А сколько споров возникало между людьми по поводу наездников и лошадей! У конного спорта были свои проблемы. Взять, к примеру, иноходь. Когда жеребёнок ещё не умеет бегать чёткой рысью, наездник учит его переставлять ноги, как надо, то есть бежать «чистым ходом». Если жеребёнок начинает немножечко одной ногой торопиться, а другой опаздывать, получается иноходь. Исправить такого «иноходца» и заставить бежать так, как принято на бегах и скачках, практически невозможно, и такого жеребца обычно выбраковывали. Кто-то соглашался с этим, кто-то нет. А бывало, что жеребец, хоть и не полностью, но исправлял свой бег и мог показать неплохой результат. Таким выбракованным жеребцом, случалось, подменяли другого, более слабого. Так в 1912 году на московском ипподроме выяснилось, что под именем Грозящий выступал Кремень. Этот Кремень был некоторое время тому назад приобретён купцом Артыновым у графини Васильчиковой, жившей за границей, за 850 рублей. Сначала, как отметил один из наездников, «ход его был неправильным, а потом вложился и пошёл хорошо». Грозящий, то есть Кремень, бежал (участвовал в бегах) всего восемь раз и выиграл два вторых и два третьих приза, сделавшись фаворитом. До того как обман с подменой лошади был замечен, на Башиловке, где тогда жили наездники московского ипподрома, ходили слухи о том, что лошадь эта подозрительная, а наездник Дунаев не советовал наезднику Белаго на ней ездить. Однако резвость Кремня приносила доход, отказываться от которого ни у наездника, ни у хозяина жеребца желания не было.
Однако главные страсти на бегах разгорались по поводу ставок и выигрышей. Тотализатор появился в 1877 году, но особенно сильно азарт расцвёл в конце 1880-х годов. Собиралась здесь самая разношёрстная публика. Немало было людей бедных и неопрятных. Участвовали в игре не только те, кто имел платные места на трибунах, но и те, кто находился за забором. Они делали ставки через своих доверенных лиц. Первое время билеты, которые приобретали в кассах ипподрома посетители, делая ставки, стоили рубль, и это делало игру на тотализаторе более-менее доступной для самой затрапезной части населения столицы. В связи с тем, что публики на ипподроме с каждым годом становилось всё больше и больше, и отнюдь не за счёт её «приличной» части, а скорее наоборот, решено было поднять цены на билеты. В 1886 году билеты стали стоить 3 рубля, а в 1912 году — вообще 10, так что для многих посещение ипподрома стало роскошью. Народ, правда, нашёл выход. Люди стали приобретать билеты вскладчину, а выигрыши делить поровну. Но что делать, если бега и скачки происходят в рабочее время? Выход нашёлся. Складывались по рублику, посылали своего человечка делать ставки, а сами на следующий день смотрели по газетам, какая кобыла пришла первой и какой выигрыш принесла.
Не обходилось, конечно, без жульничества. Однажды летом 1906 года запасный рядовой Сергеев взял у отставного унтер-офицера Павлова 1 рубль 50 копеек, а у крестьянина Лактюшина 50 копеек на покупку билета и с этими деньгами скрылся. Крестьянин Иван Королёв присвоил себе весь выигрыш в размере 37 рублей 70 копеек, который он получил по билету, купленному вскладчину. А в 1904 году один тип, собравший деньги на билет, который выиграл, с нескольких человек, заявил, что оставляет себе проценты с выигрыша. Это, конечно, возмутило тех, кто дал деньги, и они его чуть не побили.
В 1890-х годах появились на ипподроме барышники, державшие так называемый «карманный тотализатор», которые брали себе по 10 копеек с рубля. Одним из них был мужик, которого все звали Мишкой. Он являлся такой же неотъемлемой частью ипподрома, как столб на финише. Знакомым он вместо «Здрасьте» говорил: «Дай папироску!» — и торговал «верными билетиками». Тот, кто выигрывал, платил ему по ресторанной норме чаевых. Этим и жил Мишка. Способствовала его материальному благополучию уверенность посетителей ипподрома в том, что администрация ипподрома и наездники, в особенности последние, — жулики и заранее знают, какая лошадь придёт первой. Мишка всем своим видом и поведением поддерживал эту уверенность, недвусмысленно давая понять, что был в конюшнях, угостил кого следует и теперь знает, какая лошадь придёт первой.
И хотя советы и намёки его далеко не всегда приводили к успеху, посетители ипподрома с такими, как Мишка, мирились, ведь плата за участие в игре у них была гораздо ниже той, что официально существовала на бегах, то есть 3 рубля 50 копеек, а потом и 10 рублей. Существовали простой и двойной тотализаторы. При простом тотализаторе выигрыш падал только на лошадь, пришедшую первой, при двойном — выигрыш составлялся из ставок на тех лошадей, которые пришли после первой и второй лошади.
