Посреди комнаты возвышался большой стол массивного красного дерева; его окружали соломенные стулья, деревянные части которых были выкрашены в серо-голубой цвет. Дюжина стульев неизменно была расставлена следующим образом: три вокруг стола, семь вдоль стены, один перед секретером — за ним Отец писал свои рапорты, — один возле камина, напротив маленькой деревянной скамьи с ласковым названием «банкетка».
Если эти стулья передвигали, то только по какой-нибудь причине — чтобы принять гостя, пообедать или поужинать. Когда же этой причины более не существовало, стулья неизменно оказывались на своем обычном месте, и можно было подумать, что, как в сказке, они сами возвращались на свои места.
Гравюры, изображавшие «Времена года» и заключенные в рамы из черного дерева, составляли художественное украшение четырех стен. Оформление комнаты дополняли военные трофеи, карабин, два пистолета и сабля Отца.
Завершал меблировку большой дубовый шкаф» (II).
Вы, должно быть, уже угадали профессию Отца, то есть старика Марена. Да, верно, он был солдатом, но ко времени повествования уже вышел в отставку и служил таможенником.
«В то время таможенники, как и солдаты, носили зеленый мундир, треуголку, саблю на боку, карабин на плече, пистолеты на поясе. В любую минуту они должны были быть готовы (…) вступить в перестрелку с английскими корсарами и контрабандистами(..).
Служба Отца была тяжела, ибо удерживала его иногда на неделю, на две, а то и на месяц вдали от дома; но обязанности свои таможенник исполнял со всей тщательностью, при этом постоянно тихонько напевал, — он, человек, никогда даже не улыбнувшийся. Правда, песня, которую Отец напевал себе под нос, насмерть поразила услыхавших ее при Вальми и Жеммап. Этой песней была «Марсельеза»» (I).
Как известно, битвы при Вальми и при Жеммап были первыми военными победами революционной Франции в 1792 году, и, стало быть, старый республиканец, давно уже ушедший с полей сражений, навсегда остался верен своим идеалам. Как и отец самого Дюма, о котором многие исследователи биографии писателя тоже часто пишут, пользуясь заглавной буквой — Отец. Ведь Отец играл в его жизни весьма важную роль: роль благородного мифа, созданного трудами матери Дюма и всю жизнь поддерживаемого писателем. Дюма унаследовал от отца республиканство и, хотя какое-то время пытался перейти на позиции сторонника народной монархии, в конце концов остался верен отцовскому идеалу.
Но вернемся в дом старика Марена. Портрет дома и портрет человека дополняют друг друга, и вместе складывается яркая, живая, но лишенная романтизма картина. Здесь нет ни романтической бедности и бледности старого солдата, ни умиления перед трудностями жизни. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Все в описании выглядит добротно и прочно и отражает трезвый добродушный реализм наблюдательного человека, способного неназойливо подчеркнуть типические черты своего героя и его окружения.
А вот еще более неустроенное жилище из трущобы.
«… В этой комнатенке с низким потолком, тяжелыми плитами на полу, тесной, холодной, сырой, не было ни душистых цветов, ни певчих птиц, ни обивки, ни обоев.
Единственные украшения на стенах — старый офорт, репродукция «Меланхолии» Дюрера, и висевшее напротив небольшое квадратное зеркало в раме желтого дерева, а над ним — две ветки букса в форме креста. Комнату разделяла зеленая саржевая занавеска, прибитая гвоздями к балке на потолке; она ниспадала до самых плит, покрывавших пол; несомненно, заботливая рука набросила это покрывало, пряча от посетителей удручающее зрелище нищенского ложа. (…)
Стол из старого дуба; черная деревянная доска, на которой можно было писать мелом; пюпитр с объемистой тетрадью, несомненно содержавшей произведения Генделя или псалмы Мачелло; довольно длинная скамья, на которой могло усесться восемь — десять человек; высокий табурет; плетеный стул — вот и вся скудная обстановка комнаты, такой же голой, как и ее стены» («Парижские могикане». Ч. I, XIII).
