сегодня вернуться к своим детям. Акбар перевез ее на своей императорской лодке, а на следующий день приказал наместнику Муниму Хану построить каменный мост на том месте, где плакала несчастная женщина. Наместник выполнил приказ императора, и новый мост назвал «Пул–и Акбари» — «Мост Акбара». Так его называют и в наши дни.
Я с трудом оторвал взгляд от захватывающей дух картины. Но нужно спешить вниз, ведь еще сегодня я хотел бы успеть осмотреть место захоронения «владык Востока», почивающих вечным сном в Большой мечети. На этот раз господину Пракашу удалось без труда нанять двух рикш до заброшенного уголка Джаунпура, где над убогими лачугами неестественно возвышается Джами масджид (Пятничная мечеть) султана Хусейна Шарки.
Рикши остановились возле могучей лестницы, ведущей на высокую каменную площадку, с трех сторон ограниченную башнями. Четвертая сторона — «михрабовая стена». Ее крепкая кладка опирается о скошенные цилиндрические опоры, благодаря чему она больше напоминала, пожалуй, крепостную стену, чем место молитвы. На внешней стороне мечети, вокруг двора, тянулись сводчатые аркады, разделенные деревянными перегородками на несколько квадратных помещений. Частную жизнь этих клетушек охраняли лишь легкие портьеры или же невысокие дверки из покоробившегося картона; и те, и другие были казарменно помечены строгими номерами.
— Здесь живут беднейшие слои мусульман, в основном кули и поденщики, — объяснил мне господин Пракаш. — Комитет, в ведении которого находятся фонды мечетей, разбил галерею на десятки небольших комнат и передал их внаем беднякам: нужны были деньги на текущий ремонт мечети. От городского магистрата и центрального правительства много не дождешься, поэтому Комитет вынужден заботиться о состоянии этого памятника архитектуры сам. Правда, жилье здесь не очень удобное, но все–таки есть крыша над головой для тех людей, которым иначе пришлось бы спать на улице.
Действительно, крышу над головой люди здесь имеют, но солнышко сюда вряд ли когда заглядывает. Прямо перед галереей, на которой мы стояли, на небольшом пригорке возвышался полуразвалившийся мавзолей. Тут за ветхой стеной под каменными надгробными досками покоятся султан Ибрагим Шарки и его семья. О том, как он умер, местные жители рассказали мне довольно романтическую историю. Когда заболел один из членов султанской свиты литераторов, персидский поэт и теолог Шихаб–уд–дин Мухаммед из Даулатабада, султан пришел приободрить его. Он очень уважал поэта и в соответствии с исламским обычаем, взял кубок, налил в него воды и несколько раз провел им вокруг головы больного), приговаривая: «О Аллах, устрани болезнь моего ближнего, лучше пошли ее на мою голову. Отдаю свою жизнь за него». Аллах, вероятно, принял его жертву. Поэт вскоре выздоровел, а султан заболел и через несколько дней скончался.
О его преемниках уже нельзя сказать что–нибудь хорошее, хотя за время их правления Джаунпур оставался тем, чем был раньше: центром индо–исламского образования и единственным городом, в котором были все условия для развития архитектуры и литературы. Сын Ибрагима Махмуд был настолько самоуверен, что попытался завоевать столицу Дели и управлять всей Индией. Однако делийский султан Бахлул Лоди одной решающей атакой лишил его всех надежд. Другого султана, Мухаммеда–шаха, убили придворные, которых он восстановил против себя своей крутостью и легкомысленным поведением. На трон был посажен Хусейн, брат убитого султана. В свою очередь, и он, возбужденный успехами своих кампаний против окрестных индуистских раджей, решил попытать счастья и снова выступил против Дели. Хусейн кончил так же, как и его отец, пожалуй, даже хуже. Султан Бахлул разбил его войска наголову, а земли присоединил к своим владениям. Это был конец независимого Джаунпурского султаната. Хусейн–шах дорого заплатал за то, что не умел трезво оценивать ситуацию и преувеличивал свои способности правителя и полководца.
Таким образом, наиболее ярким моментом всего восьмидесятипятилетнего периода джаунпурской независимости было время правления султана Ибрагима. В самом начале мусульманского господства в Индии не часто случалось, чтобы какой–нибудь султан между беспрерывными войнами уделял время искусству, литературе и наукам, способствовал бы их расцвету. Султан Ибрагим — приятное исключение. Это был образованный и благородный человек, он имел более высокие цели и идеалы, чем его современники. При этом следует принять во внимание тот факт, что небольшое государство, которым он управлял, располагало весьма скромными средствами на реализацию его грандиозных планов, а также учесть бурное время, в которое он правил целых тридцать четыре года. Мы, бесспорно, можем с уважением склонить голову перед его личностью и тем значительным вкладом в культуру, плодами которого могут наслаждаться наши современники.