Власть, и прежде всего полицию, обстановка стяжательства и азарта на ипподроме раздражала, и они не раз порывались тотализатор прикрыть. Ещё в октябре 1885 года московский обер-полицмейстер представил на имя московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова рапорт, в котором сообщал следующее: «В последнее время на Бегах устроена организация в тотализатор, сущность которой состоит из ставок мелких кушей за скачущих лошадей, с условием, что сумма, составляющая ставки, распределяется между лицами, которым посчастливилось поставить свои ставки на лошадь, обогнавшую других, за вычетом 10 процентов в пользу Скакового общества. Игра эта, доступная по дробности кушей каждому, увлекает массы бедных людей и детей, преимущественно же рабочий класс, собирающийся на скачки в надежде пользоваться через тотализатор лёгкою случайною наживой. Скаковое же общество, поддерживая из личных видов это увлечение, продолжает скачки почти беспрерывно с весны до глубокой осени. Чтобы судить, какой капитал в среде бедных переходит от одних к другим лицам через увлечение игрою в тотализатор, достаточно указать на то, что в прошедшем году Скаковое общество выманило от них посредством тотализатора до 180 тысяч рублей и в нынешнем до 320 тысяч рублей и того в два года около полумиллиона рублей. Рассматривая игру в тотализатор как придуманное дельцами средство к лёгкой наживе, нельзя не принять во внимание, что она, будучи вполне азартною, кроме разорения бедных классов, служит, подобно играм в публичных игорных домах, к несомненному развращению играющих и в особенности детей». Заканчивался рапорт довольно витиеватой фразой следующего содержания: «Ввиду всего этого, находя игру в тотализатор крайне вредною, имею честь представить об этом на благоусмотрение Вашего сиятельства на тот предмет, не изволите ли Вы признать нужным воспретить её и о последующем почтить меня предложением».
Надо сказать, что своим рапортом главный полицейский столицы поставил генерал-губернатора в трудное положение. Опасаясь «наломать дров», Владимир Андреевич Долгоруков начертал на рапорте: «Повременить». Не стал спешить с решением этого вопроса генерал-губернатор и тогда, когда и городская дума приняла решение о том, чтобы просить его «о принятии мер к закрытию тотализатора». Казалось бы, закрыть тотализатор на ипподроме было проще, чем закрыть игорные дома и клубы, ведь создать подпольный ипподром с тотализатором намного труднее, чем подпольный карточный притон, и, следовательно, наступившие от закрытия тотализатора конкретные последствия будут ощутимее в обществе, чем красивый жест по пресечению карточных игр. Ни для кого не секрет, что у нас любят принимать правильные, но неисполняемые решения, позволяющие властям испытать чувство удовлетворения от проделанной ими на благо отечества работы, и не унывать тем, с кем этот закон призван бороться.
Короче говоря, генерал-губернатор запросил Петербург о существовании там тотализатора. Петербург ответил, что на Царскосельском ипподроме, на скачках в Царском Селе и в Петергофе тотализатор имеется. Нет его только на Красносельских скачках. При таком ответе московскому генерал-губернатору оставалось только напомнить господину обер-полицмейстеру о том, что доход от тотализатора идёт на улучшение породы лошадей и закрытие его явилось бы мерой, несогласной с государственными интересами. Единственное, что в данном случае он мог бы посоветовать для улучшения сложившейся там обстановки, так это поднять цены на все билеты до 10 рублей и запретить распространение на заводах ипподромных афиш.
Во всех этих повышениях цен волей-неволей прослеживается желание «приличного» общества отгородиться от «трудящихся масс». Ипподром, и прежде всего тотализатор, стал привлекать к себе внимание чистой публики, которой совсем не хотелось находиться на одних трибунах рядом с матерящимися, хриплоголосыми пролетариями. При советской власти, а точнее в 60–70-е годы прошлого столетия, когда разница между трудом и капиталом несколько стёрлась и контраст между классами уже не бросался в глаза, как до революции, все посетители ипподрома, независимо от своего социального положения, с удовольствием поглощали пирожки, которыми торговал мужик, одетый в белые штаны, белую куртку и белый колпак по самые брови. Он носил пирожки в ящике с крышечкой через плечо, в котором мороженщицы носили мороженое, и кричал: «Горя-а-чие пирожки!» Пирожок с капустой стоил 5 копеек, а с мясом — 10. Последние были особенно вкусные.
Года два-три тому назад я заходил на бега. Лошади там стали американские, а публика осталась нашей. Замызганные, матерящиеся мужики и под стать им их убогие «скаковые дамы».
Куда опаснее в отношении азарта были карты. В карты играли все и везде. Каторжане в Сибири делали карты сами и называли их «чалдонки» (чалдонами, вообще-то, называли ссыльные местных жителей в Сибири). Чёрную масть делали с помощью клея и сажи, красную — из клея и кирпича. Красные «очки» на дамах ставили кровью, получая после этого право играть.
Аристократы привозили из-за границы разные виды игры в ломбер (карты). Привозили и специальные ломберные столики. Е. А Сабанеева в «Воспоминаниях о былом» описывает, до чего доводила карточная игра её мужа в екатерининскую эпоху. «Началась карточная игра… — пишет она, — дни и ночи… шум, крик, брань, питьё, сквернословие, даже драки… Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухший, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны». Во времена крепостного права жертвами картёжной игры становились не только её участники, но и люди совершенно к ней не причастные. Крепостные крестьяне целыми сёлами вынуждены были ни с того ни с сего переселяться в другие места из-за того, что хозяева проиграли их в карты.
