Своей наружностью она решительно не занималась. Одевалась она с величайшей простотой и, может быть, не знала даже, что значит быть одетой к лицу или не к лицу, но любила чистоту до страсти и в этом отношении была требовательна и педантична, как швейцарская девушка.
Соня очень любила детей и была отличной школьной учительницей. Была, однако, другая роль, которую она выполняла еще лучше, - это роль сиделки. Если какая-нибудь из ее приятельниц заболевала - она первая являлась предложить себя на эту тяжелую должность и умела ухаживать за больными с такой заботливостью и таким терпением, которые навсегда завоевывали ей сердца ее пациентов.
Величайшей привязанностью ее жизни была мать, Варвара Сергеевна, которую она любила со всей трогательной и наивной нежностью, какая бывает только у дочерей. Не раз рисковала она собою, чтобы иметь свидание с нею. Среди тревог и забот своей бурной жизни она сохранила в сердце укромный уголок, где теплилось это доброе чувство. Никогда не забывала она о тех беспрерывных муках, которые должна была испытывать из-за нее мать, и пользовалась малейшим случаем, чтобы дать ей о себе весточку. Не раз, даже в последний период своей жизни, она оставляла на минуту суровые конспирационные работы, чтобы составить ей посылочку из любимых ее гостинцев и сластей.
И вот эта-то девушка, с такой скромной и невинной внешностью, с таким кротким и нежным характером, была одним из наиболее грозных членов грозной революционной партии. Ей-то было поручено руководство делом 1-го марта. На клочке конверта она рисовала карандашом план местности, распределяя заговорщикам их места, и в роковое утро, стоя на поле битвы, она получала от часовых известия о движении императора и указывала заговорщикам платком, куда они должны направляться. Она же в мрачный день 2-го апреля потрясла друзей и врагов своей истинно геройской кончиной.
Попробуем же очертить, насколько позволят нам наши силы, эту личность, совмещавшую в себе столько чисто женской нежности, столько мощи бойца и столько самоотверженной преданности мученика.
I
Софья Перовская, подобно Кропоткину, происходит из высшей аристократии. Перовские - младшая ветвь фамилии известного Разумовского, морганатического мужа императрицы Елизаветы Петровны (1709-1762). Дед ее, Лев Алексеевич Перовский, был министром просвещения; отец долго занимал пост петербургского генерал-губернатора; родной дядя ее отца, знаменитый граф Василий Алексеевич Перовский, завоевал императору Николаю несколько провинций в Центральной Азии.
Такова семья, откуда вышла женщина, нанесшая такой жестокий удар царизму.
Софья родилась в 1854 году. Печально было ее детство между отцом, деспотом и самодуром, какие встречаются еще только в России, и вечно унижаемой и оскорбляемой матерью, женщиной высокой нравственности, переносившей все, что только может быть горького в жизни жены русского самодура, лишь бы не оставить в жертву ему беззащитных детей. Таким образом, уже в недрах семьи научилась Перовская ненависти к угнетению и той великодушной любви ко всем слабым и обиженным, которая составляет одну из наиболее трогательных черт ее характера.
История жизни С.Перовской представляет собою вернейшее отражение истории русской молодежи, а также и революционной партии.
Подобно всем женщинам своего поколения, С.Перовская начала с простого желания учиться. Когда ей минуло пятнадцать лет, движение в пользу эмансипации женщин находилось в полном разгаре и увлекло даже ее старшую сестру Марию. Соня начинает учиться, посещать курсы, читать. Но что дает ей литература того времени? Самую резкую критику всего нашего общественного строя, указывая на социализм как на конечную цель и единственное лекарство от всех общественных недугов. Ее учителя - Чернышевский и Добролюбов, на которых воспитывалось и все современное молодое поколение. При таких учителях жажда знания весьма скоро должна была превратиться у нее в жажду деятельности соответственно идеям, почерпнутым в этом чтении. Аналогичное стремление возникает совершенно самостоятельно во многих других девушках, находящихся в таком же положении. Общность идей развивает между ними чувство горячей дружбы, а сознание, что они не одиноки, порождает желание и надежду что-нибудь сделать на пользу своих идеалов. Вот вам в зародыше тайное общество, потому что в России все, что имеет целью благо народа, а не императора, должно делаться тайно.