Нетрудно догадаться, что комната принадлежала бедному школьному учителю, за пять франков в месяц обучавшему детишек ремесленников своего квартала. В свободное от уроков время он предавался музицированию на виолончели.
Итак, жилища несут на себе не только отпечаток профессии и образа жизни своего хозяина, но и являют нам восхитительные подробности, вроде точного и вечного расположения стульев, которые опять же свидетельствуют о ясном видении окружающего мира и наблюдательности автора. Как и в описании дома Жюли из «Монте-Кристо», эти детали несущественны для развития действия, но для читателя они важны: именно они заставляют видеть все «как было». У Дюма вполне может на стене висеть ружье, которое так никогда и не выстрелит, но отсутствие ружья создало бы пробел в реальности, свело бы описание к схеме, а жизнерадостный и жизнелюбивый автор «Трех мушкетеров» недолюбливал схемы и прибегал к ним очень редко, только в тех случаях, когда именно это соответствовало его литературному замыслу.
Кстати о мушкетерах. А как жили они? Здесь мы вступаем, говоря по-научному, в область описания исторических интерьеров. И что мы видим?
«Атос жил на улице Феру, в двух шагах от Люксембурга. Он занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ему сдавала хозяйка дома, еще не старая и очень красивая, напрасно обращавшая на него нежные взоры. Остатки былой роскоши кое-где виднелись на стенах этого скромного обиталища, например: шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще эпохе Франциска I, один эфес которой, украшенный драгоценными камнями, должен был стоить не менее двухсот пистолей. (…)
Кроме шпаги, внимание привлекал еще портрет знатного вельможи времен Генриха III, (…) Портрет имел с Атосом известное сходство, (…)
И в довершение всего этого — ларец изумительной ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет, красовался на выступе камина, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего окружающего. Ключ от этого ларца Атос всегда носил при себе» («Три мушкетера», VII).
Не больно-то роскошно жил граф де ла Фер! Что до д’Артаньяна, то его квартира состояла лишь из спальни и передней, и в ней была единственная кровать, в результате чего слуга Планше был вынужден спать в передней на одеяле.
Такая бедность королевских мушкетеров не должна нас удивлять. Историк Ж.-К. Птифис в своей книге «Истинный д’Артаньян» рассказывает, что постройка казармы для мушкетеров была впервые санкционирована патентными письмами Людовика XIV только в 1671 году. Действие же романа «Три мушкетера» происходит в 1625 году.[85] В то время мушкетерам действительно приходилось снимать квартиры в городе за свои деньги. А поскольку основной их заботой был достойный внешний вид, то есть обмундирование, на квартиру денег уже не хватало, и приходилось выбирать жилище поскромнее.
Дюма учел эти исторические данные, и его д’Артаньян живет в своей жалкой, почти лишенной мебели квартирке, единственным преимуществом которой оказывается то, что она расположена непосредственно над жилищем хозяина дома Бонасье, и, разобрав паркет в своей комнате, наш мушкетер успевает вникнуть в интригу против г-жи Бонасье и вовремя вмешаться.
Впрочем, разобрать паркет можно и для того, чтобы завязать интригу.
Когда принцесса Генриетта Английская, в свите которой находилась Луиза де Лавальер, попыталась воспрепятствовать страсти короля, удерживая Лавальер в ее комнатах и постоянно следя за ней, находчивый Маликорн нашел способ удовлетворить прихоть Его Величества. Дело в том, что по желанию принцессы Лавальер перевели в комнатку на мансарде, помещавшуюся над комнатами придворных. Только один этаж, то есть пол, отделял фрейлин от придворных офицеров.
«В комнаты фрейлин вела особая лестница, находившаяся под надзором г-жи де Навайль. Г-жа де Навайль слышала о прежних покушениях Его Величества, поэтому для большей надежности велела вставить решетки в окна и в отверстия каминов. Таким образом честь мадемуазель де Лавальер была ограждена как нельзя лучше и ее комната стала очень похожей на клетку» («Виконт де Бражелон». Ч. IV, XI).
