Лорис-Меликов целый год ничего не делал и имел даже глупость заявить (в известном разговоре с представителями прессы), что не имеет в виду предпринять чего-нибудь серьезного.
Результатом была катастрофа 1 Марта. Правительство было окончательно подавлено и расстроено - гораздо больше, чем после взрыва в Зимнем дворце. Оно неминуемо должно было бы серьезно обратиться за помощью и защитой к обществу и народу, продержись террор неослабно еще с год или два.
Все этого ожидали.
Испытав силу своего могучего оружия, Исполнительный комитет не намерен был бросать его на другой день после страшнейшего из своих ударов. В известном письме к Александру III говорится без обиняков, как о вещи роковой, о которой не может быть и речи, что в случае упорства правительства "террор примет более резкие формы".
Одно время Александр III сильно колебался и готов был на уступки. Но потом он как-то нечаянно попал в полное распоряжение реакции. Произошел крутой поворот в политике. Самодержавие окрепло и оправилось и теперь перестало и думать об уступках. А террор между тем не только не принял более резких форм, какие сулил Александру III Исполнительный комитет, а даже вовсе прекратился; а затем замерло и самое движение. Революцию, казалось, ветром сдуло. Все грозное пятилетие можно было принять за большой динамитный взрыв, который промахнулся.
Посмотрим, как и почему все это случилось.
II
Post hoc, ergo propter hoc. - После этого, значит, по причине этого, такова людская логика.
Наблюдая чисто внешнюю сторону русской жизни, некоторые из людей, даже сочувствующих революции и террору, отвечают на вопрос, которым мы закончили предыдущую главу, очень просто: причиной неудачи движения 1879-1881 годов было Первое марта. Революционеры зарвались. Они должны были удовлетвориться скромными, но реальными результатами, которых они добивались, то есть возведением "либерала" Лорис-Меликова в диктаторы. Александр II с Лорис-Меликовым задумывали ряд преобразований, которые через несколько лет привели бы к конституции. Убийство же Александра II положило всему конец и отбросило Россию назад к чистой николаевщине.
Ввиду земских начальников, универсальной порки, уничтожения земства и городового положения, ввиду истребления печати, закрытия школ, еврейских гонений и всех безобразий нынешнего времени, такие фантазии извинительны и понятны, особенно в людях мечтательного маниловского типа.
Но присмотримся ближе к действительному, а не воображаемому положению дел в России накануне трагедии 1 Марта.
Мы можем сделать это в настоящее время на основании точных и несомненных данных. Перед нами брошюрка, "Конституция графа Лорис-Меликова", дающая несколько драгоценных указаний относительно состояния умов и истинных намерений правительства.
Отсылаем читателя за подробностями к самой брошюре. Из нее он узнает, что правительство было просто подавлено страхом революции, но вовсе не считало свою песенку спетой, вовсе не думало отказываться от малейшей доли своих прерогатив.
Так называемая "конституция" сводилась к созыву совещательных комиссий в две инстанции, из коих первая (предварительная комиссия) имела быть назначенной целиком самим правительством, а во вторую (общая комиссия) допускался некоторый процент представителей, назначаемых земскими собраниями под охраной губернаторов. Эти комиссии не имели ни права почина в выработке законов, ни выбора предметов обсуждения, ни даже самостоятельного исследования. Все это предоставлялось теперешним министерствам на старых началах. Роль комиссии сводилась к разработке представленных министрами проектов, которые теперь обсуждаются в министерских канцеляриях. Затем эти проекты с министерским "заключением" поступали обычным порядком в Государственный совет, который оставался в своем теперешнем составе и удерживал не особенно великое право представлять свои разглагольствования и умозаключения на усмотрение государя. Последний сохранял безусловное право вязать и разрешать, соглашаться с большинством, или с меньшинством, или с "особыми мнениями" любого из им самим выбранных советников.
Легко видеть, что эти комиссии ничем существенным не отличались от какой-нибудь Кахановской комиссии или от комиссий сведущих людей, которыми впоследствии граф Игнатьев забавлял Россию. Тех же щей, да пожиже влей.
Самодержавие оставалось в полной силе, - царь имел возможность во всякое время придать какой ему угодно ход событиям, направить куда ему угодно работы комиссии, сузить или расширить их область, продлить или вовсе их уничтожить - как ему заблагорассудится.
Лорис-Меликову удалось склонить Александра II на сторону своего проекта, только доказав ему, как дважды два четыре, что это не etats generaux* и что его "суверенитет" остается в полной неприкосновенности. И это было, несомненно, так. Но лиха беда начать. Несомненно также и то, что в общей комиссии заключался зародыш "etats generaux". При тогдашнем настроении общества и печати комиссия могла под предлогом обсуждения того или другого хотя бы из министерских проектов выступить с планом коренных реформ по государственному управлению; могла потребовать постоянной палаты выборных, ответственности министров, урегулирования того же "суверенитета".
