Погреть руки на морском промысле старались все, кто был так или иначе причастен к снаряжению экспедиций. «По прибытии в Дюнкерк я обнаружил немыслимый беспорядок на королевских складах: там не хватало всего, что нужно для оснащения судна, — вспоминает в мемуарах Клод де Форбен о подготовке к затяжному корсарскому рейду в 1706 году. — Имелись только дурные паруса; всё оружие валялось вперемешку; большинство сабель были без ножен и затупились; порох был не лучше остального. А ведь эскадра должна была состоять из восьми кораблей, и время поджимало. Я не знал, за что приняться. Мне пришлось тысячу раз поругаться с интендантом, смотрителем и складским сторожем; с огромным трудом я вывел-таки эскадру в море. Для начала я рассортировал оружие: ружья разложил по калибрам, отобрал сабли, которые еще могли послужить, и велел купить новые взамен недостающих, а также хорошего пороху. Чтобы раздобыть паруса, я попросил шевалье де Ланжерона, командующего королевскими галерами, засадить за работу всех каторжников, на что он любезно согласился, так что очень скоро я получил всё нужное. Вместо пива, которое обычно выдают команде, я велел запастись вином. Интендант и смотритель пожаловались министру, но я оправдался перед ним, сообщив о воровстве маркитантов; наконец мы подняли паруса».
Капитану, имеющему дело с частными поставщиками, тоже приходилось держать ухо востро. Некоторые капитаны сами занимались поставкой провианта на борт, наваривая на этом неплохие барыши; эта практика прекратилась во Франции в 1669 году, когда государственный министр Жан-Батист Кольбер назначил главного интенданта, занимавшегося вопросами снабжения. А вообще, как мы еще увидим, каждая сторона стремилась обмануть другую: судовладельцы — капитана, поставщики — судовладельца, капитан — и тех и других да еще и поживиться за счет экипажа.
Набрать команду не составляло труда: в портовых городах было много опытных моряков, а ходить на корсарском судне было выгоднее, чем служить в военном флоте, ловить рыбу или перевозить грузы. Матрос военно-морского флота в Голландии получал в 1630 году 30 гульденов в месяц. Эта сумма не менялась в течение следующих семидесяти пяти лет. Долгосрочный контракт был исключением из правил. Безработица грозила не только матросам, но и лоцманам, судовым врачам, боцманам, даже капитанам. Судовладелец получал с денег, вложенных в торговое или рыболовецкое судно, прибыль в 100 и более процентов, а команда жила на грани нищеты. Положение английских, французских и баскских рыбаков отличалось лишь в мелких деталях. В мирное время можно было наняться и на судно, принадлежащее иноземной державе; по правилам, действовавшим во Франции, экипаж корсарского судна мог на треть состоять из чужеземцев.
Перед отправлением в поход заключали договор: с одной стороны, это было соглашение между владельцами судна (французы называли их «буржуа») и экипажем, а с другой — между членами команды, которую называли «обществом». Под членами «общества» понимали всех взрослых дееспособных мужчин, обладающих собственным оружием (последнее условие касалось флибустьеров, у которых не было разграничения на матросов и солдат). Мальчикам (на корабль брали детей начиная с девяти лет) платили половину доли взрослого, однако они не получали денег на руки, поскольку заработок выплачивали их хозяевам — плантаторам, купцам или флибустьерам, которые поручали участникам похода забрать их часть добычи.
На время рейда, совершаемого несколькими судами, заключался общий договор, подписываемый всеми капитанами и уполномоченными команд (обычно это были квартирмейстеры).
Заключать «трудовое соглашение» перед выходом в море было давней морской традицией, и в этом плане флибустьеры не изобрели ничего нового. Англичане называли это соглашение agreement, французы — chasse-partie.
В Европе на корсарском судне команда получала одновременно и жалованье, и часть добычи. Матросы подписывали с капитаном и представителями судовладельцев договор — Charte-partie, в котором, в частности, оговаривались правила распределения добычи. Однако во время рискованных экспедиций в Америку, вплоть до возникновения французских и английских колоний, команда, набранная в европейских портах, обычно не получала жалованья, и платой ей становилась только часть добычи. С зарождением флибустьерства на Антильских островах этот обычай сохранился, только Charterpartie превратилась в chasse-partie — от слова chasse — «охота», «преследование».
