- Чтобы мы плюнули на Землю Франца-Иосифа, мыс Флора и Фредерика Джексона и пошли к Семи островам.
- Дрейф льда говорит за такой вариант.
- Нильс Стриндберг, - я приподнялся, - как ты считаешь? Земля Франца-Иосифа или Семь островов?
Стриндберг уже забрался в спальный мешок.
- Семь островов, - сонно вымолвил он. - Семь - счастливое число.
4 сентября, суббота. Я проснулся утром от боли в ногах, осторожно растолкал Андре, и мы дружной песней разбудили Стриндберга: в этот день ему исполнилось двадцать пять лет.
Я отсалютовал из винтовки. Андре вручил Стриндбергу два письма: одно от его невесты Анны Шарлье, другое от родителей. Я отыскал письмецо великого Сванте Аррениуса, оно так долго пролежало в моем заднем кармане, что с трудом удалось извлечь его из конверта.
В этот день мы прошли немного. Уже через два часа Стриндберг провалился вместе с санями в воду после неосмотрительной попытки пересечь разводье, затянутое свежим льдом. Я поставил палатку, пока Андре выручал Стриндберга и его сани с грузом.
Стриндберг был почти без сознания от холода. когда мы втащили его в палатку.
- Ты слишком часто попадаешь в воду, - сказал Андре. - Тебе следует быть поосторожнее.
- Ты снова начал надеяться? - спросил Стриндберг.
Тяжелая, напряженная неделя. Ветер все время менял направление и дул сильней и сильней. Температура колебалась от минус одного до минус семи градусов. Было видно невооруженным глазом, как движется лед. Прямо у нас по ходу появлялись или смыкались пятидесятиметровые трещины.
Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.
Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.
Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.
Запас медвежатины был на исходе.
Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.
- Я-то знаю, что это такое, - сказал Стриндберг. - У меня тоже был нарыв.
- Боль нельзя измерить, - возразил я. - У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, - повторил я, - страдания и боль нельзя измерить.
Стопа распухла, и башмак сильно жал. Я не мог как следует упереться в лед ногой и не справлялся в одиночку с санями.
Андре и Стриндберг уходили на несколько сот метров вперед, потом возвращались и тянули мои сани. Я только подталкивал сзади, на большее меня не хватало.
Вся левая нога болела. Наше продвижение осложнялось тем, что у Стриндберга тоже ныла нога.
Изменив курс, мы теперь шли на вест-зюйд-вест.
Дневные переходы становились все короче.
Ночи прибывали. Когда рассеивался туман и редели облака, можно было различить на небе первые звезды.
Из-за бурана и мороза двое суток пришлось отсиживаться.
Поясню: под словом "отсиживаться" я разумею, что мы сидели в палатке, дрейфуя вместе со льдами.
Температура держалась около минус восьми градусов, скорость ветра колебалась от десяти до четырнадцати метров.
Минус восемь по Цельсию - не так уж много. Но ветер!..
- Запиши в свой научный журнал, - сказал я Андре. - Мокрый носок замерз меньше, чем за тридцать секунд.
Мы отсиживались в палатке. Ветер трепал полотнище, лед рокотал и гудел от сжатия.
12 сентября к полудню прояснилось настолько, что нам со Стриндбергом удалось определить место.
- Крепкий норд-ост, - сказал я Андре. - То, что надо, верно? Нас несет на юг, почти прямо на Семь островов, так ведь? Откуда у тебя такое доверие к ветрам? Ты знаешь, где мы находимся?
- Хотел бы узнать, - ответил Андре. - Только без пустой болтовни.
- Ну так вот, мы находимся километрах в десяти восточнее и несколько севернее точки, в которой были десять дней назад. Развили неплохую скорость. Идем бейдевинд, курсом на Северный полюс. Похоже, дрейфующий лед лучше приводится к ветру, чем твой бесподобный шар. Жалко, что мы расстались с полярным буем. Он мог бы нам пригодиться через несколько дней.
- Я замечаю у тебя признаки неуравновешенности.
- Ничего подобного. Я плечистый добродушный богатырь. Записано черным по белому. Смотри лондонскую "Дейли ньюс". Я вполне уравновешен. Устал да, но насчет неуравновешенности это ты зря. Я много размышлял. Хотелось бы кое о чем с тобой поговорить. Но могу воздержаться, если тебе не хочется.
- Болтай на здоровье, - ответил он. - Давай болтай.
Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.
- Чертовски жарко, - сказал он.
- Ничего подобного, - возразил я. - Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.
В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.
- У меня осталось еще четыре свечи. Жаль, что не сорок и не сто. Одной свечи достаточно, чтобы в палатке было светло и даже тепло, если снаружи завалить палатку снегом. Но в наших запасах нет свечей, Андре. Я положил шесть штук в свои личные вещи, чувствовал, что они нам пригодятся. Почему в твоем списке не значатся свечи?
- Приходится выбирать, - ответил Андре. - Взвешивать все "за" и "против", исключать многое, что кажется необходимым.
- Я частенько вспоминаю старт, - сказал я. - Как мы потеряли гайдропы, когда гондолу прижало к воде Датского пролива и вы со Стриндбергом в панике сбрасывали балласт мешок за мешком, пока "Орел" не превратился в свободно летящий шар.
- Продолжай.
- Я всегда считал тебя знатоком воздухоплавания. И не только я, вся Швеция, почти вся Европа. Я прочел все твои заметки о полетах на "Свеа". Некоторые из них у меня с собой. Я снова перечел их, когда не спалось.
- Ну?
- Знаешь, сколько раз поднимался на шаре Чарлз Грин? Если не ошибаюсь, пятьсот двадцать шесть. А Гастон Тиссандье? Сотни полетов, он, наверно, потерял им счет. И вдруг дней десять назад мне пришло в голову, что ты, Андре, который задумал и начал самую большую и рискованную в мире экспедицию на воздушном шаре, - ты до этого совершил только девять полетов на маленьком, плохоньком шаре. Девять полетов! Всего-навсего. Это значит, что как воздухоплаватель ты любитель и новичок. Шар "Свеа", около тысячи кубических метров, - пигмей среди воздушных шаров! Ты самоучка. Этим я не хочу сказать ничего дурного о самоучках вообще. Я тоже совершил только девять полетов вместе со Сведенборгом в Париже. Но у нас были квалифицированнейшие руководители, мы прошли методическое обучение. Осторожный старик Лашамбр, для которого аэронавтика была делом ювелирной тонкости. Не столь осторожный усач Алексис Машурон. Замечательный мастер Безансон, который относился к воздухоплаванию как к изящному искусству и в то же время как к сложному спорту. Я говорю это не затем, чтобы тебя обидеть.