______________
* генеральные штаты (фр.).
Как отнеслось бы правительство к подобному "проекту"? Дало ли бы оно ему ход или преспокойно разослало депутатов по Вяткам и Вологдам, а то и подальше?
Это зависело целиком, безусловно и исключительно от одного: от силы революционной партии в данную минуту.
Вышеупомянутая брошюрка дает тому несомненные доказательства. Из нее ясно как день, что двигательной силой во всем кризисе был страх повторения новых покушений. Правительство не боялось ни земств, которые высказывались, однако, довольно ясно, ни общества. Призрак, заставлявший шевелиться перья всех либеральных прожектеров и мозги сановников, развязывавший языки всевозможной тле, туземной и заграничной, был призрак растущего терроризма.
Конечно, все сколько-нибудь здравомыслящие люди, даже из сановников, понимали, а иные даже повторяли, что терроризм только симптом общего недовольства. Но исчезни этот симптом, и исчезло бы действие коренной причины. Так копье, с которого сбито железное острие, из смертоносного оружия становится простой палкой, не особенно страшной для людей со скотининскими лбами.
Вся история нашей внутренней политики за последние двадцать лет, начиная с 1873 года и кончая нынешним временем, служит подтверждением этой зависимости между революционным движением и либеральной оппозицией. Можно сожалеть о таком сужении политического понимания и политической жизни великого народа, но факт отрицать нельзя.
Таким образом, вопрос о том, чем бы мог кончиться лорис-меликовский период, упрощается и сводится к следующему вопросу: какова была бы участь революционного движения, руководимого Исполнительным комитетом, если бы дело Первого марта не состоялось?
На этот вопрос нельзя ни минуты колебаться ответом.
При Александре III дотоле неодолимое движение было подавлено и организации разбиты, потому что по внутренним причинам, о которых ниже, Исполнительный комитет парализовал собственную деятельность. Революция застыла в бездействии. Для революции же политика выжиданий - смерть. Это то же, что для штурмующей колонны остановиться у самого рва неприятельской крепости и начать маневрировать под перекрестным огнем.
Что при Александре III было результатом собственной ошибки, то стало бы роковой необходимостью, останься на престоле Александр II и начнись в Петербурге хотя бы пустейшая комедия лорис-меликовских комиссий.
Терроризм, систематические попытки - оружие очень ограниченного действия по существу. Оно годится только в периоды безусловной безнадежности. Если бы Лорис-Меликов был менее куртизаном и более государственным человеком, а Александр II обладал некоторой долей гражданского мужества и твердости, а не был капризным и самолюбивым деспотом; если бы в своем вышеупомянутом разговоре с представителями печати Лорис-Меликов, вместо того чтобы повторить варшавское "Не захлебывайтесь!" (Pas d'lllusions!) своего патрона, изложил своим гостям план хотя бы своей несчастной "конституции", - катастрофа Первого марта была бы невозможной.
Но для Александра II мишура всемогущества была дороже самой власти; а для Лорис-Меликова польстить слабости своего патрона казалось важнее, чем привлечь на свою сторону общественное мнение всей России. Общими стараниями диктатор и его патрон сделали Первое марта неизбежным.
Окончись эта попытка новой неудачей: промахнись Гриневицкий, уедь Александр II после рысаковской бомбы, - ни царь, ни его подручный не стали бы после этого дальновиднее. Лорис-Меликов по-прежнему рассчитывал бы исключительно на свое уменье водить за нос своего барина; он продолжал бы в доказательство своей благонамеренности душить свою собственную партию в печати и в земствах и революционеров, с которыми ему справиться было бы гораздо легче после неудачи, чем после кровавой победы.
А раз революционная сила была бы надломлена, все либеральное движение погибло бы само собою, перестало бы тревожить высшие сферы, которые понимают солидарность между обеими фракциями русской оппозиции лучше, чем, к сожалению, сами члены этой оппозиции.
Надобность в хитроумных затеях графа миновала бы, и он слетел бы и был бы сдан в архив несколькими месяцами раньше, чем это случилось на самом деле. Вот вся перемена, которую неудача Первого марта повлекла бы за собою.