Эти соглашения, в которых устанавливались также правила поведения на корабле во время рейда, в Америке носили частный характер, их практически никогда не заверяли официально, как в Европе. В британских архивах сохранились два таких договора. Один был заключен командой Томаса Тью в 1692 году, другой — командой Уильяма Кидда в 1б9б-м. Но даже без заверения такой документ имел законную силу. В 1663 году Адмиралтейский суд Ямайки рекомендовал вывешивать текст соглашения, написанный четко и понятно, на грот-мачте, чтобы ни один офицер, матрос или солдат не мог сослаться на его незнание.
Европейские «буржуа» чаще всего были купцами, американские — плантаторами, чиновниками, даже губернаторами. Все губернаторы Тортуги с 1б48 по 1675 год являлись владельцами флибустьерских судов: Франсуа Левассеру принадлежал корабль капитана Робера Мартена (1648–1652), шевалье де Фонтене — корабль под командованием одного из его заместителей (1652–1654), Дешану дю Россе — «Тортуга» капитана Антуана Дюпюи (1660–1662), а д'Ожерон совместно с двумя купцами с Тортуги и капитанами Требютором и Гасконцем владел двумя судами, на которых два этих флибустьера ходили в 1669 году. Система совместной собственности была распространена и на Ямайке: в 1676 году корабль Джона Коксона принадлежал ему самому, купцу Пембертону из Порт-Ройала и полковнику Биндлоссу — плантатору, купцу и члену колониального совета.
Пусть владелец судна лично не участвовал в предприятии, но его права на корабль сохранялись даже в том случае, если команде приходилось покинуть судно и продолжить плавание на другом корабле. Например, в 1б70 году капитан Терстон пересел с корабля «Порт-Ройал», принадлежавшего доктору Джорджу Холмсу, на захваченное испанское судно, и права на него автоматически перешли к Холмсу. Однако если команда разделялась и одна ее часть пересаживалась на плененное судно, чтобы действовать самостоятельно, владелец корсарского корабля уже не имел прав на второй.
В Карибском море бывало, что судно принадлежало всей команде; в таком случае капитан являлся всего лишь руководителем экспедиции.
В договоре определялось, каким образом будет поделена добыча. В этом отношении существовали давние, прочно укоренившиеся традиции. Рыцари Мальтийского ордена, выходившие на корсарский промысел на собственных кораблях, отдавали ордену три четверти трофеев. Корсары, не принадлежавшие к ордену, сдавали свою добычу Оружейной палате, которая продавала награбленное и распределяла доходы. После того как палата определяла размер добычи, верховному магистру выплачивали десять процентов, включая десятую часть всех рабов; свои — меньшие — доли получали другие чиновники, а также монахини монастыря Святой Урсулы. Капитан получал 11 процентов, но делил свою часть с офицерами. Остаток распределяли между владельцами судна и командой согласно заключенному договору. Чаще всего две трети добычи отходили судовладельцам, остальное — экипажу.
Берберские корсары поступали проще: солдаты и матросы забирали себе всё, что смогли добыть у пленных, капитан — всё, что смог найти в каютах, захваченный корабль переходил к правителю Алжира (это правило отменили в конце XVII века), а его оснастка, груз и пленные — в общий фонд. Груз и рабов реализовывали с торгов в свободных портах, например в Ливорно. Многие еврейские купцы специализировались на скупке краденого; товар с измененной маркировкой потом перепродавали христианам в Северной Африке или реализовывали через еврейскую «торговую сеть». Прежде чем приступить к дележу, за счет добычи покрывали расходы, выплачивали налоги (десятую долю — правителю, два-три процента — на содержание портов, чиновникам и духовенству), а оставшееся (примерно половину) делили на доли. В 1634 году капитан получал 10–15 долей (сверх доли, причитавшейся ему как судовладельцу), в начале XVIII века их число возросло до сорока. Старшие офицеры и командиры янычар получали по три доли, матросы — по две, янычары — по полторы (но им еще выплачивали жалованье), гребцы — по одной (но их заработок уходил их владельцам).