Бегство из родительского дома, к которому вынудило Соню вмешательство в ее жизнь отца, оторвав ее от семьи, заставило еще теснее сблизиться с кружком подруг и товарищей. Перовская очень близко сошлась с несчастным семейством сестер Корниловых, составлявшим зерно, из которого два года спустя развился кружок чайковцев, имевший такое важное значение в первый период движения.
Перовская вместе с несколькими молодыми студентами, в том числе Николаем Чайковским, оставившим свое имя будущей организации, была одним из первых членов этого кружка, имевшего, впрочем, вначале скорее характер братства, чем политического общества.
Кружок, задававшийся сперва исключительно пропагандой среди молодежи, был невелик. Выбор новых членов производился с разбором и всегда единодушно. Устава никакого не существовало, да и не было в нем надобности, потому что все решения принимались не иначе как единогласно. И правило это, столь мало практичное, ни разу не повлекло за собою ни столкновений, ни даже неудобств, потому что любовь и уважение, соединявшие членов кружка, были таковы, что в нем достигалось то, что гений Ж.-Ж.Руссо провидел как идеал общественных отношений: меньшинство уступало большинству не по необходимости или принуждению, а добровольно, под влиянием внутреннего убеждения, что правда должна быть на его стороне.
Отношения между членами были самые братские. Искренность и безусловная прямота составляли их первое основание. Все знали друг друга, как члены одной и той же семьи, если не больше, и никто не хотел скрывать от других ни одного своего шага не только в общественной, но даже и в частной жизни. Таким образом, малейшая слабость, малейшее проявление эгоизма или недостаточной преданности делу замечались, указывались, иногда вызывали порицание, но не менторское, а братское, внушаемое любовью и искренним огорчением и потому действующее на душу.
Эти идеальные отношения, невозможные при обширной организации, обнимающей собою массу людей, соединенных лишь общностью цели, действительно исчезают вместе с расширением политической деятельности упомянутого кружка. Но они были как нельзя более способны влиять на нравственное развитие личностей. Они-то создали таких людей с сердцами из золота и стали, как Куприянов, Чарушин, Сердюков и столько других, которые во всякой другой стране были бы гордостью, украшением нации. А у нас где они, где?..
Одни переморены в тюрьмах, другие сами наложили на себя руки; те погребены в тундрах и рудниках Сибири или раздавлены под бременем безграничного горя о потере всего, всего, что было для них дороже жизни...
В этой-то суровой и вместе нежной среде, проникнутой почти монашеским ригоризмом, но согретой дыханием энтузиазма и самоотвержения, провела Софья Перовская четыре года первой молодости, когда чистая, нетронутая душа принимает так жадно всякое хорошее впечатление, когда горячее сердце так отзывчиво ко всему великому и благородному.
Не подлежит никакому сомнению, что в числе влияний, создавших этот характер, одно из первых мест принадлежит кружку чайковцев. И действительно, всматриваясь в нравственную физиономию С.Перовской, мы легко заметим, что до конца жизни в ней отражаются все хорошие стороны этого кружка, хотя благодаря своим личным особенностям она сумела отбросить его излишнюю семейственность и сентиментальность.
В кружке Перовская пользовалась большим уважением и влиянием за свою стоическую строгость к самой себе, за неутомимую энергию и в особенности за свой обширный ум. Ясный и проницательный, он обладал столь редкой у женщин философской складкой, проявляющейся в умении не только прекрасно понять данный вопрос, но и разобрать его всегда в соотношении со всеми от него проистекающими вопросами. Отсюда происходила у Перовской, с одной стороны, редкая твердость убеждений, которых не могли поколебать ни софизмы, ни преходящие впечатления дня, - что при лихорадочной быстроте нашей политической жизни давало повод обвинять ее даже в некотором консерватизме, - с другой, необыкновенное искусство в спорах, как теоретических, так и практических. Трудно было встретить более стойкого и искусного диалектика, чем Перовская. Рассматривая свой предмет всегда со всех точек зрения, она имела большое преимущество перед своими противниками, потому что обыкновенно каждый рассматривает его с одной какой-нибудь стороны, указываемой личными склонностями и симпатиями.
