Pulchra duos inter sita stat Philadelphia rivos;
Inter quos duo sunt millia longa viae.
Delawar hic major, Skulkil minor ille vocatur;
Indis et Suevis notus uterque diu
Hic plateas mensor spatiis delineat; aequis,
Et domui recto est ordine juncta domus.
T.Makin*.
______________
* Стоит Филадельфия в блеске своей красоты
Между двух рек, разделенных пространством в две мили.
Побольше река - Делавар, а поменьше - Скалкилом
зовется;
Индейцам и свевам известны они издавна.
Широкие улицы здесь проложены ровно и прямо,
Прямыми рядами дома прижались друг к другу вдоль улиц.
Т.Мэйкин (лат.).
Vergin era fra lor di gia matura
Verginita, d'alti pensieri e regi,
D'alta belta; ma sua belta non cura,
О tanta sol, quant' onesta sen fregi.
Tasso*.
______________
* Чистыми мыслями, строгостью нрава,
Зрелой красой эта дева блистала.
Скромность и честь - ее добрая слава
Вместо нарядов ее украшала. - Тассо (итал.).
Письмо, которое Филип Стерлинг написал Руфи Боултон, перед тем как пуститься на Запад в поисках счастья, застало ее в доме отца в Филадельфии. Это был один из самых приятных пригородных домов этого гостеприимного города, по своей территории одного из крупнейших городов мира, который давно стал бы центром нашей страны, если бы не помеха в виде кэмденамбойских песков, отрезавших его от Атлантического океана. Филадельфия движется к процветанию медленно, но верно; на ее гербе можно было бы изобразить черепаху - ту самую неторопливую, но зато восхитительно вкусную черепаху, которая превращает обед филадельфийца в королевское пиршество.
Быть может, виновата была весна, но в то утро Руфь казалась несколько встревоженной и не могла найти себе места ни в доме, ни в саду. Ее сестры ушли в город показывать гостям, приехавшим из провинции, Индепенденс-Холл, колледж Джирарда, Фэрмаунтовские фонтаны и парк - четыре достопримечательности, не увидев которых ни один американец не может умереть спокойно даже в Неаполе. Но Руфь призналась, что она устала от этих достопримечательностей, так же как и от Монетного двора. Она устала и от многого другого. В то утро она попыталась сесть за рояль, немного поиграла, спела простую песенку приятным, хотя и чуть резким голосом, а потом уселась у открытого окна и принялась читать письмо Филипа.
О чем думала она, глядя поверх зеленой лужайки и деревьев на Челтонские холмы? О Филипе? Или о том мире, который он помог ей открыть своим вторжением в ее жизнь, скованную условностями и традициями? О чем бы она ни думала, по выражению ее лица было видно, что она предается не праздным мечтам. Потом она взяла в руки книгу - какой-то труд по медицине и, судя по всему, восемнадцатилетней девушке он должен был казаться не более занимательным, чем свод законов; однако вскоре лицо ее просияло, и она настолько увлеклась чтением, что не заметила, как на пороге появилась ее мать.
- Руфь!
- Да, мама? - с легким оттенком нетерпения отозвалась Руфь, отрывая взгляд от книги.
- Мне бы хотелось поговорить с тобой о твоих планах на будущее.
- Ты же знаешь, мама, я не могла больше оставаться в Уэстерфильде. Я там задыхалась. Эта школа годится только на то, чтобы засушивать все молодое.
- Я знаю, - произнесла Маргарет Боултон, и на лице ее появилась тревожная улыбка, - тебя раздражает та жизнь, которую ведут Друзья. Но чего ты сама хочешь? Откуда такая неудовлетворенность?
- Если ты настаиваешь, мама, то я скажу. Я хочу выбраться из этого стоячего болота.
Посмотрев на Руфь с болью и упреком, миссис Боултон заметила:
- Тебя и так ни в чем не ограничивают. Одеваешься ты по своему вкусу, гуляешь где вздумается, ходишь в любую церковь, какая тебе по душе, и занимаешься музыкой. Вчера только у меня была дисциплинарная комиссия из Общества: у нас в доме рояль, - а это нарушение устава.
- Надеюсь, ты объяснила старейшинам, что за рояль ответственность несем мы с отцом, а ты даже не входишь в комнату, когда кто-нибудь играет, хоть и очень любишь музыку. К счастью, отец уже вышел из Собрания, и к нему они не могут применить дисциплинарные меры. Я слышала, как отец рассказывал дяде Эбнеру, что в детстве его так часто пороли за привычку свистеть, что теперь он решил вознаграждать себя при каждом удобном случае.
- Ты очень удручаешь меня, Руфь, - и ты, и твои новые знакомые. Превыше всего я желаю тебе счастья, но ты стала на опасный путь. Отец согласен, чтобы ты поступила в мирскую школу?
- Я еще не спрашивала его, - ответила Руфь; по тому, как она взглянула на мать, легко было понять, что Руфь принадлежит к числу тех волевых натур, которые привыкли сперва принимать решение сами, а потом заставлять других соглашаться.
- Ну а когда ты получишь образование и тебя уже не будет удовлетворять общество твоих друзей и образ жизни твоих предков, чем займешься ты тогда?
Руфь совершенно спокойно посмотрела матери прямо в глаза и тем же ровным голосом ответила:
- Мама, я собираюсь изучать медицину.
На мгновение Маргарет Боултон чуть не утратила свою обычную невозмутимость.
- Ты - изучать медицину? Такая слабая, хрупкая девочка, как ты, изучать медицину? Неужели ты думаешь, что выдержишь хоть полгода? А лекции, а анатомический театр? Ты подумала об анатомическом театре?
- Мама, - все так же спокойно проговорила Руфь. - Я обо всем подумала. Я убеждена, что выдержу и клиники, и анатомический театр, и все остальное. Ты думаешь, что у меня недостанет мужества? И почему мертвецов нужно бояться больше, чем живых?
- Но у тебя же не хватит ни здоровья, ни сил, дитя. Ты не вынесешь тяжелых условий. Ну, хорошо, предположим, ты изучишь медицину, - что потом?
- Буду практиковать.
- Здесь?