Азарт, алчность, самолюбование, отсутствие живых человеческих интересов, любопытства и, наконец, просто стремление выжить, обогатиться — всё это слилось в карточной игре. В стране, где хватало людей, желавших разбогатеть, но не имевших для этого возможностей, карты такую возможность предоставляли. Лучше было бы, конечно, если бы эти люди вместо того, чтобы пропадать в карточных притонах и клубах, стали вместо европейцев, переехавших в Америку, добывать золото на Аляске или в Магадане или занялись ещё чем-нибудь полезным. И сами бы разбогатели, и стране пользу принесли. К сожалению, этого не произошло. Далеко было до Аляски, а до любого стола, где можно было раскинуть карты, — два шага. И вот в каком-нибудь ресторане «Порт-Артур» на Большой Никитской или «Тверь» у Страстного монастыря шулера без кирки и лопаты осваивали свой Клондайк.
В карточных притонах Хитрова рынка и Драчёвки шулера называли себя «игроками». «Понимающими игру, но без рук» называли тех, кто знал все приёмы, но не умел руками превращать дам в шестёрки и тузов в двойки. «Играющими» называли тех, кто мог вести любую игру, но без фокусов, и выигрывал на соображении и расчёте. Только настоящим «игрокам» удавалось пробиться в карточные клубы. В мире картёжников и шулеров карты называли «пеструшками», а «стричь барашка» означало обыгрывать клиента. Лето для шулеров было временем «сенокоса». Много их тогда путешествовало в поисках добычи на пароходах по Волге. «Работали» они обычно втроём-вчетвером. Сев на пароход, делали вид, что не знают друг друга. Потом завлекали какого-нибудь молодого купчика перекинуться в картишки. Садились играть и поначалу проигрывали, вовлекая жертву в игру. Потом, конечно, обыгрывали. Шулера помнили все вышедшие из игры карты и поддерживали главного своего игрока условными словами и взглядами, давая знать, какие у них карты, а также какие карты у жертвы. Настоящие игроки уже со второй игры теми же картами успевали заметить обратную сторону старших карт и во время сдачи эти карты брали себе, а «барашку» скидывали карту, находившуюся внизу колоды. Зная это, опытные люди всегда внимательно смотрели на руки сдающего, с тем чтобы его большой палец был плотно прижат к верхней карте колоды, а безымянный палец не касался нижней, зная которую, он мог скинуть вместо верхней себе, если она хорошая, и жертве обмана, если плохая. Хотя это и не спасало от проигрыша, но всё-таки мешало шулеру обманывать свою жертву. Посещали шулера и купеческие свадьбы. Гости на свадьбах, как это обычно бывает, собирались самые разные: родственники жениха и невесты, друзья их детства, соседи новобрачных и пр. Большинство не знало друг друга, и далеко не всегда их друг другу представляли, как это обычно делалось в «благородных» домах. Так что приходи, кто хошь, только оденься прилично и танцуй, ешь, пей сколько влезет. Так вот картёжники приходили на такую свадьбу, садились играть, обыгрывали подгулявших купцов и смывались. Облапошенные купцы, поняв, какую глупость они допустили, только спрашивали: «Не знаете ли, кто был сей Моисей?» — но ответа на свой вопрос не находили.
У шулеров, помимо воровских приёмов, был ещё один союзник азарт. Овладевая людьми, он лишал их выдержки и разума и делал добычей хладнокровных жуликов.
«Игра под ручку», краплёные карты, двойные карты с загнутыми углами и пр. и пр. — всё это мелкие хитрости из арсенала шулеров с их «вольтами», «подкладками», «слипшимися картами», а также их соучастников: «мазчиков» и «дольщиков». Эти деятели втягивали простаков в игру и в увеличение ставок, имея с этого определённый процент. Сотенные купюры, лотерейные билеты, акции, облигации, купоны и золото только мелькали перед глазами игроков.
Игры были самые разные: «Стуколка», «Трынка», «Железная дорога» (она же «Девятка»), «Штосс», «Шестьдесят шесть», «Баккара», «Драпо», «Пти-преферанс», «Козырный рамс» и пр. С каждым годом в Москве открывалось всё больше игорных заведений, как явных, так и тайных. В тайных шла игра в азартные игры. Азартными считалось большинство игр, в которые играли на деньги и в которых результат зависел не от умения играть и способностей играющего, а только от случая. Полиция постоянно запрещала карточные игры на деньги и «накрывала» игорные притоны. В 1889 году она обращала внимание городских властей на то, что во многих клубах, и в особенности Охотничьем и Купеческом, вовсю идёт игра под названием «Железная дорога», что появилась новая игра — «Эспаньоль» и что игры эти ежедневно заканчиваются большими проигрышами, достигающими иногда 10 тысяч рублей и более. Сообщалось в полицейских донесениях о новой «бескозырной» азартной карточной игре «Коробочка» или «Двадцать одно» и об увлечении посетителей Купеческого клуба игрой в кости под названием «Колбаса».