Другим проявлением той же широты и разносторонности являлась чрезвычайная трезвость ее ума. Она видела все вещи в настоящем свете и в настоящую величину и своей логикой без всякой пощады разбивала иллюзии своих более восторженных товарищей. Черпая в чувстве долга ту твердость и постоянство, которые людям более слабым даются фиктивными надеждами, она никогда не преувеличивала ничего и не придавала деятельности своей или своих товарищей большего значения, чем она имела на самом деле. Поэтому она всегда стремилась расширить ее, отыскивая новые пути и способы действия, вследствие чего бывала всегда одним из наиболее деятельных инициаторов во всех организациях, в которых состояла членом. Так, переход от пропаганды среди молодежи к пропаганде среди рабочих, совершенный кружком чайковцев в 1871-1872 годах, был в значительной степени результатом ее настойчивости. Когда же этот переход был осуществлен и дело пропаганды на столичных фабриках приняло необыкновенно широкие для того времени размеры и увлекло весь кружок, она была из первых, настаивавших на необходимости следующего шага - перехода из городов в деревни, так как понимала, что в России может иметь будущность лишь такая партия, которая сумеет сблизиться с крестьянством. И потом, будучи уже членом организации "Народной воли", она всегда стояла за расширение революционней пропаганды не только в среде городских рабочих, что в значительной степени выполнялось организацией, но и за распространение ее и на деревенское население.
Однако это вечное недовольство, вечное искание чего-нибудь нового, лучшего было в ней исключительно результатом сильной критической мысли, а не чересчур пламенного воображения, делающего человека не способным удовлетвориться какой бы то ни было реальностью, как это бывает у романтических натур. Этого романтизма, способного побудить иных людей на великие подвиги, но обыкновенно заставляющего тратить жизнь в бесплодных грезах, у Перовской не было и следа. Она была человек слишком положительный, чтобы жить в мире химер, и слишком энергичный, чтобы стоять скрестивши руки. Она брала жизнь такою, какова она есть, стараясь сделать наибольшее возможное в данный момент. Бездеятельность была для нее величайшим мучением.
Однако, когда было нужно, она умела выносить годы бездеятельности.
II
Двадцать пятого ноября 1873 года Перовская была арестована вместе с группой рабочих, среди которых вела пропаганду за Александро-Невской заставой. Ее посадили в Петропавловскую крепость, но за отсутствием улик после нескольких месяцев заключения она была выпущена на поруки к отцу, который и отправил ее с матерью в Крым, где находилось их имение.
Целых три года пришлось Перовской ждать процесса, и все это время она вследствие установленного за нею строгого надзора должна была почти совершенно отказаться от революционной деятельности - кроме разве пропаганды среди молодежи, по самой своей сущности весьма мало доступной полицейскому контролю. Скрыться же и начать нелегальное существование она не могла, потому что этим компрометировала бы всех, кто, подобно ей, был выпущен на поруки.
Перовская делала, что могла, чтобы и из этого мертвого времени извлечь возможно большую пользу. Желая подготовить себя к пропаганде среди крестьянства, к которой всегда чувствовала особенное влечение, она решилась изучить фельдшерство. С этою целью она отправилась в Тверскую губернию к одному знакомому врачу, у которого и пробыла на практике несколько месяцев. Вскоре, однако, она вернулась в Симферополь, убедившись в необходимости прослушать правильный теоретический курс фельдшерства, прежде чем приступить к практическому изучению его. Вообще Перовская ничего не могла делать на скорую руку, как-нибудь. Взявшись за самое маленькое дело, она исполняла его наилучшим образом. В фельдшерской школе своим усердием и добросовестностью ей удалось приобрести такое доверие врачей-руководителей, что они часто предоставляли ей практику, несмотря на то что она еще не кончила курса. Она была любимицей больных. Рассказывают, что в числе ее пациенток находилась одна страдавшая раком на груди старушка еврейка, к которой Перовская в течение нескольких месяцев ходила на перевязку. Своими заботами об этой больной, своей постоянно доброй улыбкой она внушила ей такую любовь к себе, что та уверяла, будто при одном ее виде ей делается уже гораздо лучше.