По счастью для короля, под комнатой его сердечной зазнобы находились пустовавшие комнаты г-на де Гиша — раненый де Гиш лежал в Фонтенбло. Хитрый Маликорн надоумил королевского наперсника Сент-Эньяна занять комнаты де Гиша и приказать плотнику, пробив отверстие в потолке, соединить ее лестницей с комнатой фаворитки.
И, как всегда у Дюма, ни одна деталь не забыта. Маликорн инструктирует Сент-Эньяна:
«— В комнате с пробитым потолком… вы внимательно слушаете?
— Да.
— Вы поставите лестницу, по которой либо мадемуазель де Лавальер будет спускаться к вам, либо король будет подниматься к мадемуазель де Лавальер.
— Но ведь эту лестницу увидят.
— Нет. Вы закроете ее перегородкой, которую оклеите такими же обоями, как и другие стены комнаты; у мадемуазель де Лавальер она будет замаскирована люком, составляющим часть паркета и открывающимся под кроватью».
Однако отверстие под кроватью подходит для тайного хода, прорытого аббатом Фариа в замке Иф, а не для спальни юной фрейлины.
«Согласно вновь составленному Маликорном плану отверстие было сделано в углу. И вот почему. Так как в комнате Лавальер не было туалетной, то Луиза в это самое утро попросила большие ширмы, которые заменяли бы перегородку, и ее желание было исполнено. Ширмы отлично закрывали отверстие в полу, которое к тому же было искусно замаскировано плотником. Когда дыра была проделана, плотник забрался в комнату Лавальер и смастерил из кусочков паркета люк, которого не мог бы заметить даже самый опытный взгляд. К люку были приделаны ручка и два шарнира. Заботливый Маликорн купил также за две тысячи ливров небольшую винтовую лестницу.
Лестница оказалась длиннее, чем было нужно, но плотник отпилил в ней несколько ступенек, и она пришлась как раз впору. Несмотря на то, что этой лестнице предстояло держать царственный груз, она была прикреплена к стене только двумя болтами. Точно так же она была прикреплена к полу.
Молотки били по подушечкам; зубья пилы были обильно смазаны, а рукоятка завернута в куски шерстяной материи. Кроме того, самая шумная часть работы была произведена ночью и рано утром, то есть во время отсутствия Лавальер и принцессы.
Когда около двух часов дня двор вернулся в Пале-Рояль и Лавальер поднялась в свою комнату, все было на месте: ни одна щепочка, ни одна соринка не уличали заговорщиков» (XLI).
На этой лестнице Сент-Эньян надеялся найти орденскую ленту, а Маликорн — грамоту о пожаловании дворянского звания. В целом, интрига вполне соответствует духу галантных похождений описываемой эпохи.
Тайные ходы, скрытые лестницы, незаметные рычаги в стене, нажатие которых сдвигает плиты пола, — все это постоянные спутники интерьеров романтических исторических романов, будь то книги Ш. Нодье, В. Гюго или Э. Сю. Дюма не отставал от собратьев по перу, но добавлял к описаниям штрихи, достойные реалиста: он досконально представлял себе всю сцену и не отбрасывал «лишние» детали. Чего стоят ступеньки длинной лестницы, которые пришлось отпилить! В результате само устроение лестницы превращается в приключение Читатель с волнением следит, не заметит ли кто-нибудь посторонний следов тайной работы, и мы, право же, много потеряли бы, если бы писатель ограничился лишь упоминанием о том, что такая лестница была сооружена, и перешел бы сразу к последующим событиям.
Архитектурные хитрости и тайные устройства не всегда служат усладам короля и вельмож. Они могут превращаться в коварные ловушки. Вот Екатерина Медичи застает юного Ортона за тем, что он пытается спрятать в потайном месте записку де Муи к королю Наваррскому. Юноша перепуган при виде гневной королевы, но отдать записку не соглашается. Королева внешне сменяет гнев на милость и отпускает его, сделав при этом несколько шагов вперед и приложив руку к стене…
«Едва он сделал три шага, как пол исчез под его ногами. Ортон оступился, распростер руки, дико вскрикнул и провалился в камеру смертников, открытую рычагом, который нажала королева-мать.