В 1915 году карточный притон под видом «Кружка торгово-промышленных служащих» был обнаружен в Малом Кисельном переулке, в доме Рассветовых. Клуб состоял из трёх комнат. Одна называлась конторой, а две другие — карточные. Когда в клуб явилась полиция, то застала у большого стола в одной из комнат восемь игроков, которые резались в «железку». Ставки начинались с 5 рублей. Перед началом игры игроки клали в банк по 100 рублей, а доход с каждого из четырёх столов доходил за ночь до 500 рублей и выше, так что содержателю этого игорного дома Каркашову был смысл рисковать. Благодаря своему кружку Каркашов в 1914 году смог купить у Рассветовых их дом в Кисельном переулке. А ведь год тому назад, когда надо было получить от полиции разрешение на открытие этого так называемого «кружка», целью его провозглашалось способствование физическому и моральному развитию человека! В «кружке» планировалось выписывание газет, журналов и книг с целью распространения среди его членов полезных знаний и сведений, устройство балов, маскарадов и танцевальных (танцевальных, как тогда писали) вечеров. Здесь посетители должны были играть в шахматы, домино и кегли. Не противоречила уставу «кружка» и игра на бильярде. «Ну а уж если в нашем „кружке“ кто-нибудь и захочет поиграть в карты, — говорили его учредители, — то сможет поиграть только в такие интеллектуальные игры, как винт, преферанс, вист, безик, рамс и бридж, но только не в запрещённые и азартные». Вход в помещения, где шла игра в карты, гостям и кандидатам в члены, согласно уставу, был запрещён. На деле же «кружок» этот оказался обыкновенным карточным притоном. Каркашов за его организацию получил полгода тюрьмы без конфискации имущества. Всё наворованное осталось-то при нём!
В некоторых питейных заведениях сочетались бильярд и карты. При этом народ в бильярдных стал делать ставки на игроков, как на лошадей на ипподроме. Двое играли, а один вовлекал в спор и подогревал азарт. Заключали и пари на игроков, хорошо умеющих класть «жёлтого» без промаха в «среднюю», а тем, кто от пари отказывался, предлагали сыграть в «пеструшки», то есть в карты. Были шулера, которые выдавали себя за сибирских купцов, обладателей золотых приисков или нефтепромышленников Кавказа. Они имели своих агентов, получавших проценты с выигрыша, которые подбирали им клиентов. Среди шулеров были торговцы из Китай-города, служащие. Они приглашали доверчивых людей к себе домой или приводили их в игорные дома и там с помощью двух картёжных пауков обирали. Не один богатый человек был ими разорён и обобран до нитки. Некоторых бывших московских капиталистов можно было встретить с протянутой рукой на улице около какого-нибудь ресторана или трактира.
Процветала картёжная игра также и в Московском общественном собрании на Тверской, в Артистическом клубе на углу Тверской и Гнездниковского переулка, в Клубе циклистов, то есть велосипедистов, на Тверском бульваре, в Спортивном клубе на Большой Дмитровке. В них сутками пропадали сотни человек, обыгрывая друг друга и обогащая хозяев этих заведений. В них постоянно толкались кокотки, проститутки и просто флиртующие дамочки. Публика в некоторых из них, особенно в Московском общественном собрании, собиралась самая низкосортная. Способствовало этому то, что в собрание это пускали любого, кто заплатит 50 копеек. Вот и заполняли 15–20 комнат заведения приказчики, конторщики, артельщики, позволявшие себе напиваться, материться, затевать ссоры, скандалы, одним словом, всё то, к чему так склонен наш героический, но невоспитанный народ.
В Артистическом клубе, содержателем которого был артист Молдавцев, одновременно на двадцати столах играло в карты более четырёхсот человек Если место у стола освобождалось, служители громко выкрикивали, вызывая следующих игроков. Согласно уставу, клуб должен был закрываться в шесть часов утра, однако находились играющие, которые просиживали здесь безвылазно весь следующий день. Остаётся только удивляться, как эта ерунда им не надоедала! Видно, очень страстные и живые были люди. Обидно за них и за страну. Страна, люди которой имеют много нерастраченных сил и энергии и которая не умеет и не желает занять их выгодным и полезным трудом, волей-неволей доводит свой народ до одичания, а себя до банкротства. Российская бюрократия в то время действительно была поглощена решением более конкретных, но мелких задач, и ей было не до решения общих проблем.
Одной из таких задач была борьба с карточными шулерами. Противопоставить им решили строгий учёт игральных карт, с тем чтобы шулера не имели возможности подменять в ходе игры новые карты краплёными. 13 декабря 1896 года в России были введены «Правила употребления игральных карт в клубах и собраниях». На подлинном экземпляре этого документа собственноручно его императорским величеством было написано: «Быть по сему». Согласно этим правилам клубы и собрания должны были приобретать карты исключительно в Управлении по продаже игральных карт (было и такое учреждение!), состоящем при Собственной его величества канцелярии, в учреждениях императрицы Марии Фёдоровны (ВУИМ)[75] или в учреждениях специально на то уполномоченных. Чиновники этих ведомств на местах вели особые книги по учёту прихода и расхода карт. Не позднее 15 января каждого года эти книги представлялись в Управление по продаже игральных карт для сличения с имеющимися там данными по продаже карт клубами и собраниями. На червонном тузе каждой колоды администрация клуба или собрания, до подачи карт для игры, была обязана накладывать штемпель с наименованием клуба. Без штемпеля использовать карты было нельзя. Одной колодой играли не более одной игры. Поигранные карты следовало возвращать в Управление по продаже карт.
При таком положении неудивительно, что хозяева клуба от продажи одних только карт могли ежедневно иметь доход в 2–3 тысячи рублей, ведь колоду карт, которая стоила 50 копеек, клуб продавал за 3 рубля. А ведь помимо продажи карт были ещё и другие доходы, которые давали эстрада, буфет, членские взносы и пр.