Изучая историю Делийского султаната, я обратил внимание на противоречивую фигуру султана Мухаммеда Туглака. В своих решениях султан редко когда руководствовался советами своих приближенных, хотя сам большим умом не отличался. За ряд опрометчивых поступков он был признан сумасшедшим.
Опасаясь, что наместники отдаленных провинций станут самостоятельными и его обширная империя распадется, султан решил оставить недавно построенный им рядом с Дели город Туглакабад и перенести правительственную резиденцию в центральные районы султаната, так чтобы все окраинные области находились под его надзором. Выбор пал на неприступную крепость на скале Деогири — «Горе богов», которую его предшественники незадолго до того завоевали у деканских Ядавов.
Туглак отремонтировал крепость, усовершенствовал ее оборонительные сооружения и в соседнем селении основал новый укрепленный город, придумав для него возвышенное имя Даулатабад — «Обитель богатства». Султан не удовлетворился тем, что перенес в Даулатабад свой двор. Он также издал указ переселить туда всех жителей Дели. Вероятно, он боялся, что какой–нибудь придворный может в его отсутствие занять делийский трон.
В то время в Индии находился известный арабский путешественник Ибн Баттута. Он стал очевидцем почти всех мероприятий Мухаммеда Туглака и оставил о нем много интересных замечаний. О сумасбродном решении султана перенести столицу со всеми ее жителями на 1200 километров южнее Ибн Баттута записал в свой дневник следующее: «Одним из худших деяний султана Мухаммеда было то, что он вынудил всех жителей Дели оставить родные места. Он сделал это в отместку за то, что они писали ему обидные и оскорбительные письма, с такой, например, предостерегающей надписью: «При жизни Господина мира никто, кроме него, не смеет прочесть это письмо!» Ночью они подбрасывали письма в приемную султана. Когда же правитель вскрывал их, то находил там лишь ругательства и оскорбления.
Поэтому, говорят, султан и решил уничтожить Дели. Он выкупил у всех жителей города дома и квартиры, заплатив их стоимость, и приказал всем переселиться в Даулатабад. Сначала люди не хотели повиноваться, однако султан послал на улицы глашатаев с указом о том, что в течение трех дней все жители должны покинуть город. Когда его слуги спустя три дня обнаружили на улице двух человек, один из них был хромой, а другой слепой, и привели их к султану, то тот приказал убить хромого из пращи, а слепого тащить за конем всю дорогу от Дели до Даулатабада, то есть сорок дней дороги. Бедняга по дороге распался на куски, и в Даулатабад конь привез одну лишь ногу. После этого все жители покинули Дели, оставив там свое имущество.
Один человек, который пользуется моим полным доверием, рассказал мне, что однажды ночью султан вышел на ровную крышу дворца, посмотрел на темный город, в котором не было видно ни одного огонька и даже дыма факела, и сказал: «Теперь моя душа спокойна и мой гнев улегся».
Позднее султан предложил жителям других городов заселить Дели. В результате начали вымирать другие города, а Дели все равно остался малонаселенным. Таким мы и нашли его во время нашего сюда прихода, пустым и праздным, с немногими жителями»[5].
Эксперимент султана не принес ему успеха. Он все равно не смог остановить постепенное разложение империи и через семнадцать лет вынужден был разрешить изгнанникам снова поселиться в Дели.
Я долго ждал возможности посетить Даулатабад. Но вот однажды известный поэт урду Сикандар Али Ваджд, областной судья из Аурангабада, пригласил меня к себе в гости. В то время я работал в университете Османия в Хайдарабаде. К конечной цели моего путешествия длиной более шестисот километров меня домчал за одну ночь паровозик узкоколейной дороги, проходящей по долине реки Годавари. Субботним утром я вышел из поезда на вокзале в Аурангабаде. Не ожидая, когда господин Ваджд сможет уделить мне время после своего рабочего дня, я прыгнул в первую попавшуюся тонгу и приказал извозчику ехать прямо в Даулатабад. Тощая лошадка потащилась по северо–западной дороге, ведущей в Эллору. Примерно через час езды наша двухколесная тележка доползла до одинокого гранитного холма, подножие которого было стесано и превращено в отвесные стены крепости, расположенной на вершине. Тонга вкатилась в вымерший город султанов и остановилась прямо перед воротами внешней крепостной стены.
Я присоединился к небольшой группе бомбейских студентов, ожидавших у входа начала экскурсии. Вместе с ними я прошел через оборонительную систему трех угловых башен, охраняемых необычно высоким бастионом с эркером, на выступающих подпорках. В поле моего зрения попал стройный, заостренный кверху минарет Чанд–минар, на который по западноазиатскому образцу надето два кольцевых балкончика. Я искал взглядом мечеть, но безуспешно, минарет, говорят, никогда не служил муэдзинам для призывов к молитве, он лишь напоминал о победе ислама над индусскими князьями Декана.