III
Рассматривая в настоящее время старые народовольческие программы, нельзя не заметить их промахов и недостатков. Но, помня те условия, при которых эти программы писались, приходится удивляться не этим промахам, а тому здравому политическому смыслу и тому пониманию трудных и сложных задач русской демократии, которое в них обнаруживается. Общая постановка социалистического вопроса в России, то есть выделение аграрного переворота - передача земли народу - как реформы возможной и необходимой немедленно из общего плана экономического переустройства; признание необходимости постепенного эволюционного пути при переустройстве на социалистических началах фабричного производства; широкое место, отведенное местному и областному самоуправлению, установляющее бесспорно, что, несмотря на свои централизаторские стремления, эти люди понимали, что для России как государства единственная возможная форма политического устройства есть федерализм, - вот великие принципы, завещанные "Народной волей" и установление которых останется прочной заслугой этой партии. К ним мы должны причислить и стремление расширить революцию и превратить ее из дела кружка, организации - в общенародное, государственное дело, перенеся ее из конспирационного подполья на улицу и на площадь. Одно время все заставляло думать, что это удастся.
Годы 1881-1883 вплоть до дегаевщины были апогеем силы революционного движения. Это факт, не подлежащий спору и сомнению. До Первого марта Исполнительный комитет не имел и четверти тех сил, какие вступили в его полное распоряжение после его грозной победы. Особенно важно то, что "Народная воля" приобрела множество приверженцев в войске, среди офицеров. Со времени декабристов революция не видела ничего, подобного народовольческой военной организации.
Исполнительный комитет доказал, - и в этом его великая историческая заслуга, - что, несмотря на сравнительную незначительность наших городов, несмотря на огромную концентрацию правительственных сил, и у нас мыслимо городское восстание, которое наверстало бы на войске то, что ему не хватает в гражданских силах.
Большинство членов военного заговора были, конечно, субалтерн-офицеры, молодежь до капитанского чина и ротного командира включительно. Но было немало и высших чинов, командиров батальонов и батарей и отдельных флотских частей и два полковника, из коих один, наиболее решительный (Ю.И.Ашенбреннер), был, впрочем, на юге, подобно Пестелю.
Значительная доля этих сил была сосредоточена в Петербурге и окрестностях. В одном из гвардейских батальонов и в двух кронштадтских батареях все офицеры, кроме командира, были членами военной организации.
Параллельно с вербовкой офицеров шла пропаганда между солдатами их частей при помощи своих рабочих, при потворстве офицеров и их указаниях, и шла весьма успешно. Такие части были, конечно, без сравнения надежнее, чем те, где своими были одни офицеры.
На одной из кронштадтских броненосных лодок случилось, что многие из офицеров и солдат были "спропагандированы" самостоятельно, первые народовольцами, вторые - чернопередельцами, и потому ничего не знали друг о друге. И вот раз, зайдя неожиданно в казарму, один из офицеров вдруг застал своих солдат за чтением какой-то газетки, которая быстро исчезла под столом с его появлением. Он поинтересовался узнать, что это такое, - оказался свежий номер "Черного передела".
Он ушел, ничего не сказавши, и захватил с собою номер, чтоб показать товарищам свою находку.
Солдаты считали себя погибшими. Велика была их радость и удивление, когда через несколько дней они узнали от своих чернопередельцев, с которыми "Народная воля" успела снестись, что им бояться нечего и что их офицеры пристали к тому же делу, как и они.
В тот же день они отправили к своим офицерам депутацию с поклоном и заявлением, что "если в Петербурге что-нибудь начнется и им прикажут плыть туда и палить по Аничкову дворцу, то они рады слушаться. Наведут прицелы в наилучшем виде и в десять минут превратят дворец в кучу мусору". Так это заявление и было передано комитету.
Не считая рядовых, о которых у нас не имеется данных, к военной организации примкнуло за это время около трехсот человек офицеров разных частей и родов оружия.
Эти силы были очень разбросаны и по сравнению с силами правительства ничтожны. Но революция не иноземная война, которую нельзя начинать, не сравнявши сколько-нибудь свои силы с неприятельскими. Армия революции - это невидимая масса недовольных, не имеющих никакого касательства к заговору, но готовых схватиться за оружие при первом выстреле.
Если этой армии, этого энергичного, страстного, самоотверженного недовольства нет в стране, то устраивать заговоры - глупость и преступление, если не пред совестью, то пред историей. Если же она есть, то заговор должен составить лишь передовой отряд восстания, который смог бы продержаться ровно столько часов и минут, сколько нужно, чтобы собрать под его знамя эту невидимую армию.
Лучше ошибиться в сторону излишней дерзости, чем в сторону излишней осторожности, потому что решительность и энергия могут заменить недостаток сил, тогда как медлить с целью их увеличения - значит идти навстречу провалу и бесславной гибели.
Несомненно, что в 1881-1883 годах Исполнительный комитет имел в своем распоряжении силы, достаточные, чтобы рискнуть на открытое нападение, которое при большой, пожалуй, беспощадной энергии могло бы парализовать центральное военное и гражданское управление, ошеломить правительство и дать вспыхнуть восстанию в столице. Запас горючего материала был очень велик.