На эстраде Спортивного клуба с часа и до двух ночи давались «нумера» кафешантана и до трёх ночи играл струнный оркестр. В «американ-баре» с трёх до четырёх часов публика пила прохладительные напитки, а на небольшой эстраде пели актёры и любители. По средам и субботам в этом клубе устраивались карнавалы, в которых участвовало по 500–700 человек. В остальные дни шла карточная игра с участием 150–200 человек. В основном это были молодые люди, прожигавшие жизнь, азартные игроки, кокотки «среднего и высшего разбора», как тогда говорили, и люди с тёмным прошлым по части карточной игры.
Вся эта карточно-денежная вакханалия не могла оставить равнодушной общественность. Люди писали письма руководству столицы с требованием положить конец творящимся в клубах безобразиям. Встречались письма довольно колоритные. Вот что писала некая госпожа Смирнова в 1907 году: «Чтобы открыть клуб в доме Филиппова на Тверской дали взятку 6 тысяч рублей и платят ежемесячно по 4 тысячи. Старшины клуба, генерал Лавров и генерал Шрамченко, имеют в день по 3 тысячи рублей. Ещё на Дмитровке открылся шахматный клуб. Этот игорный дом содержит известный шулер из Одессы Николай Иванов Макаревский, судимый за обыгрывание в карты. Клуб Артистический содержит жид-рассказчик Молдавуев, известный шулер. Он платит полиции 5 тысяч в месяц и собирает 1 миллион в год. Жиды, которым нельзя жить в Москве, укрываются в клубах. Нет клуба, где бы не участвовали жиды. На эти деньги, которые собирают жиды в клубах, они купят леворьверы и будут нас убивать. Вот что делается в Москве».
Глас народа был услышан в думе. Московский городской голова Николай Иванович Гучков попытался с помощью прессы организовать кампанию против игорного бизнеса и его вредного влияния. В письме одному из издателей он сообщал: «Азартная игра в карты стала причиной разорения многих лиц и развращающим образом действует на неустойчивую, способную к увлечениям часть населения. Считаю долгом присоединить свой голос к ходатайству о полном воспрещении азартной игры в московских клубах».
Реакция на это сторонников игорного бизнеса не заставила себя ждать. На Гучкова набросились нанятые ими журналисты. Один из них писал: «Николай Иванович Гучков, начавший свою карьеру с развески чая для фирм Боткина, занялся теперь развеской общественной нравственности. Ему приписывают инициативу мер против азарта… Он же, по словам органа распивочной прессы „Московского листка“, намерен возбудить в ближайшем заседании городской думы вопрос о закрытии некоторых клубов. Между тем нравственный облик Н. И. Гучкова в достаточной степени охарактеризован оглашением в печати вопиющего факта несомненного соучастия этого господина в преступлении, грозящем арестантскими ротами». (Автор статьи намекал тут на ничем не подтверждённую причастность Гучкова к исчезновению из полицейского участка протокола об искалечении сына купца Смикуна автомобилем.)
На этом наш правдоискатель не остановился. Он привёл и политико-экономическое обоснование злокозненного поведения городского головы. «Поход против клубов, — писал он, — Гучков предпринял по просьбе и в интересах содержателей трактиров и ресторанов. Дело в том, что клубные кухни и буфеты отвлекают довольно значительное число московских обывателей от их собственных заведений, а это их бьёт по карману». Ну а чтобы довершить удар, автор, достав из старого сундука знакомую всем нам мысль, писал: «Гучков знает, что с закрытием клубов азарт не прекратится, а переселится в тайные игорные притоны и этот азарт ничто в сравнении с тотализатором на ипподроме». Проще говоря, зачем бороться, если нельзя зло истребить полностью.
Борьба за чистоту рядов кончилась ничем. Золотой бычок победил. 11 декабря 1908 года Съезд мировых судей, пригласив в качестве экспертов представителей игорных домов, не признал игру «Железная дорога» азартной. В обоснование такого вывода суд сослался на мнение экспертов, которые заявили, что «эта игра требует тонкого соображения, основанного на математической теории сочетаний, перестановок и соединений, по которым составляются таблицы игры, обязательные для понтирующих». Прокурор московского окружного суда Ю. А. Лопухин против такого решения не возражал, хотя и не имел ни малейшего представления о «математической теории сочетаний, перестановок и соединений».
Бытие снова победило сознание.
Преступники. — Блюстители порядка
В бедной России мечта разбогатеть, нажиться, получить выгоду, хотя бы маленькую, не покидала многих. Поэтому не удивительно, что у нас всегда было так много игроков, шулеров и мошенников. Романы и повести, скандальная газетная хроника, анекдоты и стихи — все они в большей или меньшей степени отражали и отражают эту нашу специфику. Вот одно из четверостиший того времени:
Ещё один стишок пришёл в Москву из Петербурга с письмом, отправленным некоей М. Ф. Бобровой в 1916 году наложенным платежом. Это значило, что для получения письма надо было заплатить 10 рублей, которые отправлялись самой Бобровой. На конверте было написано: «Секрет земного счастья». Находились любопытные, которые конверт вскрывали. В нём они находили другой конверт, а в нём бумажку со стишком:
Возможно, что кому-то этот совет пригодился и деньги были потрачены не зря, однако полиция Петрограда Боброву задержала и передала суду.