В Англии добычу делили на три части: по одной трети получали владельцы судна и поставщики, которые погашали из этих средств свои расходы; оставшаяся треть отходила команде и офицерам. Она распределялась по долям согласно ранжиру: капитан мог получить восемь долей, штурман — семь, другие офицеры — от четырех до шести, матросы — от двух до трех, солдаты — от одной до четырех, юнги — по половине доли. В 1580-х годах десятую часть добычи забирал в казну лорд-адмирал. Затем отчисления в его пользу прекратились, и «десятина» отходила непосредственно монарху. В годы республики (1649–1660) десятую часть отчисляли в пользу Государственного совета. С 1660 по 1673 год лордом-адмиралом был брат короля, он и получал десятую часть добычи, а пятнадцатую, сверх того, забирал король.
Во Франции первая треть добычи корсаров отчислялась в пользу судовладельца и шкипера, две оставшиеся опять делили на три части, из них одна снова шла судовладельцу и шкиперу, а две — судовладельцу и поставщикам, однако из этих денег судовладельцы выплачивали жалованье матросам. Десятую часть добычи следовало перечислить Адмиралтейству,[90] но с 1700 года два процента от этой суммы отчисляли в кассу инвалидов. Вдовы получали долю покойных мужей в двойном размере, раненые — компенсацию сверх своей доли.
В правление Людовика XIV губернатором Гавра был герцог де Сент-Эньян, блестящий вельможа и поэт. Когда корсары, любимцы всего города, возвращались в порт с богатой добычей, он поздравлял их и отдавал им часть прибыли, полагавшуюся ему по должности.
В Вест-Индии владельцы судна получали плату, как и экипаж, в долях добычи. Чем больше судно, тем дороже его содержать и оснащать и тем больше долей переходило его хозяевам. За корабль водоизмещением 100–200 тонн им обычно отдавали с десяток долей (так обозначено в договорах Чарлза Свана от 1686 года и Томаса Тью от 1692-го). Ван Хорн, владевший двумя кораблями, забрал себе в 1683 году более тридцати долей. Вознаграждение капитану как начальнику экспедиции редко превышало две полные доли, если только под его началом не находилось несколько кораблей.
Доли высчитывались из чистой прибыли от продажи захваченного корабля, груза и рабов, за вычетом компенсаций, налогов, затрат на приобретение нужных вещей, например пороха; все подобные расходы были предусмотрены в договоре. Кроме того, добычей считалось лишь то, что захвачено в открытом море, поэтому при дележе награбленного на суше судовладельцев в расчет не принимали. Их обманывали все, кому не лень: поставщики завышали цены на провиант,[91] капитаны утаивали добычу. Так, в 1674 году капитан Галлоп захватил голландское невольничье судно, тайно переправил часть рабов на свою ямайскую плантацию, а собственникам корабля ничего об этом не сказал. В результате, поскольку хозяева судна оплачивали все расходы на экспедицию, от их доли выручки не оставалось почти ничего. Но и судовладельцы пускались на всяческие махинации, например подкупали таможенных чиновников, чтобы занизить стоимость груза перед расчетами с командой, а потом перепродать свою долю по «рыночной» цене.
Во второй четверти XVII века в баскском Сан-Себастьяне был постоялый двор, который держала Хуана Лaрандо, вдова корсара. Она привечала там всякого рода авантюристов, открывая им кредит в счет будущей добычи. Постояльцы рассчитались с ней сполна: на полученные деньги она смогла купить в 1630 году, вместе с двумя компаньонами, небольшую барку, которую назвала «Сан-Хуан», поручив командовать ею капитану Хуану де Эханису. Крейсируя вдоль французских берегов вплоть до Ла-Манша, это судно захватило добычи на 12 тысяч дукатов. На обратном пути команда взбунтовалась, «Сан-Хуан» пришел в негодность и был брошен на произвол судьбы, пираты захватили корабль получше — голландский «Святой Петр» — и прибыли в Сумайю, где продали его за 11 155 реалов. Дележ этой суммы наделал много шуму, поскольку на свою долю претендовали приходский кюре, молившийся за успех экспедиции «Сан-Хуана», и переводчик, услугами которого пользовались во время судебного процесса. Из общей суммы нужно было вычесть расходы на пропитание фламандских пленных и цену шлюпки, которую им выдали для возвращения домой. В итоге вдова Ла-рандо получила 3609 реалов, капитан Эханис — 667, переводчик — 100, а корсары — всего по 86 реалов, и это с такой-то добычи!
