Три тесака взметнулись и разом упали вниз. Несколько секунд аэростат не двигался, как будто неожиданная свобода застигла его врасплох.
- Наконец, - тихо произнес Стриндберг.
У него были слезы на глазах.
Андре стоял бледный, с каменным лицом, губы плотно сжаты, глаза полузакрыты.
Как только "Орел" пошел вверх, я начал ставить паруса.
Эллинг стал уходить вниз, я услышал крики "ура" и голос Андре, усиленный рупором.
- Да здравствует наша Швеция!
Собравшиеся - офицеры, матросы и норвежские зверобои - ринулись к выходу из эллинга, их голоса слились в сплошной гул, в котором различались только наиболее энергичные выражения.
"Орел" медленно и величественно шел вверх.
Только он приподнялся над брезентом у южной стены, как новый порыв ветра бросил его на восточную стену.
Гондола тоже ударилась о стену, от сильного толчка Андре выронил рупор, и он упал на пол эллинга. Еще несколько секунд, и мне открылся вид на юг, мы благополучно вышли из эллинга и поднялись на высоту около пятидесяти метров.
Ветер свистел в ушах, флаги расправились, паруса наполнились, сопротивление балластных тросов и гайдропов оттянуло гондолу слегка назад по сравнению с шаром.
Несмотря на ветер, я отчетливо слышал голоса и шаги бегущих внизу людей.
Стриндберг явно позабыл о своих штурманских обязанностях, увлекшись фотосъемкой нашего старта.
Андре стоял все на том же месте.
Нас несло над заливом Вирго.
Гайдропы и балластные тросы рассекали воду, словно форштевень быстроходного судна.
- Наконец-то летим, - сказал Стриндберг, - кончилось это проклятое ожидание!
- Мы идем слишком низко, - обратился я к Андре.
Он ничего не ответил.
"Орел" начал вращаться вокруг своей оси, и парус вдруг очутился с наветренной стороны.
Аэростат быстро пошел вниз.
Паруса размещались так, чтобы тянуть шар вверх, - пока они находились под ветром. Но шар сделал пол-оборота и паруса потянули его к воде.
Стриндберг что то крикнул, Андре переводил растерянный взгляд с гайдропов на шар.
Убрать паруса было потруднее, чем поднять. Не дожидаясь приказа, я полез на снасти выше стропового кольца.
Через несколько секунд гондола ударилась о поверхность воды.
Вися на сети, я видел, как Андре и Стриндберг в панике сбрасывают балласт, мешок за мешком.
Я окликнул их. Они меня не услышали, хотя я до сих пор различал голоса людей на Датском, слышал даже работу весел на двух лодках, которые были спущены на воду и полным ходом шли по проливу вдогонку за нами.
Возможность воздушных ям, в которые мог провалиться шар, предусматривалась и не раз обсуждалась нами, но мы никак не ждали, что гондолу прижмет к воде.
Убрав паруса, я спустился на палубу.
"Орел" снова шел вверх с нарастающей быстро той.
- Что случилось? - спросил я.
- Мы потеряли две трети гайдропов, - ответил Андре - Муфты раскрутились, все три.
Под нами был Голландский мыс с могилами зверобоев.
Теперь "Орел" представлял собой свободно парящий, неуправляемый аэростат.
Мы прошли над Голландским мысом. Мы летели со скоростью ветра. Флаги поникли. Царила полная тишина, подчеркнутая криками птиц и далеким рокотом волн, разбивающихся о береговые скалы.
- Десять минут, как мы стартовали, - сказал Стриндберг. Мне эти десять минут показались часами.
- Сколько балласта вы сбросили? - спросил я.
Андре пересчитал глазами обрезанные концы.
- Двести с лишним, - ответил Стриндберг.
Вместе с потерянными частями гайдропов это составляло около восьмисот килограммов балласта.
Непосвященному трудно понять, что означало для нас потерять восемьсот килограммов балласта. "Орел" поднялся до шестисот метров.
Вместе с ветром мы прошли над проливом Шмееренберг и приблизились к острову с поэтичным именем Фогельсанг.
- Можно открыть выпускные клапаны, потом дернуть разрывной и сесть на Фогельсанге, - сказал я Андре. - Нас еще видно с Датского.
- Зачем? - спросил он.
- Ты отлично знаешь, зачем. "Орел" превратился в свободно парящий аэростат. Им больше нельзя управлять.
- Ты правда считаешь, что мы должны совершить вынужденную посадку на Фогельсанге?
- Нет, - ответил я.
- А ты? - Андре обратился к Стриндбергу.