— Сейчас мы с тобой чайку попьем,— ласково сказала она,— там тебе курятинки оставили. Пойдем со мной, ягодка, пойдем!
В то время я еще и думать не могла, что мой примерный, добрый, ласковый, услужливый сын после возвращения из армии нанесет мне еще один удар, от которого я до сих пор не могу опомниться. Это случилось немногим более трех месяцев назад. Гена уже работал в милиции, вернее, учился в младшей милицейской школе.
Он вошел в гостиную, когда мы с Павлом смотрели по телевидению «Клуб кинопутешествий». Меня удивила парадная форма сына — новый костюм, галстук не поленился надеть, а за обедом говорил, что никуда вечером не собирается, надо ему позаниматься.
— Мама, отец... — Гена стоял навытяжку, словно готовился отдать рапорт высокому начальству. — Извините... Несколько слов... Не задержу...
Мы с Павлом переглянулись: начало такое многообещающее, что последует за ним? Уж не надумал ли сын изменить своей «милицейской вере» и поехать на какую-нибудь стройку века?
— Я люблю Светлану Пряжкову,— отрапортовал сын. — Она согласна выйти за меня замуж.
— Ну нет, ну хватит, мне этого не вынести...
— Мама, ты для меня все,— быстро заговорил Гена. — Ты лучшая из всех матерей на свете, я тебя люблю, всегда буду рядом, но от Светы не откажусь никогда. Мы еще со школьной скамьи...
— О господи, за что мне такое наказание?! Ты ж знаешь, что я терпеть не могу всех Пряжковых, они мне несимпатичны, даже противны, если хочешь! Отец пьяница, мать... Пусть она хорошая, пусть, но я не вынесу такого родства! Неужели ты не мог найти девушки, которая была бы достойна тебя!
— А может быть, я ее не достоин! — горячо проговорил сын. — Она скоро институт кончает, учительницей будет, а я что...
— Я категорически против, как хочешь, это убьет меня, сынок!
— Погоди, Геля, нельзя же так. — В голосе мужа проскользнула досада. — Геннадий, вероятно, давно все обдумал, дело здесь щепетильное, решать ему.
— Спасибо, папа. — Гена быстро вышел, словно боялся, как бы его не задержали, не передумали.
— Павел! Эта девочка... раздражает меня! А ее родители чего стоят? Ну как мне смириться со всем этим?
— Ты все время говоришь «нет», припомни,— мягко сказал Павел. — А если Геннадий любит Свету? Если это настоящее? Он ее знает, надо полагать, лучше, чем мы с тобой? И почему ты считаешь, что все должны поступать только так, как ты хочешь?
Эта его постоянная политика невмешательства выводит меня из равновесия.
— Взрослые дети не всегда нуждаются в поводырях и подсказках,— продолжал Павел. В последнее время он говорит со мной так, будто обращается не ко мне, а к аудитории. — Мы часто думаем за них, освобождая от труда их собственный ум, преподносим уже готовые решения, и не всегда они, надо признаться, правильны. Молодежь хочет жить по-своему. Нас раздражает форма их претензий, именно форма, а что касается содержания, то они чаще всего дальновиднее нас: новые поколения видят дальше, а горизонты видения старших все сужаются. Уж таков закон жизни.
— Но как можно оставить детей без совета, без подсказки? У нас за плечами большой жизненный опыт, война, а что они видели, кроме того, что каждое их желание исполняется?
— Тебе, моя хорошая, кажется, что у наших детей все не так, как должно быть. — Павел на меня не смотрел, он как бы разговаривал сам с собой. — Нас многое в них раздражает: и одеваются не так, бороды и усы отращивают, а ведь все это внешне! Важно, что внутри у них.
Он встал, легонько коснулся моего плеча и вышел.
Ему хотелось, вероятно, чтобы я осталась одна, подумала и конечно же успокоилась. Успокоишься тут! Дети отдаляются от нас духовно, перестали нуждаться в наших советах, поступают, как им вздумается. А их ошибки кто исправлять будет?
Света не принесет Геннадию счастья, я в этом была уверена, а если еще Пряжковы возьмут на себя роль наставников в молодой семье? Недавно с этими людьми произошел прямо-таки анекдотичный случай: Пряжков ходил по квартирам нашего дома, говорил, что его жена умерла внезапно, нужны деньги на похороны: «Выручайте, люди! С получки все верну сполна!» И люди выручали.