Имущество пассажиров и команды, попавших в плен к корсарам, как правило, перекочевывало к офицерам и матросам. По установленному правилу некоторые члены команды имели право присвоить себе предметы, необходимые им для работы: кок получал кухонную утварь, корабельный хирург — медицинские инструменты и лекарства. Простые же матросы, чтобы не остаться внакладе, беззастенчиво грабили пленных, срывая с них украшения и даже одежду. По английским обычаям команда имела право на грабеж и могла взять себе всё добро, найденное на палубе или захваченное у пленных, если его стоимость не превышала двух фунтов стерлингов.
Когда французский корсар Клод де Форбен во время абордажного боя был захвачен в плен англичанами, его обчистили до нитки. «На мне был очень приличный сюртук — команда быстро его себе присвоила, как и всю остальную мою одежду. Они раздели меня догола. Взамен мне выдали рубаху вместо сорочки, большие штаны с дырой на левой ягодице. Один матрос разулся и отдал мне свои башмаки, а другой презентовал худой колпак. Барту посчастливилось больше, чем мне: ему оставили одежду, потому что он немного говорил по-английски». В таком виде пленных отвели к губернатору Плимута, который усадил их с собой обедать, однако не приказал дать обездоленному Форбену даже рубашки. Столь вопиющее нарушение законов гостеприимства и негласных правил, принятых среди морских офицеров, возмутило его до глубины души. Сам он, по его уверениям, в похожих обстоятельствах вел себя как джентльмен. Так, на одном из захваченных его командой торговых судов оказалась юная красавица, в прическе которой, как уверяли матросы, были спрятаны жемчужины и драгоценные камни. Форбен запретил своим людям к ним прикасаться: «Знайте, негодяи, что такой человек, как я, не способен на низости, которые вы дерзнули мне предложить».[92] Во время высадки в небольшом поселке Лурано, неподалеку от Риеки (в Хорватии), Форбен велел поджечь его со всех сторон, однако лично спас реликвии из горящей церкви, а потом с риском для жизни вернул их и драгоценную церковную утварь местному духовенству. Во время одного абордажного боя помощник Форбена, Д'Алонн, так храбро сражался, что английские офицеры, составив о нем благоприятное впечатление, сдались, предварительно доверив ему свои деньги и драгоценности.
Теоретически всё награбленное имущество надлежало свалить в кучу у грот-мачты и разделить «по-справедливости», но в горячке абордажного боя уследить за каждым членом команды, нечистым на руку, было невозможно. Множество добра пропадало и при перекладывании товара с захваченного судна на борт корсарского корабля или того, которому предстояло отправиться в порт приписки. «Офицеры, писари, матросы, солдаты — все обогатились. Только я ничего не получил: помимо того, что мой характер не позволял мне совершать некоторых поступков, которым я был чужд по своему естеству, я прекрасно знал, что рядом со мной находится комиссар, которого морской министр приставил ко мне, чтобы извещать его о моем поведении», — как будто с некоторым сожалением пишет Форбен. Не участвуя в расхищении захваченного имущества, он и не препятствовал ему, предоставив это комиссару — который, разумеется, тоже бездействовал.
Кстати, на каком основании получал свою долю король или представитель местной администрации? Когда судно было приобретено и оснащено, команда набрана и договор заключен, предстояло уладить еще один важный вопрос: заручиться охранной грамотой, одновременно дающей разрешение на морской разбой, — корсарским поручением или каперским патентом.
Самым древним видом таких документов была репрессальная грамота — «разрешение на возмездие», дозволявшее убивать подданных враждебной державы и захватывать их имущество на море и на суше, причем как в военное, так и в мирное время. Выдача таких грамот была ответной мерой на разбойные действия другого государства, но получить их могли лишь те, кто пострадал от врага. Для получения грамоты требовалось представить доказательства того, что ущерб действительно был нанесен подданными вражеской державы. Репрессальная грамота выдавалась на определенный срок, а стоимость захваченных призов, на которые имел право владелец грамоты, должна была соответствовать сумме понесенного им ущерба. Такие грамоты мог выдавать только король, на их получение уходили многие месяцы, даже годы. Иногда только таким образом можно было возместить ущерб во исполнение вынесенного судебного решения. Разумеется, держатели репрессальных грамот совершали всяческие злоупотребления, поэтому власти выдавали такие документы неохотно. На Антильских островах они были редкостью, хотя англичане выдали несколько репрессальных грамот в 1б70-е годы.