Способы отъёма денег у граждан были весьма разнообразны. От женских слёз до обещания «златых гор», от сбыта фальшивок до лицедейства — всё использовалось мошенниками всех мастей в России. Представьте: одинокая интересная дама, обладательница нескольких подмосковных дач, которые она сдаёт в аренду, заводит себе покровителя в лице немолодого, но состоятельного человека. Однажды она вызывает его к себе и он, явившись, застаёт любимую женщину в обществе какого-то мрачного типа и в слезах. Оказывается, она должна этому грубому извергу, подрядчику Копачелли (он постоянно шевелит густыми чёрными бровями и усами) 500 рублей, которых у неё сейчас нет, а он душит её за горло, не желая отсрочить уплату долга. Копачелли действительно рычит, скалится и грозит разорить все её дачи, если она сейчас же не отдаст долг. Она, с рыданиями и ломая руки, просит своего благодетеля выручить её. Тот, как человек добрый и галантный кавалер, торопится помочь бедной даме и даёт этому Копачелли 500 рублей. Когда добрый человек уходит, дама и её кредитор пьют шампанское и смеются над сердобольным кавалером.
Использование актёрских способностей позволяло мошенникам обезоруживать «клиентов» и заставлять их делать то, что, подумав хорошенько, они никогда бы не сделали. Однако рассеянность, стеснительность и правила поведения в обществе часто не позволяют человеку защитить себя от нахала и мошенника. Примером этого может служить случай с одним ювелиром. А произошло вот что. Однажды в 1898 году к одному из московских ювелирных магазинов подъехал в карете старик генерал в сопровождении лакея в ливрее. Генерала встретили, конечно, с поклоном. Ещё бы, это ведь не простой генерал, а генерал боевой: у него правая рука на перевязи, да и левая едва двигается. Он выбирает в магазине несколько золотых вещиц на тысячу рублей, собирается расплачиваться наличными, хватился, а денег-то и нет. Вот незадача! Выругался старый солдат, плюнул и, обратившись к хозяину, сказал: «Будь добрый, напиши, братец, моей жене записочку, а мой человечек съездит за деньгами, а то, сам видишь, писать мне тяжело». — «Извольте, ваше превосходительство», — ответил хозяин, взял перо, бумагу и написал под диктовку генерала: «Милая Варя, пришли немедленно тысячу рублей с этим человеком. Вечером объясню», а написав, спросил, как подписать, на что генерал небрежно ответил: «Напиши просто: „Твой Ваня“. А про то, что купил, не хочу писать, пусть сюрпризом будет». И улыбнулся широко и добродушно. Лакей с запиской уехал, а через полчаса деньги были доставлены и генерал с покупкой уехал. Его провожали до кареты, кланялись и просили приезжать ещё. Довольный хозяин магазина до конца дня всё руки потирал от удовольствия: не каждый же день у него делались покупки на такие большие суммы. Когда же он вернулся вечером домой, жена его спросила: «Зачем это, Ваня, тебе понадобилась тысяча рублей?» — «Какая тысяча, Варя?» — спросил купец. «Как какая, — удивилась жена, — да та, которую я по твоей записке лакею отдала. Важный такой лакей. Да вот же твоя записка!» — «Ах, я баранина!» — завыл муж, увидев собственную записку, и схватился за голову. Тут до него дошло, что генерал и лакей — жулики, прознавшие о том, как зовут его и его жену.
Уважительное отношение к боевым заслугам сограждан мошенники не раз использовали для извлечения преступных доходов. Для этого они надевали военную форму, вешали на грудь ничего не значащие регалии, такие как знак за спасение погибающих на море, жетон общества хоругвеносцев, иерусалимский крест, бронзовую медаль «За усердие» и пр.
Как известно, матрос Пётр Кошка прославился своими подвигами во время Крымской войны. Не успела война закончиться, как появился в Москве «матрос Кошка» в уланском мундире, до того обедневший, что просил подаяние. Генерал-губернатор Закревский, тот самый, что самолично избивал купцов в своём кабинете, велел его найти и доставить к нему. Нищий был задержан и предстал перед генерал-губернатором. Тут и выяснилось, что он самозванец, мещанин из Серпухова по фамилии Плотников, а мундир принадлежит не ему, а его брату.
Костюм и внешний вид в деятельности преступника имеют большое значение. Некий Ипогорский-Ленкевич, одетый в черкеску, представился в одной из московских гостиниц Константином Ебрагимовичем Шервашидзе — капитаном конвоя его величества, прибывшим из Петербурга. Ему предоставили лучший номер на первом, как он и просил, этаже, а он украл из номера всё, что мог, и скрылся через окно.
