- Ведерников?
- Тута.
- Надо говорить: "Здесь". Получай.
- Учи ученого.
- Рудяк?
- На границе.
- Сергеев?
- Который?
- Тебе пишут. Александр где?
- В наряде.
Счастливчики, едва услышав фамилию, притопывали ногами, имитируя пляску, выхватывали письма.
Круг постепенно редел.
"Бог Саваоф" на глазах у всех терял былое величие, опустился с гнедого облака на грешную землю, не оглядываясь на заскучавших ребят, повел меринка в поводу, на конюшню, небрежно забросив через плечо опустевшую сумку, где оставалось несколько нерозданных писем и пачка газет трехдневной давности.
Гнедой, дрожа потной шкурой, дергая мордой, отмахивался от осатаневших слепней, и разжалованный бог Саваоф то и дело сердито оборачивался к нему, грозя кулаком:
- Но ты, балуй тут у меня, чертова орясина!..
День медленно убывал, затопленный солнцем, пропахший запахами хлебного поля и соснового леса, напитанный шедшим от конюшни ароматом свежего сена; из открытого окна командирского домика неугомонный патефон слал в пространство, в, казалось, беспредельный покой обманчиво замершего Прибужья сентиментальный романс о терзаниях покинутой женщины.
Еще длился получасовый перерыв - оставалось несколько свободных минут, и Новиков, сидя под тенью полуусохшей, отцветшей без завязи яблони, прислушивался к мелодии, не вникая в слова; он еще не остыл, в нем продолжала бродить разгоряченная пляской кровь, еще шумело в голове и гудели ноги, а в глубинах сознания возникал, нарастая, протест против нелепого веселья и романса.
Ведерников, прочтя и спрятав в карман гимнастерки письмо, подошел с непогасшей блаженной улыбкой на конопатом лице.
- Сашка-то, свиненок, ходить начал. На своих двоих. Подумать только! Ходит, а!
- Какой Сашка?
- Сынок, мой Сашка, ты что - забыл? Катерина не обманет, она у меня баба серьезная, хохлушка у меня Катерина. - Ведерников ликующе посмотрел на своего отделенного, и было непонятно, чему он рад - первым самостоятельным шагам Сашки или жене. Он прямо светился от счастья.
- Хорошо, - сказал Новиков.
По тому, как он обронил это слово, по невидящему взгляду, сопроводившему сказанное, Ведерников без труда догадался об обуревающих Новикова тревожных мыслях - отделенный давно не получал писем из дому.
- Молчат? - спросил он.
- Ничего не понимаю. В чем причина? Что там могло случиться?
- Так уж и "случиться"! Ты им карточку когда выслал?
- Давно. Вместе с письмом. Где-то в половине мая.
- Точно. Семнадцатого. Мы вместе ходили на почту.
- Больше месяца.
- Бывает. Почта, она, брат, когда как. Катерина вот тож обижалась. А опосля получила, и вот, гляди, порядок. - Он похлопал себя по оттопыренному письмом карману гимнастерки. - Погодь волноваться, не сегодня-завтра получишь. Старики, чай, не одни, братаны при них, сестры.
- Давно каникулы начались, - думая о своем, сказал Новиков и направился к умывальнику. - Лето у нас, ты представить не можешь, Ведерников, какое у нас лето на Урале!
Он долго плескался под умывальником, брызгая на себя пригоршнями теплую воду и шумно отфыркиваясь.
Ведерников стоял чуть поодаль, ждал, ощущая к Новикову непонятное чувство близости и жалея его. При всем том он жил письмом Катерины и порывался извлечь его из кармана, чтобы снова перечитать женины строчки, пробовал и не мог представить топающим на неуверенных ножках первенца Сашку, хоть ты что делай - не мог, захотел мысленно представить свою Катерину, но и это ему не давалось. Ладно, успеется, думал он, не понимая, почему на душе становится грустно.
- Какие приказания будут? - спросил, выждав, пока отделенный умоется и натянет на обожженные плечи рабочую гимнастерку.
- По распорядку дня, - поступил резкий ответ.
Но Ведерников не обиделся, понимал: с отделенным происходит неладное.
- Ты что, Лёшк, растревожился? Ну, не поступило сегодня, так завтра, через три дня придет письмо. В первый раз, что ли? Почта, она, знаешь, как...
- При чем тут письмо? - ответил нехотя Новиков. - В нем ли дело? Ладно, пошел я, скоро к старшему лейтенанту являться.
- Кино будет? - не зная, что сказать, спросил Ведерников.
Уже на ходу Новиков к нему обернулся.
- Сказано: по распорядку.
10
"...Смуток у меня на душе. Сижу одна в хате. Не дождалась
вечера. Пойду, думаю, на заставу, думаю: кино посмотрю. По
субботам завсегда. Аккурат тогда, помню, "Богдана Хмельницкого"
крутили. Пришла засветло, тое-сёе поделала в прачечной, потом на
кухню зашла, а в столовой хлопцы ужинают с Ивановым, с
начальником, значится. Холостяковал он - жонка с сыном до своих
поехали погостить... Ну, смотрю, ужин у них невеселый...