Корсарское поручение или каперский патент можно было получить и в период открытой войны, и в относительно мирное время. Во втором случае корсару поручали бороться с теми, кто мешал морской торговле, в основном с пиратами. В Карибском море ситуация осложнялась. С одной стороны, испанцы считали пиратским любое иноземное судно, ведущее торговлю с испанскими колониями без разрешения испанских властей. С другой стороны, французские и английские губернаторы позволяли флибустьерам грабить испанцев вне зависимости от интересов большой политики.
Корсарское поручение позволяло оснастить корабль для ведения военных действий, набрать команду, получить пушки, порох, боеприпасы и провиант, чтобы преследовать врагов государства, пиратов, разбойников, захватывать их корабли и грузы. Кроме того, король просил в нем все корабли дружественных держав оказывать капитану всевозможную помощь, обеспечивая беспрепятственное следование его судна и захваченных им призов. Наконец, строго определялся порядок распределения прибыли между судовладельцами, акционерами, командой и государством.
В 1570-х годах грозой Балтики была флотилия под командованием Кирстена Роде — голштинца, бывшего одно время капером датского короля Фредерика II, а затем перешедшего на службу к Ивану Грозному. В каперском свидетельстве, выданном в Александровской слободе, ему предписывалось «преследовать огнем и мечом в портах и в открытом море, на воде и на суше не только поляков и литовцев, но и всех тех, кто станет приводить к ним либо выводить от них товары или припасы». Со своей стороны, воеводы русских крепостей на Балтике, в которых Роде был обязан продавать захваченные суда и товары, оставляя себе 10 процентов добычи, получили приказ «держать того немчина-корабелыцика и его товарищей в большом бережении и чести, помогая им чем нужно. А буде, избави Бог, сам Роде или который из его людей попадет в неволю, того немедля выкупить, выменять или иным способом освободить».
Каперский патент придавал хотя бы тень законности деятельности флибустьера, уменьшал для него риск быть вздернутым на рее без суда в случае попадания в руки представителей враждебной державы (как правило, испанцев), хотя такая опасность все-таки существовала. Теоретически эта бумага облегчала ему сношения с администрацией колоний и с английскими и французскими военными кораблями, периодически крейсировавшими в районе Антильских островов. Наконец, патент оберегал его держателя от возможного нападения другого флибустьера: отсутствие этой бумаги оправдало бы захват его судна, окажись оно лучше, чем у соперника, обладавшего патентом. Так, в 1652 году несколько французов без патента были вынуждены пристать к берегам Сан-Доминго на корабле, отбитом у англичан близ острова Гренада на законных основаниях (тогда была война). На суше они были арестованы как пираты капитаном Болье, который препроводил их на Тортугу, где их корабль был принят в качестве законной добычи губернатором, шевалье де Фонтене.
Каперский патент определял и государственную принадлежность корабля, то есть под каким флагом он должен ходить, хотя команда могла целиком принадлежать к другой нации. В 1633 году экипаж судна «Хантер» собирался отплыть из порта Дувра, чтобы доставить нескольких пассажиров, намеревавшихся «рубить лес на Тортуге» (в те времена остров принадлежал Англии). Однако перед самым отходом владельцы корабля заявили, что у них имеется голландское каперское свидетельство, разрешающее захватывать испанские суда. Уже возле Канарских островов капитан Томас Ньюмен взял на абордаж два испанских судна, одно из которых привел с собой на Тортугу и переоснастил в каперское. Многие капитаны набирали себе несколько патентов, хотя в Европе это было строжайше запрещено.
Правда, запреты для того и существуют, чтобы их обходить. Фламандский Дюнкерк, за один день — 25 июня 1658 года — превратившийся из владения Испании сначала в территорию Франции, а затем Англии, в 1662 году был выкуплен Людовиком XIV, стремившимся привлечь на свою службу местных корсаров. Тем не менее, до 1672 года, когда французский король объявил войну Соединенным провинциям, корсары из Дюнкерка часто выходили в море с голландским или зеландским корсарским поручением.