— А теперь, — сказала Екатерина, — из-за его упорства мне придется идти сто пятьдесят ступенек вниз.
Екатерина поднялась к себе, зажгла потайной фонарь, вернулась в галерею, поставила рычаг на место, отворила дверь на витую лестницу, казалось, уходившую в недра земли, и… спустилась до железной двери, которая вела прямо на дно провала. (…)
За стеной слышалось журчание Сены, воды которой, просачиваясь под землей, подходили к самому основанию лестницы» («Королева Марго». Ч. V, V).
Такой вот мрачный интерьер. Его довершает еще один рычаг, при помощи которого Екатерина, стоя внизу, в камере смертников, сталкивает тело Ортона в Сену.
Итак, мы в Лувре. Описаний Лувра у Дюма очень много. Французская история происходит в конкретной обстановке, и короли живут не в абстрактных дворцах. Вот, например, Генрих III в сопровождении герцога д’Эпернона отправляется в спальню своих будущих гасконских телохранителей, чтобы убедиться в том, что отныне у него надежная охрана. Каким путем он пойдет? Он пойдет к старым помещениям Лувра по направлению к улице Астрюс, к заброшенной стройке мебельного склада. Пройти туда галереями можно за пять минут («Сорок пять». Ч. I, XII). Дойдя до выходящих на улицу Астрюс помещений, «герцог достал ключ, спустился на несколько ступенек вниз, перешел через дворик и отпер дверь под аркой. (…) Шагов десять пришлось пройти по темной дорожке до внутреннего двора, в одном углу которого возвышалась каменная лестница. Лестница эта выводила в просторную комнату или, вернее, в огромный коридор» (XIII). В коридоре и были поставлены сорок пять кроватей будущих гвардейцев.
Самое любопытное — Дюма пишет не о современном ему Лувре, куда можно было сходить и, так сказать, свериться на месте с деталями. Лувр, по которому бредет унылый Генрих Валуа, ко времени написания романа был уже основательно перестроен, сначала Генрихом IV, потом другими монархами. То, что с такой легкостью и естественностью описано в романе, является реконструкцией, плодом внимательного чтения трудов по истории архитектуры, по истории самого Лувра.
Однако не Лувром единым удовольствуешься в историческом романе, даже если король в нем — одно из действующих лиц. Как жили в том же XVI веке герои попроще? Скажем, обеспеченные парижские буржуа?
Вот королевский шут Шико, скрывавшийся под именем мэтра Брике, купил себе небольшой домик у ворот Бюсси. Домик был двухэтажный, с балконом во втором этаже. Его крыша была окаймлена каменными зубцами «на фламандский манер», а водосточные трубы были сделаны в виде фантастических чудовищ. В углублении камня, служившего основанием для одной из подпиравших балкон колонн, Шико прятал ключи от своего дома. «В те времена любой ключ от сундука или шкафа по весу и величине мог поспорить с самыми толстыми ключами от ворот наших современных домов; соответственно и ключи от домов, согласно естественной пропорции, подобны были ключам от современных городов» («Сорок пять». Ч. III, XIX). Последняя подробность приведена автором для того, чтобы объяснить, почему Шико прятал ключ, а не брал его с собой в путешествие. Через весь дом из конца в конец проходила деревянная балка, которая «содействовала и украшению жилища, ибо была пестро раскрашена, и его прочности, ибо имела не менее восемнадцати дюймов в диаметре» (Ч. I, XVIII). Выдолбив в балке большое углубление, Шико устроил в нем тайник для денег и важных бумаг. В доме было несколько комнат и удобный выход на крышу, которая, благодаря зубцам, могла служить надежным наблюдательным пунктом. Как мы видим, даже очень скромненький домик можно использовать для разного рода тайных целей.