(Очень важно: не было окарикатуренных социалистов. Их не тронули. Думаю этого не могут не заметить лидеры здешнего горкома соцпартии: Коимбра студенческий город, социалисты здесь сильны.)
Город невероятно интересен, резко отличается от Лиссабона. Центральная авенида чем-то похожа на главную улицу Барселоны: такие же пальмы, такие же гранитные плиты. Страшным диссонансом красоте высится памятник героям первой мировой войны. Поставлен этот тяжелый, чисто фашистский монумент при Салазаре, когда в искусстве царил культ "похожести" и "силы" - презрение к живым, спекуляция памятью павших.
По узеньким извилистым дорожкам, вымощенным, верно, в пятнадцатом еще веке - двум коням не разминуться, не то, что машинам, - ввинтился на вершину горы: там расположен первый португальский университет. На огромной, испанского типа, главной площади - Пласа Майор - памятник королю-просветителю дон Жоану. Несмотря на то, что на тучном теле монаршего просветителя очень старательно, в лучших традициях р е а л и з м а, изваян кинжал, это не отталкивает, и не потому, что красиво, уместно или здорово сделано, нет. Просто отсюда открывается такой захватывающий дух вид, и так безбрежны синие дали, и так спокойно и в е ч н о крутит под тобой река, что величие природы все примиряет, успокаивает, вроде доброй, всезнающей бабушки, в которой, как ни в ком другом, сокрыто таинство связи прошлого с будущим. И еще одно: отсюда, когда смотришь на эту громадную синюю, спокойную необозримость, кажется, что даль эта бесконечна, и забываешь м а л о с т ь страны.
Университет уже закрыт. Походил по коридорам старинного средневекового здания: прекрасная керамика кое-где испортилась, зияют дыры в сине-белом панно; что еще хуже - рядом с этим искусством - надписи на стенах, сделанные ножом. "Нет правительству военных и профессоров!" Лозунг леваков. Клянутся Лениным, а не знают его требования: учиться, учиться и еще раз учиться! У кого ж, как не у профессоров?
Спустился в город. Зашел в муниципальную библиотеку - это мой обязательный социологический "тест" во время поездок по миру. По скрипучей деревянной лестнице поднялся на второй этаж. В маленьком - воистину средневековом зале (стрельчатые окна, монастырский потолок, ветви деревьев, что растут в мавританском дворике, ласково касаются толстых, старого "дутья" стекол) сидят взрослые и дети, сидят без обязательного "надсмотрщика" за столом: полное доверие к гостям.
Разыскал девушку-библиотекаря, молоденькую, красивую Наталию.
- Есть ли советская литература? - переспросила она. - Сейчас, дайте подумать.
Потом сделала пальцами так, как делают малыши, прощаясь - и у испанцев, и у португальцев это означает - "иди следом". Она поскакала, как козочка, по крутой скрипучей лестнице, и лестница не скрипела - так легка была Наталия, а я шел медленно, осторожно, и ощущал свой возраст, и было мне грустно, но это была добрая грусть, потому что девочка-библиотекарь была словно эстафета, и ее красота перейдет к другим, красота - обязательно молода, это - некая гарантия вечной обновляемости мира.
Папа - старый, типичный библиотекарь в черных нарукавниках, синем ситцевом халате, ответил сразу же:
- У нас есть Достоевский, Толстой и Максим Горький.
Когда папа ушел, я спросил Наталию:
- За кого будете голосовать?
Девушка удивленно посмотрела на меня:
- То есть как это "за кого"?! За коммунистов.
Когда я подходил к двери, Наташа окликнула:
- Эй, камарада! У нас есть еще один русский писатель, я вспомнила!
- Кто же?
- Бертран Рассел.
Выжимая акселератор желтого полугоночного "фордика", я думал, отчего Наташа посчитала Рассела - русским? Потом понял. Поскольку великий английский ученый, лорд, аристократ, последовательно выступал за мир, салазаровская пропаганда причислила его к "лику красных". А кто настоящий красный, который за мир? Русский. Так лорд Рассел сделался в Коимбре "советским писателем".
...В Порту приехал ночью. На центральной площади - она совершенно необъятна, вся запружена народом, крик, дискуссии между представителями разных партий, переходящие подчас в рукопашные схватки - нашел деревянную палаточку с вывеской ПКП. Здесь продают коммунистические газеты, брошюры, плакаты. Спросил, где находится городской комитет партии. Молодой паренек сел в машину - объяснять трудно, да и вряд ли пойму. Из роскошного, б о г а т о г о центра Порту приехали на окраину. Здесь, рядом с линией "электрико" (так в Португалии называют трамвай), стоит двухэтажный дом. У парадного подъезда - пять мотоциклов, рядом курьеры - пятнадцатилетние ребята в невероятных клешах. Двери то и дело открываются - идут сотни людей: юноши, девушки, рабочие, интеллигенты. У входа в зал пленумов - два старика, ну точно профессиональные рабочие революционеры из фильма "Юность Максима"!
Спросил одного из товарищей:
- В городе все спокойно?
- Да. Пока - все нормально:
- Вы уже слыхали, что в Лиссабоне фашисты взорвали бомбу в кубинском посольстве?
- Было экстренное сообщение. Мы приняли свои меры. Судя по всему, фашисты не посмеют пойти на открытые провокации - наши позиции в Порту сейчас усилились.
Устроиться на ночевку в городе не удалось - родная московская проблема с гостиницами. Впрочем, можно было поселиться в одном из роскошных отлей, но плата за номер здесь такова, что - при наших-то командировочных - сразу вылетишь в трубу.
Спросил товарищей, где можно найти дешевый отель неподалеку от Порту. Посоветовали поехать на побережье, в Вилла ду Конде. Приехал туда около часа ночи. На площади - как и в Порту - все еще много людей: последние дни перед выборами, страсти накалены до предела. Нашел отель, снял номер, обвалился на кровать - шесть часов за рулем, по дороге отнюдь не идеальной, скорость - от 100 до 150. В голове все плывет, а завтра надо забраться в самый центр правых - в Брагу, потом в Порту, повстречать друзей, а вечером необходимо вернуться в пресс-центр Гюльбекяна, он стал третьим домом в Лиссабоне: первый - у межкниговцев Уфаевых, второй - в нашем посольстве (посол СССР Арнольд Иванович Калинин был двадцать пять лет назад руководителем нашей лекторской группы при МГК ВЛКСМ. Он тогда кончал Институт международных отношений, я - учился на третьем курсе Востоковедения. Великолепно говорящий по-испански и португальски, А.И.Калинин пользуется заслуженным уважением в Лиссабоне; те советы, которые он давал мне, отличались скрупулезным знанием проблемы и полной объективностью. Спасибо ему за это, без добрых рекомендаций посла было бы очень трудно в этой стране, которую нельзя не полюбить).
...Утро, воистину, все ставит на свои места. Если болен - спи себе сколько угодно - все равно усталость не пройдет, и будет ощущение бессилия и отчаяния, и начнешь высчитывать сколько о с т а л о с ь, и как в это отпущенное (а отпущенное всегда кратко - это когда о времени, и м а л о - коли о еде), вместить то, что еще не сделано, но обязательно надо сделать, но сил не будет и останется только одно мучительное ощущение неудовлетворенности и горя: все возвратимо, кроме времени. И, пожалуй, любви.
Я поднялся с жесткой, старинной, резной кровати, и сразу же увидел в прорези черных, мореного дерева, ставень безбрежно-голубое небо, и почувствовал рядом море: солнце всегда ассоциируется у меня с п р е д т е ч е й летнего Черноморского безбрежья.
А рядом было не море - был океан, и волны здесь были совсем другие, их не опишешь, они какие-то горделивые, нет, не горделивые, это слишком маленькое определение, они г о р д ы е, они похожи на Мухаммеда Али, когда он ведет свой красивый, не коммерческий бой: нет в нем никакой угрозы, прыгает себе легко по рингу, а потом - р-р-раз! - какое-то невидимое движение, и противник в нокауте. То же и с Атлантикой - лежит себе ровная, тяжелая п л и т а, лежит недвижно, и вдруг рождается из ничего огромная волна - нет таких на море - и шандарахает о прибрежные камни, и поднимется в небо огромный фонтан белой, разбитой в хрустальные дребезги, воды, и шершаво опадает в самое себя, и снова затаивается океан, словно бы вслушиваясь в небо и землю - других категорий ему не дано.
Верфи - такие, как пятьсот лет назад: пахнет крепким лесом, потрескивают стропы, визжат пилы, гулко и ровно срезают сочную желтизну дуба топоры, ловко схваченные привычными руками строителей.
- Из России? - удивляется Антон, молодой, загорелый корабел. - Не может быть! Коммунист?
- Стало быть.
- Зачем же вы про нас, социалистов, писали плохо? Почему писали, что наша партия - фашистская?
- Это откуда же у вас такая информация?
- Все так говорили.
- Значит, все повторяли ложь. Мы никогда не писали так о социалистах. Мы писали о том, что вы ошибаетесь - в том-то и том-то, тогда-то и потому-то, но мы никогда не сравнивали вашу партию с фашистской это ложь и клевета.
- Честное слово?
- Могу поклясться.
- Чем? - Парень отошел от стропил, ногой подвинул к себе сумку, открыл ее, достал маленькую книжечку: "Все о Ленине". - Им?
- Могу.
Парень похлопал меня по плечу - знак дружеского расположения - и предложил выпить стаканчик терпкого, зеленого "вино верде" - нет более вкусного вина на свете, но увы, нет и более крутых поворотов на виражах, чем на португальском севере.
(Примечательно: книга о Ленине, выпущенная коммунистическим издательством "Аванте", стала постоянной принадлежностью социалиста, который читает ее, шевеля обветренными губами - по слогам, грамоте начал учиться в кружке, полтора года назад.)
Прямо на берегу, рядом с верфями (никакого современного оборудования, здешние рыбаки верят лишь рукам, а не машинам), стоит, вбитая в прибрежную скалу, капелла одиннадцатого века, "Носа сеньора Дагия" - "Мать-спасительница рулевая". От капеллы, выложенной внутри прекрасными изразцами, маленькая дорожка ведет к громадному, поднятому на утес кресту. Вот откуда Христос над Рио де Жанейро! Это, оказывается, в традиции португальских мореплавателей поднимать символ веры, видимый символ, как можно выше, чтобы рыбак или первопроходчик, расставшись с семьей, наивозможно долго хранил иллюзию с о п р и в я з а н н о с т и с домом.
Места здесь похожи на северную Испанию, на Каталонию - маленькие белые коттеджи вдоль "прайя" (по-испански пляж - "плайя"), вдали - акведук, похожий на тот, что гордо возвышается в Сеговии, и вдруг дорога упирается в горбатый, безликий строй новых домов-коробок: индустрия туризма бездумно уродует не только природу, но и историю. Я не убежден, что природу можно изуродовать когда видишь такие коробки в Вила ду Конде, лишний раз ощущаешь величие, вечное превосходство природы, и нашу собственную неразумную крошечность - не можем совладать с недоумками, которые стараются побыстрее нагреть руки на вечной красоте океана, и получается некое исторжение: природа в ы ч л е н я е т из себя эту модерновую непропорциональность, выставляет ее на посмешище. Из Вилла ду Конде - по горной дороге вверх - к Браге. Вокруг - громадные плантации хмеля. Латифундии - ого! За бетонными заборами, поверху пропущена колючая проволока. И кругом плакаты НДП: "Мы с Са Карнейру!" За проволокой, разделяющей не только латифундии, но и мелкие крестьянские наделы, стрекочат маленькие, красиво оформленные американские трактора-лилипутики, карабкающиеся по распаханному склону - каждый метр земли идет "в дело". Разъединенность северян очевидна. На юге - земля плодородней, большие латифундии национализированы, поэтому люди о б р е ч е н ы на общение, взаимоузнавание, обмен новостями. Там - в большинстве своем - царствуют левые тенденции. Северные наделы - район правых традиций.
Проезжал маленькую деревеньку: старики и старухи в черном, как птицы тревоги. А детишки - в белых шелковых халатиках. При фашизме всё и все должны быть одинаковыми. К конформизму приучать начинали с детства. Всякие "отклонения от нормы" - в одежде ли, манере поведения, убранстве дома бралось на заметку ПИДЕ. Наиболее упорных еретиков отдавали на растерзание толпе, которая жаждала спокойной о д и н а к о в о с т и. Но жизнь сильнее фашизма (я сразу вспомнил дома-уроды на набережной Вилла ду Конде). Отринув конформизм тирании, новая власть сохранила лишь эти обязательные шелковые белые халатики для школьников - они теперь несут в себе качество чистоты, а не номерной обезличенности.
- Дети после революции стали очень шумными, - сказал мне один из португальских друзей, - они теперь какие-то особенно голосистые.
Слава богу!
Брага - совершенно изумительный город, некий сплав испанской Наварры, северной Италии и Нью-Орлеана. Город напомнил Нью-Орлеан потому, что в узеньких улочках дома украшены огромным количеством узорных, легких, замысловатых - точно как на юге Америки - балкончиков. Все это трудно уживается с модерновыми коробками цехов "Грюндига" и "Юнкерса" (теперь эта фирма делает для Португалии швейные машинки. Вспомнил анекдот военных времен. Рабочий с кроватной фабрики потихоньку уносил из цеха детали - думал собрать для эвакуированной дочери хорошую койку. Собрал - получился пулемет. Почему вспомнил этот анекдот? Потому, что с детства, с бомбежек, остался в памяти зловещий образ "юнкерса"). Вообще, на севере много немецких магазинов, фабрик, и даже отель в центре Браги называется "Франкфурт".