А молодого коногона
Несут с разбитой головой.
В кабаке дрожали стекла от пляски. Ребята не обращали на грохот никакого внимания и продолжали заунывно петь:
Двенадцать раз сигнал пробило,
И клетка в гору пронеслась,
Подняли тело коногона,
И мать слезою залилась...
Меня поразила худенькая девочка лет семи, с бледным лицом и большими черными глазами. На тонкой шее у нее висел медный крестик. Девочка сидела, поджав под себя красные босые ноги и натянув на озябшие колени юбчонку. Она держала в дрожащих пальцах папиросу и, жадно затягиваясь, курила. Я никогда не видел, чтобы девочки курили табак. Не зря она по-стариковски кашляла.
А ребята пели негромко, лениво, будто им не хотелось петь:
Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя,
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна...
Чтобы меня не заметили рудничные ребята, я нагнулся, делая вид, что очищаю щепкой налипшую грязь. Но меня увидели.
Коренастый, одетый в черные лохмотья мальчуган, наверное вожак, подошел ко мне вразвалку, запустив руки в карманы по самые локти. Он оглядел меня презрительно и спросил:
- Ты кто?
- Никто.
- Дать тебе в рыло?
- Не надо.
- Почему?
Я не знал почему и сказал:
- Драться грех. Бог накажет.
Задира покосил глазом на свою грязную грудь, где болтался на засаленной нитке крестик, сплюнул сквозь щербатый зуб и сказал:
- Шахтер богу не родня, его бойся как огня. Понял?
- А я Ваське скажу.
- Какому Ваське?
- С Нахаловки, у вас тут работает.
- А ты кем Ваське доводишься?
- Брат, то есть сосед. Одним словом, я ему завтрак несу.
- Забожись!
Я снял шапку и перекрестился.
- Так бы и сказал. Ваську я знаю. Иди, никого не бойся. Если остановят, скажешь, Пашка Огонь пропуск дал.
Я пошел дальше, но Пашка снова догнал меня:
- Идем, я тебе покажу, где Васька работает. Он хороший парняга. У нас его любят.
Мы пошли рядом. Я испуганно косился на Пашку: уж очень он был страшный в своем тряпье, с черным лицом и руками.
- Ты чего такой грязный? - спросил я.
- Со смены, - равнодушно ответил Пашка, - в ночь работал.
- Где?
- Где же? В шахте, конечно. Лампонос я, а батька забойщик.
Мы подходили к последнему "питейному заведению", когда неожиданно с грохотом распахнулась дверь кабака и на пороге показались двое шахтеров.
Один из них держал в руке шахтерский обушок и порывался куда-то бежать. На нем кровавыми клочьями свисала рубаха. Его товарищ, молодой парень с рябоватым лицом, с гармошкой на плече, удерживал друга.
- Пусти, Петька! Хочешь, чтобы они нас совсем задушили, хочешь, чтобы мы сгорели в шахте?
Со страху я было пустился наутек, но Пашка схватил меня за рукав:
- Не бойся. Это мой брат Петька, тот, что с гармошкой, а пьяный - наш сосед. У него сынишку в шахте завалило: три дня пробивались к нему, так и не откопали. Мать с горя удавилась ночью в сарае. И вот он один остался, напился пьяный и хочет хозяина шахты фон Граффа убить.
Едва Пашка произнес эти слова, как из-за угла вымчались двое верховых казаков с чубами из-под фуражек. За ними, покачиваясь на мягких рессорах, ехал фаэтон. В нем сидел важный господин, как видно, хозяин шахты. Позади скакали еще двое всадников с плетками и карабинами через плечо.
- Пусти, Петя, дай я с ним рассчитаюсь! - кричал пьяный и рвался к пролетке.
Один из казаков ударил шахтера плеткой по голове, и тот упал в грязь.
Пашка схватил камень и кинулся туда, где началась свалка.
Я не знал, куда бежать, где искать Ваську, и припустился к шахте...