- Ладно, занимайтесь... - буркнул Таир и отошел прочь.
Дадашлы показался Таиру самовлюбленным, неискренним человеком, который во всяком деле стремится прежде всего показать самого себя. В действительности это было далеко не так, С молодыми рабочими комсомольский организатор держался, может быть, даже слишком прямолинейно, - старался быть вполне откровенным, говорил всем правду в глаза, и ничто не заставило бы его отступиться от своего мнения ради приятельских отношений. Желание видеть комсомольцев в первых рядах борцов за нефть заставляло его непримиримо относиться к промахам и ошибкам товарищей, особенно в производственной работе. Сам Дадашлы, как мастер, был на лучшем счету у себя на втором промысле, и бригада, которой он руководил, своими производственными успехами во многом способствовала тому, что промысел в целом успешно перевыполнял план.
Но Таир ничего не знал об этом. Худощавое и продолговатое, с сероватым оттенком лицо Дадашлы не понравилось ему. Он даже находил какое-то соответствие между внешностью комсорга и его грубоватой манерой разговаривать. И уж во всяком случае он и не думал раскаиваться в том, что так резко отвечал комсомольскому организатору.
- Нехорошо ты говорил с комсоргом, Таир, - шепнул на ухо другу Джамиль. - К чему так грубить?
- А что он за начальник такой? - чуть не крикнул Таир. - "Будешь отвечать за аварию!" - передразнил он комсорга. - Должно быть, любит командовать и чтобы все ходили перед ним на задних лапках. Только этого от меня не дождется!
- Нет, нет, ты не прав. Дадашлы очень прямой и честный парень. Если что и сказал слишком резко, так из ж лания добра тебе. Я в этом уверен.
Дадашлы не слышал разговора друзей. Отойдя в сторону, он стоял подле Васильева и, наблюдая вместе с ним за рабочими, которые примешивали к глинистому раствору силикатный порошок, говорил помощнику мастера о стычке с Таиром.
- До чего же горячий парень! - удивленно покачивал он головой. - Ты ему слово, он тебе - два! Критики совсем не терпит...
Многолетний опыт коммуниста подсказывал Васильеву, что к Таиру нужен особый подход.
- Хороший парень, - объяснил он Дадашлы, - но ершист, это верно. Ты постарайся найти с ним общий язык. Позови к себе, поговори по-дружески, по-комсомольски. Наверно своими замечаниями ты задел его самолюбие. А что горяч, это совсем не плохо. Сумеешь вызвать у такого интерес к делу, - он тебе гору своротит.
Видя, что Таир стоит в стороне без дела, Дадашлы позвал его в культбудку поговорить. Они сели за стол, на котором лежали свежие газеты и журналы. Таир с обиженным видом отвернулся к окну, не глядя на комсорга.
- Ты очень вспыльчив, - начал Дадашлы и улыбнулся, - не даешь человеку слова сказать. Но я на тебя не обижаюсь, в этом ты можешь не сомневаться.
Таир молчал. Не веря в искренность Дадашлы, он все же не хотел заново раздувать ссору.
- Никто из нас не имеет права ссориться, - продолжал Дадашлы, понизив голос. - Это вредно отражается на самочувствии, на работе. Но, с другой стороны, еще вреднее было бы закрывать глаза на недостатки работы любого из нас. Все мои усилия, как комсорга, сводятся в сущности к одному: чтобы каждый комсомолец был передовиком.
"Что ж, передовиком и я не прочь быть, - отметил в уме Таир. Послушаю, что дальше скажешь".
- В нашем тресте имеются три комсомольские бригады. И все три высоко держат звание ленинско-сталинского комсомола. Наши комсомольцы прекрасно понимают, что такое нефть. Они знают, что нефть не только горючее, но что она - честь и слава всей нашей республики!
Таир задвигался, выпрямился и обернулся лицом к Дадашлы. Тем не менее он все еще не смотрел на комсорга и упорно хранил молчание.
- Вот почему, - заключил Дадашлы, - и ты, и я, и все другие наши товарищи должны работать не за страх, а за совесть!
"Да что он - за ребенка, что ли, меня считает? Будто я сам не понимаю, как нужно работать! Об этом каждый день пишут в газетах". Таир недовольно поморщился, но опять ничего не ответил.
- Ну, пошли, кажется, прибыла смена. Устал, небось? Ничего, поспишь - и усталость как рукой снимет. Это только вначале трудновато приходится. Потом втянешься, и будет легко.
Однако и после этих дружески сказанных слов Таир не изменил мнения о комсорге. "Встану на учет, он мне покажет!" - подумал он, выходя вслед за Дадашлы из культбудки.
"Чапаев", которого с таким нетерпением ждал Таир, наконец, прибыл. Но в баркасе не было ни одного пассажира. Стоявший на носу капитан еще издали крикнул:
- Эй, уста!.. Прибыл на полчаса раньше. Доволен?