Я ничего этого не знала, мне уже рассказали после того, как в ларьке снова замелькало накрахмаленное белое сооружение. А дело было в том, что Пряжкова уезжала в деревню к дальним родственникам и не оставила мужу денег на водку. От долгов он отказывался наотрез: «Э, нет! Я на дохлую муху не клюю! Чтобы я да на похороны своей единственной любимой супруги деньги собирал?! За такие сплетни судиться буду!»
Но Пряжкова, надо отдать ей должное, подталкивая своего предприимчивого мужа кулаком в спину, водила по квартирам, приказывала: «Признавайся, алкаш пахучий, сколько рублей тут выцыганил?» — и отдавала деньги...
Я вошла в ванную комнату, хотела запереть за собой дверь, в квартире больше уединиться негде, но сын опередил меня:
— Ма, успокойся, все будет в лучшем виде, ты Светлану не знаешь, она заботливая, добрая, поможет тебе вести домашнее хозяйство, и вообще... Ты ее полюбишь, если узнаешь поближе!
— Пожалуйста, дай мне возможность остаться одной, пожалуйста.
Гена с состраданием посмотрел на меня...
По настоянию Пряжковых свадьба была в ресторане: «Знай наших!» Я вынуждена была вести себя так, как должна вести себя мать на свадьбе сына, но что у меня было на душе!.. Я боялась произнести не то слово, ненароком вздохнуть или взглянуть на невестку «не так». Зато ее родители, подвыпив, лезли ко мне с поцелуями и объяснениями в любви.
— Ангелина Николаевна, доктор, спасительница вы наша, родственница теперешняя, ей-богу рад! Уважаю вас как самого себя! Чего таить — повезло нашей дуре, в такой дом ее определили! Да и меня самого теперь не грожь! Зять милиционер! Я теперь кое-кому покажу!— Пряжков пытался обнять меня, но я с улыбкой, которая дорого стоила мне, уклонилась.
С другой стороны меня атаковала Пряжкова:
— Сватьюшка, давай на «ты» переходить? К чему нам всякие «фигли-мигли»? Давай по-родственному! — и ставила мокрыми губами печати на моей щеке.
После пиршества, уже дома, когда никого из чужих не было, Гена сказал мне:
— Ма, мы с вами будем жить. С тобой, с папой.
— Всегда с вами,— поставила точку Света.
Она стояла посреди комнаты в красном, чересчур коротком платье, скорее похожем на удлиненную кофту, туго стянутую в талии кожаным ремешком. Ее черные волосы (покрасилась перед свадьбой, и, надо признаться, весьма удачно) рассыпались по плечам, спине.
— Ангелина Николаевна,— обратилась Света с какой-то натянутой улыбкой и, как мне показалось, фальшивой,— разрешите называть вас мамой?
От такой неожиданности не мудрено в обморок упасть, но я выдержала пристальный взгляд голубых холодных глаз невестки и ответила как можно мягче:
— Если сможешь, пожалуйста.
Гена не догадался скрыть вздох: я так и думала, что эту «работу» проделал он, и не без усилия.
Утром Светлана в тюрбане из полотенца, в халате, накинутом на ночную рубашку, вышла из детской как раз в тот момент, когда мы с Павлом отправились на кухню.
— Доброе утро! — поприветствовала нас невестка и крикнула неожиданно громко, на всю квартиру: — Ге-нуля!
Мы с Павлом переглянулись с недоумением. Сын выскочил из комнаты, на ходу чмокнул меня в щеку, бросил отцу: «Доброе утро» — и следом за Светой вошел в ванную.
Щелкнула задвижка, полилась вода. Они моются под душем вместе? Я смотрела на мужа с ужасом, он на меня— с торжествующим укором:
— Учись! А ты до сих пор заставляешь меня отворачиваться, когда раздеваешься! До чего же ты у меня несовременная!
В гостиной мы с ним раздвинули стол, принесли из холодильника все, что, по нашему мнению, могло показаться невестке вкусным,— не кормить же ее в первый день на кухне!
Но Света от завтрака отказалась, попросила налить ей кофе. Сидела она за столом, отодвинувшись от него, закинув ногу на ногу (в нашем доме это считалось неприличным), в своем красном платье, похожем на удлиненную кофту. Не поднимая со стола чашечки, она ложкой подносила кофе ко рту.
На другой день я хотела, как обычно, выстирать сыну белую рубашку, но Света отобрала ее у меня:
— Теперь это буду делать я, мама.