Зимою 1877 года начался, наконец, так давно ожидаемый "процесс 193-х", в котором вместе с Перовской были замешаны почти все члены кружка чайковцев.
Не излишне, быть может, отметить здесь некоторые подробности этого первого появления ее перед публикою, так как они прекрасно характеризуют Перовскую.
Не желая быть игрушкой в руках правительства, которое составляло приговоры еще до начала судебного разбирательства, все почти обвиняемые по этому делу согласились между собой протестовать против такой судебной комедии отказом принимать какое бы то ни было участие в ней. После этого-то общего протеста правительство и решило, во-первых, изгнать публику, поддерживавшую своим присутствием подсудимых, и, во-вторых, разбить последних на семнадцать групп, которые вводились бы по очереди, в надежде, отчасти оправдавшейся, ослабить таким образом силу их сопротивления.
Перовская попала в первую группу и, как единственный член ее, находящийся на свободе, на другой день утром была введена в залу заседания первою. Она не успела, разумеется, снестись с товарищами и не имела никакого понятия, находят ли они нужным, целесообразным и, главное, возможным даже в одиночку продолжать протест в той же форме, как было решено накануне. Ей приходилось, стало быть, начинать дело на свой страх, рискуя, если протест ее окажется единичным, навлечь на себя очень тяжкую кару, между тем как теперь, в качестве выпущенной на поруки до суда, она не могла ожидать для себя ничего серьезного.
Положение Перовской было очень затруднительно, но чувство товарищества подсказало выход: видя себя совершенно одинокой, после первых минут замешательства она заявила, что не желает принимать какого бы то ни было участия в судебном разбирательстве, так как не видит в зале тех, с которыми она разделяет все убеждения и с которыми желает разделить и участь.
Перовская была оправдана. Но, зная очень хорошо, какую цену имеют у нас подобные оправдания, она заблагорассудила скрыться, и с этого времени начинается ее нелегальное существование.
Впрочем, с лишком год она по-прежнему остается совершенно в стороне от кипучего революционного потока, потому что вся сосредоточивается на одном деле: попытке освободить своих товарищей, осужденных на заключение в центральной тюрьме. Для нее эти люди были не только представителями дорогих ей идей - это были друзья, в которых она вкладывала лучшую часть себя самой, друзья, какие бывают только в революционных кружках, поглощающих человека целиком, со всеми его чувствами и симпатиями, страстями и помышлениями, где чувство дружбы, являясь живым воплощением не только нежности сердца, но и высших идейных начал, достигает такой силы и глубины, что далеко оставляет за собою узы самого близкого родства.
Не удивительна поэтому та страстность, с какой Перовская, человек кружка по преимуществу, отдалась делу освобождения так называемых "централочных".
Сперва выбор ее, как и всех друзей, останавливается на Мышкине, могучем ораторе и герое "процесса 193-х". Устраивается наблюдение за крепостью и дорогой; организуются отряды с целью отбить его на пути. Но потому ли, что полиция проведала о задуманном деле, или, вернее, потому, что догадалась о нем, так как толки о необходимости освобождения Мышкина после его речи сами собой возникали повсюду, - как бы то ни было, правительство приняло некоторые предосторожности, произвело несколько фальшивых маневров, и революционеры дали себя обмануть. Они просмотрели отправку Мышкина и узнали о ней только тогда, когда он был уже в центральной тюрьме.
Трудно описать, что сделалось с Соней после этой неудачи. Попавшегося ей на глаза в этот день участника она ни за что разругала самым несправедливым образом и, успокоившись, просто застыла на мысли непременно, во что бы то ни стало освободить других. Ходила она злая-презлая и только за своей больной (у нее на попечении была беременная г-жа С., страшно слабая и едва не умершая) ухаживала так же ласково и внимательно, как всегда.