Члены одной жульнической шайки в Москве носили форменные фуражки различных ведомств. Шайка эта представляла собой компанию интеллигентных попрошаек. В неё входили врач, бывший студент, князь и прочие субъекты. Они ежедневно составляли план своей попрошайнической деятельности, выдумывали легенды о злоключениях, вынудивших их обратиться за помощью, распределяли между собой районы деятельности и отправлялись на промысел. Тут-то им и нужны были фуражки, которыми они менялись в зависимости от выдуманной легенды. Один из них, с большой, расчёсанной надвое бородой, великолепно владевший несколькими иностранными языками, выдавал себя за бывшего воспитанника одного привилегированного учебного заведения. Помимо этого, он заинтересовывал свою жертву тем, что в ближайшее время должен получить крупное наследство и деньги необходимы ему как раз на ведение дела по этому наследству, а уж там он в долгу не останется. Вечером участники шайки сходились в ресторане у Страстного монастыря, обедали, а потом пропивали и проигрывали на бильярде деньги, выпрошенные у добрых и отзывчивых людей. Если «сбор» был особенно удачным, то отправлялись на лихачах к «Яру», где закатывали дорогой ужин с певичками. О существовании этих мошенников московские газеты писали в 1903 году. Про людей такого склада были сложены такие строки:
Вообще о всяких мошенниках газеты писали постоянно. В 1896 году они рассказывали о том, как в галантерейную лавку вошёл хорошо одетый молодой человек и спросил у стоявшего за прилавком, как потом оказалось, сына хозяина, есть ли щипцы. Тот продал ему щипцы, а потом всё-таки спросил на всякий случай: «А для чего они вам?» Молодой человек сначала сказал, что это секрет, но потом согласился его раскрыть. Он подошёл вплотную к сыну купца и тихо сказал ему на ухо: «Чтобы часы срезать». Мальчишка остолбенел от неожиданности и даже не заметил, как покупатель исчез. Исчезли вместе с ним и часы хозяйского сынка, державшиеся на цепочке в кармане жилета.
А какое разочарование ждало некоего московского господина после встречи с одной услужливой и добросердечной парой! Встреча эта произошла в 1899 году на Устинской набережной. Наш господин шёл погружённый в свои мысли и не обратил никакого внимания на встречную парочку. Разойдясь с ней, он услышал позади себя голос мужчины: «Барин, поглядите-ка, вы весь в грязи». — «Ах, матушки мои! — вскрикнула женщина. — Это всё проклятые лихачи с их резиновыми шинами, никому от них проходу нету, ведь как всё пальто забрызгали! Всю спину!» После этих слов они, не спросясь, стали чистить пальто господина. За оказанную помощь он дал им несколько серебряных монет, они поблагодарили его. На том и расстались. «Есть же чуткие люди», — подумал господин в чистом пальто, однако через несколько шагов его стали мучить сомнения. Он решил посмотреть на месте ли его золотые часы, полез в карман, но ни часов, ни цепочки к ним не обнаружил.
В 1887 году москвичи узнали об аферисте Звягине — Звягинцеве, возглавлявшем шайку мошенников, состоявшую из одних женщин, о том, что арестованный в России, он по дороге в тюрьму опоил конвой опиумом и бежал в Константинополь, где выдавал себя за русского графа и пр. В 1900 году в Москву из Харькова, Одессы, Ростова прибыла шайка воров, среди которых был и известный шулер Котов, орудовавший на пароходах и в поездах. Шайка снимала шикарные квартиры, проститутки приводили в них приличных людей, которых обкрадывали, зная, что те заявлять не станут. Когда денег, обнаруженных в бумажниках жертв, было много, брали половину, треть. Подкладывали в портмоне вместо купюр бумагу. Главная квартира проходимцев находилась в доме по Георгиевскому переулку, там, где теперь располагается Государственная дума.
Прохвосты не брезговали ничем. В 1899 году газеты рассказывали о жуликах, которые продавали в ресторанах и кофейнях квитанции на заложенные дорогие вещи (бриллианты, меха). Заложено, например, кольцо с бриллиантом стоимостью 300 рублей, а квитанцию отдавали за 100. Простак, желавший обогатиться, покупал квитанцию, а когда выкупал по ней вещь, то видел, что она и 50 рублей не стоит.
У проходимцев не только нашего, но и того времени не было ничего святого, иначе как расценить действия одного скромного юноши, который в 1903 году ходил по московским монастырям и говорил, что привёз братии в подарок от богатого купца дорогую икону в бриллиантах. При этом объяснял, что икона находится на вокзале, и просил оплатить её доставку. Брал деньги и уходил. Никакой иконы, разумеется, ни на каком вокзале не было.
А чего стоила практика московских жуликов обманывать хороших людей в день Благовещения. В этот день, который, как известно, отмечается ровно за девять месяцев до Рождества, существовал обычай выпускать на волю птиц из клеток Некоторые специально приобретали птичек на Птичьем рынке, чтобы потом их выпустить на волю. Люди побогаче в этот день позволяли себе подарки подороже, они выплачивали долги за должников, посаженных в «яму», и тем самым выпускали их на волю. Вполне христианский и благородный поступок Жулики придумали, как из этого извлечь выгоду. Делали так один давал своему приятелю фиктивный вексель, тот этот вексель, естественно, не оплачивал, и лжекредитор сажал лжедолжника в «яму», надеясь на то, что того в день Благовещения выкупят. Если бы никто такого должника не выкупил — можно было долг простить, и должник снова бы оказался на свободе. А так добрый человек выплачивал по дутому векселю лжекредитору необходимую сумму и лжедолжника выпускали, как птичку, на волю. После этого мошенники пропивали деньги. Такой остроумный номер позволял одним лишний раз напиться, а другим сделать «доброе» дело. Узнав же о том, что стал жертвой мошенников, добрый человек терял веру в людей, после чего зарекался помогать кому-либо. Так постепенно, исподволь, мерзавцы убивали и убивают в народе его лучшие чувства, превращая его в нацию чёрствых и злых людей.
Пресса доносила до москвичей слухи о весьма оригинальных способах мошенничества. В 1884 году, например, стало известно о появлении в России небывалого вида фальшивой монеты. Это были деревянные рубли, облачённые в белую латунь.
С помощью фальшивых монет и банковских билетов в России было нажито не одно состояние. Рассказывали, что известный московский миллионер Хлудов встретил как-то в лесу бродягу. Тот признался, что он беглый каторжник и попросил помочь, сказав, что умеет делать фальшивые деньги. Хлудов поместил его в подвал, достал станок и прочее, и каторжник стал делать ему фальшивые деньги. Шло время. Бродяга стал умолять Хлудова отпустить его, но тот не внял его просьбам. Так и умер каторжник от перепоя в подвале. Там же и был зарыт.
Благодаря изготовлению фальшивых денег в Москве в середине XIX века завелись «скоробогатые» людишки. О возникновении их богатств рассказывали разные истории. Вот одна из них. Поведал её один школьный учитель, звали которого Иван Кузьмич. Вот что он рассказал: «В нумерах на Неглинке, в доме Воейкова, жил служивший со мной в одном учебном заведении бедный учитель рисования по фамилии Линдром. Человек он был добрейший и, как нередко бывает с такими людьми, до крайности бедный. Никогда у него денег не было. Бывало даже, что на пропитание занимал, правда долг всегда вовремя возвращал. А как-то занял у меня 40 копеек и не отдал. А не отдал потому, что на работу не вышел. День не вышел, другой. Пошли в нумера, а его и там нет. Пропал человек Пытались найти, да не смогли. Причиной того была, я думаю, его нелюдимость. С людьми он тесно не сходился, держался в стороне, правда, был у него один друг, отличный рисовальщик и гравёр. Звали его Николай Григорьевич. Работал он в типографии на Дмитровке, однако к этому времени в Москве его тоже не оказалось. Говорили, что он переехал в Тверь, да куда, точно никто не знал. Как-то в трактире один купец из Твери, с которым я разговорился, рассказал мне про этого самого Николая Григорьевича такую историю. Снюхался он как-то с одним помещиком в их губернии, а снюхался потому, что у того была своя типография. И стал Николай Григорьевич печатать в этой типографии пятидесятирублёвые банковские билеты. У помещика того для этого дела бумага с водяными знаками оказалась. А дознались до этого не сразу. Сначала люди стали замечать, что типографщик-то этот ни с того ни с сего разбогател. Лошадей купил хороших, дом, завёл любовницу, одел её как куклу и стал выдавать за свою жену. Все удивлялись, откуда у него деньги. Одни думали, что на богатой женился, другие — что клад нашёл. Заинтересовался этим вопросом и губернатор. Поручил он тогда одному хитрому чиновнику из полиции дознаться, откуда у этого Николая Григорьевича такое богатство. Сыщик тот допрашивать подозрительного типографщика не стал, а нашёл женщину из торговок, которой поручил сблизиться через кредит при продаже товара с его любовницей. Через месяц женщина пришла к чиновнику и рассказала о том, что деньги Николай Григорьевич получает от своего хозяина помещика и столько, сколько хочет, и что дружба их основана на какой-то тайне. Вскоре Николай Григорьевич по своим делам уехал в Москву. Тогда сыщик организовал негласный обыск в его доме. Было найдено на 20 тысяч пятидесятирублёвых фальшивых купюр, а также письмо от Линдрома, нашего учителя. И вот что он писал своему другу: „Бесценный друг мой, Николя! Я… успел надуть ещё банк в Петербурге на 26 тысяч рублей… Будь, пожалуйста, осторожнее, не рискуй. Заручись побольше капиталом и тогда оставь свою службу и уезжай в Москву, где можно жить вполне спокойно… У меня чужой вид (на жительство. — Г. А) Меня преследовали из Петербурга сыщики, но я успел добраться до Москвы на почтовых и от них удачно скрыться. Скакал по-дьявольски, не жалея, давал деньги ямщикам на водку. Прощай, будь здоров и помни мой добрый и полезный тебе совет. Твой до могилы Линдром“. При обыске у помещика тоже нашли фальшивые банковские билеты. Помещика и Николая Григорьевича арестовали и отправили в Сибирь. Линдрома же так и не нашли, а через пять-шесть лет получил я из Сергиевой лавры по почте письмо с десятью рублями, не подписанное, но догадался, что оно от Линдрома. Он писал: „Добрый Кузьмич! За 40 копеек — мой долг, я посылаю тебе десять рублей. Пожалуйста, не сердись на меня, что я не заплатил тебе этих денег в срок — некогда было. Я спешил выездом из Москвы. Я был в Москве два дня проездом, но повидаться с тобою не смог и едва ли когда увижусь, потому что желаю поместиться навсегда в каком-либо дальнем монастыре. Прощай“». Правду писал Линдром или врал — кто знает. Возможно, что за эти пять-шесть лет он растратил своё богатство, нажитое преступным путём, а возможно, что с помощью этого письма хотел обмануть полицию.