Некоторые христианские государства заключали мирные договоры с берберскими правителями (например, Англия — в 1662 и 1682 годах). В силу этих соглашений Испания, например, держала свои гарнизоны в алжирских крепостях, в частности в Оране. Кроме того, берберские корсары могли останавливать корабли этих государств для обыска. На борт корабля поднимались два человека для проверки груза и списка пассажиров. Если они обнаруживали товары, принадлежавшие враждебным державам, данное имущество могли конфисковать, а подданных этих держав взять в плен. Зато если на захваченном судне, принадлежащем враждебному государству, обнаруживались пассажиры и имущество из дружественной державы, их должны были освободить. Охранные грамоты, выдаваемые адмиралом европейской страны и правителем Алжира, состояли из двух частей: одну оставляли себе, другую отдавали «партнеру». Корсаров, не подчинявшихся этим правилам, ждала смертная казнь.
Европейцы тоже должны были им следовать. Так, Форбен однажды освободил восемь «турок из Триполи», находившихся на борту корсарского судна с Майорки, которые были захвачены на французской барке. По договору с алжирцами европейцам запрещалось подбирать в море рабов-христиан, пытавшихся бежать вплавь; моряки были вынуждены молча смотреть, как ослабевшие люди тонут, моля о помощи: спасти можно было лишь тех, кто сумел подняться на корабль.
В мемуарах Клода де Форбена есть такой анекдот. Крейсируя в 1696 году вблизи Майорки, он догнал небольшое судно под латинским парусом — это был алжирский корсар с экипажем из тринадцати человек, который унесло далеко в море непогодой. Форбен изучил патент капитана, взял его судно на буксир и пообещал отвести к берберским землям. Алжирец, приободрившись, предложил Форбену войти в долю: «Помоги захватывать христиан». В этом, естественно, ему было отказано. Тогда алжирцы пожелали продолжить плавание самостоятельно, не оставив, однако, надежды поживиться за счет европейцев. Они крикнули со своего судна «Бросай конец!» с намерением присвоить канат. Но французы велели им самим отвязать трос, что они и сделали с большим сожалением.
Английский король Яков I (1603–1625) запретил выдачу каперских патентов, однако сменивший его на троне Карл I (1625–1649) возобновил эту практику и даже предоставил Компании острова Провидения право выдавать такие бумаги в неограниченном количестве. Графу Уорвику, ее основателю, принадлежала целая флотилия каперских судов, промышлявших у берегов Африки и Америки. Капитаны Компании острова Провидения имели право сбывать награбленное не только в Англии, но и в колониях — в Новой Англии, на островах Тортуга и Провидения, отчисляя в пользу компании пятую часть выручки. При этом губернатор получал адмиральскую пошлину, капитан — вице-адмиральскую. С началом англо-испанской войны 1625–1630 годов король разрешил Адмиралтейству выдавать репрессаль-ные грамоты купцам и судовладельцам, материально пострадавшим от испанцев и жаждавших с ними поквитаться.
Голландские власти потребовали в 1605 году составить реестры каперских патентов, а на следующий год было решено предоставлять их только под залог 20 тысяч гульденов. Кроме того, правительство попыталось отозвать в Голландию около 130 каперов со всего мира. Однако во время перемирия, пока Голландия сохраняла нейтралитет, пиратов расплодилось еще больше: этот промысел считался даже более выгодным, чем торговля с обеими Индиями. С 1632 года нидерландская Вест-Индская компания начала продавать лицензии, допускавшие частных лиц к антииспанским экспедициям в Новом Свете. Держатели таких патентов не должны были нападать на подданных и союзников Нидерландов, им вменялось в обязанность оказывать при необходимости помощь кораблям и представителям компании, а захваченную добычу сбывать только в определенных местах и отчислять компании 20 процентов прибыли от каперских операций. Суда, промышляющие морским разбоем без такой лицензии, признавались пиратскими. Завершение Тридцатилетней войны привело к свертыванию голландского каперства в Вест-Индии. Голландцы переориентировались на контрабанду и работорговлю с испанскими, английскими и французскими колониями, но продолжали поддерживать тесные связи с флибустьерами и буканьерами Тортуги, Эспаньолы и Ямайки.