У каменного мостика через ров, заполненный зеленоватой водой, нас встретил экскурсовод в униформе. Он объяснил нам, что в крепость входить одним не разрешается, так как туда кроме извилистого туннеля, пробитого через скалистую гору, нет дороги.
Когда мы оказались в темном лазу, в котором с трудом можно выпрямиться, по телу у нас забегали мурашки. Экскурсовод зажег факел, и его чадящее и мигающее пламя красным прыгающим светом вырвало из тьмы унылые своды коридоров. Через несколько шагов проводник предупредил:
— Идите по одному вплотную друг к другу, здесь лежат отравленные копья.
Действительно, повсюду на земле валялись остриями вверх ржавые трезубцы, удары которых обрекли на смерть немало воинов.
Через минуту наш проводник движением руки снова остановил нас — в середине коридора зияла глубокая пропасть, которую мы наверняка просмотрели бы в полутьме. Мы осторожно обошли ее по скользким дорожкам у стен туннеля, живо представив себе, как в эту бездну один за другим падали атакующие крепость воины и оставались лежать с переломанными конечностями в подземелье, откуда не было выхода.
Там, где туннель неожиданно поворачивал, засверкало вдруг отверстие отполированного наклонного туннеля, через которое проникал матовый свет дня.
— Это скользкая горка для сбрасывания неприятеля в ров, — послышался приглушенный голос начальника крепости, и мы с ужасом вспомнили, что в крепостных рвах обычно держали крокодилов, которые, вероятно, с большим удовольствием принимали добычу, падавшую прямо в их огромные пасти.
На верхний двор мы протиснулись через опускающиеся сверху железные ворота. Если неприятелю удавалось все–таки преодолеть препятствия и проникнуть в верхнюю часть крепости, то здесь его встречал огонь. В скале еще было видно отверстие, через которое проходил воздух. Железные ворота чуть ли не плавились от сильного огня, а воздух в туннеле нагревался так, что его наверняка не выдержали бы те, кто счастливо смог преодолеть все предыдущие ловушки. Неудивительно, что несолоно хлебавши от стен Даулатабада (тогда еще называвшегося Деогири) пришлось отойти и известному своей силой и жестокостью делийскому султану Ала–уд–дину. Однако крепость все же пала, говорят из–за измены.
Студенты отдыхали в павильончике ядавских княгинь, а я тем временем преодолел еще сто ступенек, ведущих на вершину горы, где стоит готовая к выстрелу огромная пушка «Буревестник». Ее ствол направлен на раскинувшийся внизу пустой и безлюдный город. Мой взгляд задержался на Пипал гхате. За ним лежит святое для южноиндийских мусульманских паломников место Хульдабад — «Райский город». Вероятно, такое название этому месту было дано из–за огромного количества мавзолеев, в которых похоронены известные правители Декана, а может быть, потому, что там укрылась скромная могила фанатичного императора Аурангзеба. Тем временем солнце, стоявшее прямо над головой, напомнило мне, что уже давно пора было возвращаться в город, чтобы встретиться с господином Вадждом — поэтом.
Большинство иностранных туристов знает Аурангабад как исходный пункт автомобильных путешествий до всемирно известных пещерных храмов в Аджанте и Эллоре. Если бы они могли тут ненадолго задержаться, то увидели бы, что и Аурангабад, несмотря на сравнительную с Аджантой и Эллорой молодость, может предложить им немало интересного. Его основал на развалинах древнего индуистского города опытный абиссинский инженер Малик Амбар, раб, а позднее министр правителей Ахмаднагара. Его сын Фатех–хан после смерти отца назвал город Фатехнагар, однако Великий Могол Аурангзеб переменил название на Аурангабад.
В назначенное время перед гостиницей меня ждал господин Ваджд — элегантный с легкой проседью человек в белоснежном узком шервани, какие носят все состоятельные мусульмане.
— Сначала я хочу предложить вам небольшую поездку по достопримечательным местам, а вечером мы можем побеседовать с приятелями о литературе урду, — приветливо сказал Ваджд и открыл передо мной дверцу своей новой машины «Амбассадор».
К моему удивлению, машина направилась сначала за город, в сторону Аджанты. Слева вдоль дороги потянулся каменный водопровод, на котором через правильные интервалы стояли выложенные из кирпичей и оштукатуренные башенки. У одной из них мы остановились и приложили ухо к стене. Изнутри слышался шум падающей воды. Ваджд, выдержав паузу, сказал: