Мы выехали из-под козырька, и обнаружились дождь, грязь, а еще вонь от какого-то моющего средства была словно растворена в воздухе. И выхлопы, выхлопы, выхлопы. Низко висящее небо. Небо неравномерно распределено над землею, в некоторых местах до него от земли ближе, не обязательно эти места - горы, в наших местах - до него совсем близко, не знаю почему, чем обусловлена, чем вызвана эта близость, но она отмечается именно здесь. Нигде нет такого низко висящего неба! Люди, поездившие более меня, люди опытные давали твёрдые гарантии: здесь ближе всего до небес, ближе всего. И я, знаете ли, им верю. Нет оснований сомневаться в их словах. Никаких!
Я и не сомневался, сидел расслабившись, слушал музычку, которую передавали по приемничку, прислушивался к тому, что происходило за моей спиной, прислушивался и приглядывался: имелось специальное зеркальце, в котором отражались и Дженни, и Алла, и Тим, и канадец. За ним - багажное отделение. "Дженерал моторс" - хорошая фирма, под её опекой жизнь проходит спокойнее и незаметнее.
Алла глазела по сторонам, все в ней выдавало бывшую москвичку, кудахдатала и хихикала, охала и ахала, восхищалась количеством хороших автомобилей, интересовалась - нет ли всё-таки какого дефицита в магазинах, ну, все-таки, ну хоть какого-то. Тим смотрел прямо перед собой, играл желваками, руки его лежали на коленях, костяшки были профессионально набиты. Чёрный пояс, пятый дан, вверх по отвесной стене, разрубленная ударом ладони железная труба? И это возможно, и это. Дженни курила одну за другой длинные толстые сигареты без фильтра, самокрутки - вынимала их из кожаного портсигара, ловко вставляла в серебряный мундштук и ждала. Канадец подносил огонь зажигалки. Дженни закуривала, и канадец временно оставался не у дел.
- Вы давно знаете Сергея? - спросил он во время одной из пауз.
- Лет тридцать пять, - ответил я. - Или чуть больше. С конца шестидесятых. Но знакомство возобновил недели полторы назад.
- Я вас понимаю! - канадец хмыкнул. - Понимаю! Знаете, здесь время скатывается в некие комочки, словно шерсть старого свитера. Их трудно разделить, распрямить, разгладить. Развернуть в цепочку последовательных событий. Реконструировать. День за днем, год за годом. Когда я жил здесь, мне было трудно понять местное время и со мной происходило примерно то же самое. Я знал, что нечто происходило, скажем, лет семь назад, или два месяца назад, или шесть с половиной часов, но мне казалось все иначе, мои ощущения никогда не совпадали с моим знанием. А стоило мне уехать, как время выстроилось. Минута за минутой, час за часом, осень за летом. Ощущения больше не противоречат знанию. А раньше после лета могла сразу наступить зима. А вместе со временем выстроилось и пространство. Которое здесь какое-то кочковатое, ухабистое. Понимаете?
- Нет, - ответил я.
- Здесь искривлено пространство! Оно деформировано. Здесь существуют пространственные ямы. В них легко провалиться и уже никогда не выбраться на поверхность. Или вы сможете выбраться, но совершенно в другом месте, за сотни километров от места провала. Причем эти ямы всегда прикрыты сверху чем-то вполне безобидным. Здесь вы не можете ни в чем быть уверенным. Вас всюду подстерегают ловушки. Волчьи ямы. То ли вы ошибетесь со временем и опоздаете, хотя вышли с запасом, то ли в самый последний момент провалитесь в яму. Понимаете?
- Нет, - ответил я.
- Вы рождаетесь, растете, набираетесь опыта и так далее, но ваша программа или программа, заложенная в вас вашими родителями, которые могут совпадать или разниться между собой, но все-таки составляют некую цельность, так вот, эта ваша общая программа начинает работу, но здешняя аура, здешний настрой таков, что ваша индивидуальная программа заранее не принимается. Изначально. Принимается, вернее - должно приниматься, может приниматься в первую очередь то, что находится вне вас. Вам навязанное. Не ваше. И происходит стычка программ, причем вы даже этого не замечаете. Как не замечаете того, что всегда побеждает внешняя программа. Чужая. Это вы хоть понимаете?
Я молчал. Мне не хотелось его разочаровывать. Симпатичный, в общем-то, человек, скорее добрый, чем злой, видимо - хороший семьянин, сибарит. Мне такие нравились всегда. Но он ждал ответа, и меня спасла Дженни, которая достала очередную сигарету, и канадец полез за зажигалкой. Мы проехали милицейский пост, и Алла заголосила, что, мол, милиция вооружена автоматами, что, наверное, в городе опасно, что ее предупреждали не пить воду из-под крана, не питаться нигде, кроме как в дорогих ресторанах, продукты покупать только в дорогих магазинах, не выходить на улицу после девяти вечера, не ездить в метро, ни с кем не знакомиться.
Мне, видимо, стоило как-то спросить канадца - правда ли, что Сергей сейчас сидит в итальянской тюрьме? Правда ли, что Сергей арестован за торговлю оружием? Быть может, к такому бизнесу его подвигли мои статьи? Или статьи моих подельщиков? Ведь нашу газету читали и за рубежом. Может, это мой приятель сплавлял Сергею арсеналы в боях познавшей радость побед? Но я повернулся к канадцу и сказал:
- Знаете, я действительно не понял, что вы имели в виду.
То есть признался в легкой форме дебилизма. И думал, что канадец оставит меня в покое, но не тут-то было.
- Так это же очень просто, - начавший набивать трубку канадец оставил свое занятие. - Тут все дело в свободе. Понимаете, здесь нет свободы. И не было. И не будет. Она здесь невозможна из-за местных атмосферных характеристик. Из-за географической широты. А еще из-за многих других, объективных причин.
Он задумчиво пососал янтарный мундштук великолепной трубки.
- Но там, где я сейчас живу, она невозможна из-за причин субъективных. Понимаете?
- Нет, - в третий раз сказал я, и мы остановились перед шлагбаумом. За шлагбаумом начинался ведущий к гостинице пандус. Очередной холуй - мужскому населению где-то надо работать, что-то делать! - поднял шлагбаум, мы подъехали под гостиничный козырек, канадец открыл дверцу, неловко выбрался наружу, достал носовой платок и громко высморкался.
Я повернулся к Алле.
- А у вас в каком отеле забронированы номера? - спросил я.
Её глаза округлились, губки растянулись в дежурную улыбку.
- Разве Ма вам не сказала?
Я чувствовал, что пора становиться строгим. Все эти полеты, парения, все эти трансценденции только приносили неприятности. Люди любят кулак. И поэтому мои губы сжались в ниточку.
- Нет, не сказала. Мне Ма ничего не сказала!
- А нам Ма сказала, чтобы мы остановились у Па. Что вы будете только рады. Вы будете рады, Па?
Дженни так, словно понимала по-русски, хмыкнула, и Алла сказала:
- Но вы не очень-то рады, да?
Но что толку в строгости, если строгим можешь быть только на словах? Строгость - это действие.
- Нет, - только и оставалось сказать мне, после чего я вылез под козырек к канадцу.
- Не утруждайтесь! - сказал он. - Я сейчас приму ванну, лягу спать. Позвоните мне вечером, да-а?
- Да, - сказал я и поманил гостиничного парня с тележкой. Парень маячил за дымчатым стеклом холла, поблескивал серебром галунов, но раньше парня и его тележки из-за автоматических дверей появился мой дорогой, черноусый и носатый, с благородными седыми висками и глазами пройдохи, в прекрасном осеннем пальто и легком шелковом шарфе, мой уважаемый Иосиф Акбарович, собственной персоной. Иосиф на меня не смотрел, он следовал за стройненькой штучкой в сапожках на высоком каблуке, небольшого роста, но ставившей ножки по-модельному, курившей сигарету, что-то выговаривавшей Акбаровичу, но беззлобно, небрежно, через плечо, хотя слушал он с подобострастием, вниманием, кивал и блестел зубами. Они остановились возле черного лимузина, открытую дверцу которого придерживал человек со стандартными, смазанными чертами лица, штучка полезла пальцами в кольцах в сумочку, вытащила из сумочки конверт, отдала конверт Иосифу, нырнула в нутро лимузина, дверца хлопнула, лимузин отчалил, а Иосиф Акбарович пошел от гостиницы прочь, пешком, весь такой изящный и независимый.
- Ведь у нас на вечер назначена встреча? - тактично выдержав паузу, произнес над моим ухом канадец. - Сергей говорил, что вы вечером отвезете меня к Кушниру, Шарифу Махмутовичу и Ашоту. Да-а?
- Да, - подтвердил я, наблюдая, как гостиничный парень нагружает багаж канадца на тележку. - Мы сегодня ужинаем. Я заеду за вами в половине девятого. А предварительно - позвоню.
Мы пожали друг другу руки, канадец в открытую вытер свою носовым платком, а я вернулся в джип и велел водителю ехать ко мне домой. Потом вспомнил, что он, наверное, не знает, где я живу, и начал называть адрес, но водитель взглянул на меня смазанным взглядом. Сокращение в органах не прошло бесследно для бизнеса. Бизнес стал другим.
Некоторое время мы ехали в молчании. Первой нарушила тишину Алла. Она сидела за моей спиной, дышала в затылок, ее слова были горячими, щекотали шею, растекались по плечам, просачивались ниже, текли по лопаткам, к пояснице. От Аллы стоило держаться подальше, эта женщина находилась в режиме поиска, соки бродили в ней.
- Мы вас не стесним, - горячила она мой затылок. - Просто у нас трудности со средствами. На счет нашей церкви решением суда пока наложен арест, и мы смогли собрать совсем немного денег. А ведь нам надо доехать до Кокшайска, нам надо перевезти тело в Москву, потом - в Штаты. Ма сказала, что Па обязательно поможет. Вы поможете нам, Па?
Кокшайск! Ну и название! Это был тот самый провинциальный городок на Северном Урале. Помню, помню. Что мой сын делал в краю угольных отвалов, исправительных лагерей, редкой тайги? Что это за церковь была им основана? Почему - арест? Какие такие средства?
- Помогу, - сказал я: запас строгости во мне небольшой, в глубине своей я добр, мягкотел. - Вам нужны деньги?
- Я была уверена, что вы поможете, но деньги пока есть, немного, но есть, - ее дыхание было еще и очень ароматным, в нем смешивались запахи трав, молока. -Нам главное - приехать в Кокшайск.
Уже неподалеку от моего дома затренькал телефон.
- И что ты там делал? - спросил меня Иосиф Акбарович, стоило мне нажать кнопку ответа. - Что это за хрен, перед которым ты прогибался?
- Нет, это что ты там делал, - в тон ему ответил я. - Что это за фифа, что за конверт?! Это что, бандерша? Это твоя новая пассия? Любовница какого-то мафиози?
- Самое горячее - последнее, - Иосиф довольно хохотнул. - Это жена последнего Ванькиного заказчика. У них нет времени смотреть на его переделки, нет времени ждать переделок, они сказали, что если их посадили на сиглави, то пусть уж будут сиглави, а то стены в особняке голые, а если кто-то и найдет неточность, то для таких всегда наготове бетон и полноводная река по соседству. Последнее - шутка.
- Я понял, - сказал я.
- Извини, - Иосиф прокашлялся. - Я, кстати, еду к Ивану. Приедешь? Нам надо договориться - каким рейсом летим, то да сё. Завтра, дорогой, завтра надо вставать на крыло. Тебя, кстати, снабжают хорошим транспортом. В этой фирме нет вакансий? Кататься на таких джипиках, тусоваться со всякими фирменными людьми. Это приятно, приятно. Ну, так что? Тебя ждать? Я, знаешь ли, нашел этот Кокшайск на карте. Купил на развале рассекреченную карту, толстенный том, с вкладышами. Удивительно - в тех краях дорог нет, а вот к Кокшайску дороги проложены, причем, судя по карте, хорошего качества. И ветка железнодорожная. Я и подумал, что там была резервная столица, на случай атомной войны... Ладно, это всё лирика! Тебя ждать?
Кокшайск! Как много в этом звуке!
- Позвоню, - сказал я, отключился и в зеркало посмотрел на своих американцев: Тим спал, Дженни курила, Алла таращилась в окно.
- У вас уже есть билеты до Кокшайска? - спросил я.
- Нет, - ответила Алла. - А туда есть прямой рейс?