В Америке каперские патенты выдавали флибустьерам губернаторы колоний, но не все. Высшей инстанцией в этом вопросе у французов был генерал-губернатор Американских островов, без его (или королевского) разрешения ни один другой губернатор не имел права выдавать патенты. Зарвавшийся Франсуа Левассер, губернатор Тортуги, самочинно выдавал каперские патенты, присваивая себе отчисления в пользу короля и генерал-губернатора (им тогда был Пуансе); если бы его не убили заговорщики, он сел бы в тюрьму. В 1684 году уже губернатор острова Сент-Круа навлек на себя гнев короля и главного министра за неподчинение этому правилу. Впоследствии исключение сделали только для губернатора Тортуги и Сан-Доминго: он был подотчетен непосредственно королю и главному министру. В 1660-е годы, после подписания мирного договора между Испанией и Францией, губернаторы Тортуги выдавали каперские патенты против испанцев от имени… Португалии, которая пыталась обрести свою независимость; таким образом они привлекали флибустьеров на Тортугу.
Сохранившиеся в архивах каперские патенты, выданные флибустьерам, можно сосчитать по пальцам одной руки; иногда сами губернаторы старались скрыть факт выдачи подобных документов, и не без причины. Вот, например, образец такого патента за подписью д'Ожерона:
«Мы, губернатор, правящий от имени короля островом Тортуга и побережьем Сан-Доминго, под властью господ из Вест-Индской компании, даем позволение и поручение господину Франсуа Требютору, капитану фрегата, оснащенного для ведения боевых действий, вести войну с испанцами, отъявленными врагами Его Величества, при условии присылать с каждым призом двух старших офицеров с целью присуждения оного приза. Предписываем всем, на кого распространяется наша власть, оказывать оному капитану Требютору и его команде всевозможную помощь, если потребуется. Просим генералов, генеральных наместников и капитанов поступать так же, обязуясь обходиться с ними подобным же образом.
Составлено на Тортуге 28 июля 1669 года.
Однако губернатор заботился не столько об интересах короля, сколько о собственном кармане, о чем свидетельствует донесение главному министру Кольберу от генерал-губернатора Американских островов Жан-Шарля де Баас-Кастельмора:
«Г-н Дюбуа, губернатор острова Сент-Круа, прислал мне копию поручения, выданного г-ном Ожероном, из которого Вы увидите, что он уполномочивает некоего Требютора вести войну с испанцами, отъявленными врагами короля. Г-н Дюбуа спрашивает меня, верно ли, что мы находимся в состоянии войны; это удивило меня, ибо я веду себя с ними совершенно иначе. Сегодня я посылаю Мигеля к губернатору Куманы с весьма почтительным письмом, уверяя его, что желаю жить с ним в добре и согласии; после возвращения гонца я в точности сообщу Вам о том, что принесла эта поездка.
Таким образом, монсеньор, Вы видите, что методы г-на Ожерона не согласуются с моими. Смиренно прошу сообщить, как мне надлежит поступить в том случае, если Требютор или кто-либо другой приведет захваченный у испанцев приз на какой-либо из наших островов.
Неизвестно, какой ответ получил генерал-губернатор; судя по всему, Требютор не встретил никакого противодействия со стороны властей.
У англичан патенты выдавал генерал-губернатор Ямайки, но не только он; этими полномочиями обладали также губернатор Подветренных островов с резиденцией на острове Невис и губернатор Барбадоса. Губернатор Багамских островов, находившихся во власти владельцев Каролины, отважился на такой шаг в 1б80-е годы, в качестве ответной меры после нападения испанцев. Однако выданные им патенты чаще всего считались недействительными: в 1682 году губернатор Ямайки отобрал такую бумагу у капитана Коксона.
На Ямайке, Тортуге и Сан-Доминго (до 1688 года) губернатор мог выдать капитану, пользующемуся полным доверием властей, например Моргану или Де Граммону, незаполненный патент такого типа:
«Податель сего имеет право забирать любые товары и вещи, принадлежащие королю Испании, в открытом море, в прибрежных водах и на реках. Податель сего обязан держать отчет перед лордом-адмиралом и уполномоченными Его Величества по всем товарам и вещам, захваченным у короля Испании.
Все товары и корабли должны быть переданы в распоряжение лорда-адмирала. В противном случае должны быть представлены веские доказательства того, что сии вещи были утрачены в результате необратимых действий.
Податель сего не должен действовать против подданных Его Величества или подданных других держав, за исключением короля Испании.
По решению Высшего суда Адмиралтейства вещи, товары и корабли, переданные держателю сего свидетельства, могут быть объявлены его собственностью, и в дальнейшем владелец может делать с ними всё, что ему заблагорассудится, в том числе продавать, передавать иным лицам или использовать по своему усмотрению.