Осипшим голосом Рамазан ответил:
- Зря притащился так рано... А ребята где?
- Ну что ты будешь делать! - с притворным огорчением воскликнул капитан. - Хотел раз в жизни угодить, и то не вышло... - Он спрыгнул на мостки буровой, набросил петлю каната на стертое низенькое бревно, служившее причальной тумбой, и подошел к рабочим. - Смена не собралась еще. Пока я доставлю вас на берег, и ребята будут на месте.
Рамазан и не думал допускать сменщиков к работе раньше, чем будет остановлено поглощение раствора. Только часа через два, в результате действия введенного в скважину цемента и силикатного порошка, поглощение раствора прекратилось. Мастер облегченно вздохнул и сказал:
- Ну, ребята, домой! Признаться, сегодня я тоже устал. Да и старуха моя ворчит, что редко бываю дома.
Васильев легонько подтолкнул его к баркасу.
- Поезжай, Рамазан Искандерович. Я остаюсь здесь, чего беспокоиться? Вчера вечером, когда ты был в тресте, я все же успел вздремнуть часок...
Рамазана всегда трогало внимание и забота его помощника. Он любил Васильева не только как дельного, опытного нефтяника, но и как преданного друга, доброго и отзывчивого человека. Почему-то, однако, об этой взаимной привязанности они никогда не говорили друг другу. Чувство дружбы как-то незаметно, само собой вошло им в плоть и кровь, и, по-видимому, ни один из них не ощущал нужды заявить об этом. Благодаря этой дружбе и Рамазан, и Васильев очень легко и просто разрешали даже такие вопросы, которые у других мастеров обычно вызывали долгие споры и препирательства. Рамазан умел прислушиваться к мнению Васильева, а тот в свою очередь с уважением относился к мнению мастера. Оба они, может быть, сами того не замечая, удивительно дополняли друг друга: Рамазан был душой буровой, Васильев - ее мозгом. Рамазану больше всего удавалось вдохновлять людей, а Васильев сразу замечал мельчайшие неполадки в механизмах и тут же устранял их. Вероятно, именно это и служило главной причиной их взаимной приязни и дружбы.
Когда Васильев предложил Рамазану поехать домой, старик вдруг заупрямился.
- Нет, брат, - сказал он, поднимая на помощника усталые глаза, - ты, я вижу, тоже выбился из сил. Поезжай лучше ты, отдохни часов пять-шесть. А я пока подожду.
- Что ты, - Рамазан Искандерович, как можно? Я, кажется, помоложе тебя...
Только искренняя обида в голосе помощника заставила мастера согласиться с ним.
- Ладно, поеду... А то старуха, пожалуй, даст мне развод, - сказал он с едва уловимой улыбкой.
Рабочие ночной смены попрыгали в баркас. Таир сел рядом с Джамилем и положил саз себе на колени.
Вид у него был подавленный. Упреки мастера и выговор комсорга отнимали всякую охоту оставаться на промысле. "Нет, ничего хорошего у меня тут не получится", - Думал он, решая, что самое лучшее будет - вернуться, пока не поздно, в деревню.
"Чапаев" отвалил от буровой. Хмурый и замкнутый Таир сидел на своем месте, ожидая, что теперь накинутся на него с упреками и другие рабочие. Джамиль, предполагая, что он расстроен из-за Лятифы, которую ему так и не удалось увидеть, насмешливо посмотрел на него и улыбнулся:
- Что ж не споешь, Таир? Мы бы с удовольствием послушали!
Таир взглянул на друга с такой мрачной серьезностью, словно хотел показать всем, сидящим в лодке, насколько неуместно было предложение Джамиля.
Один из пожилых рабочих, услышав слова Джамиля, сказал:
- Спозаранку и у Бюль-Бюля* голос не звучит... Чего пристаешь к парню?
______________ * Бюль-Бюль - популярный азербайджанский певец, народный артист СССР, лауреат Сталинской премии.
Джамиль не стал настаивать. Убаюканные мерным покачиванием баркаса, усталые рабочие подремывали. Только Таир напряженно смотрел вдаль, надеясь увидеть на берегу Лятифу. Внимание его привлекала одинокая фигура девушки, стоявшей у пристани. Он не отрывал от нее глаз до тех пор, пока баркас не пристал к берегу. И тут только убедился в ошибке: это была не Лятифа.
Как только "Чапаев" бросил канат, Лятифа вместе с другими рабочими смены вышла из-за маленькой сторожки, стоявшей неподалеку от пристани. Лицо Таира мгновенно прояснилось.
- Доброе утро! - весело сказал он, поравнявшись с Лятифой.
Девушка была чем-то расстроена. Она холодно ответила на приветствие и, опустив глаза, хотела было пройти мимо. Таир тихо спросил:
- Что с тобой?