Решено было освободить кого-нибудь из четырех других "централочных" во время следования на почтовых из Харькова до тюрьмы: Рогачева, Ковалика, Войнаральского или Муравского - кого удастся проследить. Первый и второй были пропущены. Войнаральского удалось захватить. Повозка с арестантом, сопровождаемым двумя жандармами, была остановлена Б-м, переодетым офицером, едущим из Харькова в собственной кибитке. Двое его спутников-верховых подъехали к перекладной. Неожиданный выстрел из револьвера положил одного из жандармов; но в ту же минуту испуганные пальбою кони понеслись во весь опор. Верховые поскакали за ними, продолжая стрелять на ходу в оставшегося жандарма и лошадей. Бричка мчалась следом. Но ни один из девяти выстрелов не попал в жандарма, и хотя несколько пуль засело в теле лошадей, но они только бешенее неслись вперед. Почти до самой станции гнались наши, презирая опасность, и остановились, только когда все заряды револьверов были выпущены и их дрянные клячи окончательно выбились из сил.
Жандарм с арестантом ускакали. Причина неудачи заключалась в том, что стрельбу начали, не вырвав у ямщика вожжей или не подрезав постромок. Но ошибку эту, не предусмотренную к тому же раньше, исполнители этого дела искупили своей последующей храбростью, чуть не стоившей им головы. Несколько минут спустя со станции выехала повозка с шестью жандармами, возвращавшимися из белгородской тюрьмы после доставки туда предыдущих арестантов. Погонись наши еще полверсты, они погибли бы все неминуемо.
Но Перовская была беспощадна: она осыпала жестокими упреками своих и без того убитых товарищей, называя это дело "постыдным и позорным для революции". Никаких оправданий не хотела она признать: "Зачем давали промахи?.. Зачем не гнались дальше?"
Однако нужно было уезжать из Харькова как можно скорей, потому что благодаря возвращавшейся повозке с жандармами полиция проследила наших по горячим следам. Не имея возможности сняться разом в тот же день, заговорщики уехали двумя партиями. Первая, большая, оставила город без всяких задержек; но когда, два или три дня спустя, на вокзал явилась вторая, состоявшая из трех человек, все входы были уже заняты разными служителями с постоялого двора и брошенных ими квартир. По указанию одного из них был арестован Фомин. Двум другим, оставшимся неузнанными, удалось уехать благополучно. Что же касается Перовской, то, невзирая на жестокие полицейские розыски, она решилась не уезжать вовсе, уверяя, что ничего опасного нет и что надо продолжать дело.
Вообще следует сказать, что в делах Перовская решительно не берегла себя. Эта маленькая, грациозная, вечно смеющаяся девушка удивляла своим бесстрашием самых смелых мужчин. Природа, казалось, лишила ее способности чувствовать страх, и потому она просто не замечала опасности там, где ее видели другие. Чтобы показать, до какой степени она бывала неосторожна, достаточно сказать, что, например, после московского взрыва, желая поскорее узнать о его результатах, она замешалась в толпу железнодорожных рабочих, теснившихся вокруг мины, находившейся, как известно, у самого Сухоруковского дома. Впрочем, Перовская никогда не признавала себя неосторожной. К счастью, необыкновенная находчивость выручала ее из самых, по-видимому, отчаянных положений. Особенно хороша она была в подобных случаях в ролях простых женщин - баб, мещанок, горничных, которые очень любила и в которых доходила до виртуозности.
Примеров ее чрезвычайной ловкости можно насчитать множество. Мы приводим два из них, забегая, однако, немного вперед. Они относятся к интересному периоду ее участия в московском подкопе и не вошли в печатавшиеся об этом деле отчеты.
Однажды купец-сосед зашел к Сухорукову по делу о закладе дома. Хозяина не оказалось на ту пору. Перовской очень не хотелось допустить нежданного посетителя до осмотра дома, и во всяком случае нужно было оттянуть время, чтобы дать товарищам возможность убрать все подозрительное.
Она внимательно выслушала купца и переспросила. Тот повторил. Перовская с самым наивным видом опять переспрашивает. Купец старается объяснить как можно вразумительнее, но бестолковая хозяйка с недоумением отвечает:
- Уж и не знаю! Ужо как скажет Михайло Иваныч.
Купец опять силится объяснить. А Перовская все твердит:
- Да вот Михайло Иваныч придет. Я уж не знаю!
Долго шли у них эти объяснения. Несколько товарищей, спрятанных в каморке за тонкой перегородкой и смотревших сквозь щели на всю эту сцену, просто душились от подавленного смеха: до такой степени естественно играла она роль дуры мещанки. Даже ручки на животике сложила по-мещански.