Ведерников достал из сумки гранаты, положил их по правую сторону от себя, аккуратно - одна к одной - все три. Новиков изготовил к стрельбе пулемет, запасной диск пододвинул напарнику.
- Скоро светать начнет, - сказал Ведерников.
Новиков промолчал.
Воробьиная ночь была на исходе. В Дубице перекликались ранние петухи. Небо еще оставалось черным, но при слабом свечении народившегося месяца на той стороне проступали контуры кустов и деревьев, угадывался белесый туман над водой, проглядывались редкие облака, желтовато подкрашенные по округлым краям - как каймой.
- Надо в траншею, - громко проговорил Ведерников. - Слышишь?
Можно было разговаривать не таясь, не опасаясь, что немцы услышат гудом гудела земля, воздух наполнился лязгом и скрежетом; от невидного горизонта нарастал гул моторов - как будто железное чудище продиралось от леса, безжалостно ломая деревья и подминая под себя все живое; грохот усиливался, и не было нужды особенно напрягать слух, чтобы различить рокот десятков авиационных моторов, глушивший все остальное.
Предчувствие беды, охватившее Ведерникова на заставском дворе, у ограды, и исчезнувшее затем, возвратилось; еще вечером, перед уходом на службу, была надежда - авось обойдется: не посмеют немцы сунуться через реку.
Теперь бывалый воин Сергей Ведерников яснее ясного понимал: чему быть, того не миновать, и, поняв это, подумал, что живыми отсюда не выбраться ни ему, ни Новикову, как бы окаменевшему у своего пулемета, - никому из жидкой цепочки бойцов, рассредоточенных вдоль границы с винтовками, карабинами, автоматами. Не помогут и пулеметы. Что они против силищи, которая вот-вот надвинется и ударит из сотен орудий по окопчикам и траншеям.
Сознание неизбежности того, что должно случиться, вызвало в нем минутное замешательство. Он невольно оглянулся назад, где находилась застава и еще спали после службы бойцы, подчиняясь пока не отмененному распорядку. Будь его воля, подумал Ведерников, немедленно поднял бы спящих да держал их в готовности, при оружии... Хорошо бы кто догадался подать команду "в ружье!". А заодно и комендатурских поднять. Всех. С женами и детьми... Сами они там, что ли, не понимают?.. Приступ бессильной ярости охватил солдата, он привскочил, не сдержав гнева, и нечаянно задел Новикова рукой.
- Чего вы?.. Лежите тихо. - Новиков не повернул головы, пошире раздвинул ноги.
- Говорю - надо в траншею.
Новиков, будто не слыша, лежал в прежней позе, и Ведерников раздраженно подумал - красуется. Небось, даже слышать не приходилось орудийную пальбу, когда, кажется, от грома лопаются барабанные перепонки. Откуда! Учений с частями поддержки и тех ни разу не проводили.
"Ну, что он ломается? - отчаянно думал об отделенном Ведерников. Ждет - чего? Тут же каждый метр пристрелян!"
Но младший сержант сам почуял неладное и, вглядываясь в светлеющую на небосводе узкую полосу ранней зари, весь подобрался. Поза, в какой он, слегка подогнув ноги и опершись на согнутые в локтях руки, державшие "дегтяря", полулежал, напрягшись, говорила сама за себя.
"Сей момент сиганет в траншею", - подумал Ведерников и приготовился последовать за своим отделенным: положил в сумку гранаты, взял в руки запасной диск к ручнику.
- С пулеметом - в траншею! - резко обернувшись, приказал Новиков. Быстро!
Не дожидаясь, пока напарник выполнит команду, Новиков, загребая руками и ногами в росистой траве, быстро пополз вперед, к защищенному кустарником береговому откосу, и замер там, что-то высматривая. В редеющей синеве стало заметно, как он вертит головой то вправо, то влево, немного с опаской приподнимает ее над кустами, видно, силясь высмотреть нечто важное на вражеском берегу, где сейчас, слышно, возились немцы, не особенно прячась.
Ведерников, переместившись в траншею и установив пулемет для стрельбы, так же аккуратно, как прежде, положил по правую сторону от себя три гранаты и принялся наблюдать за младшим сержантом, не понимая, почему он так долго не возвращается; прошло всего две-три минуты, но ему сдавалось, будто Новиков непростительно долго, без нужды торчит на виду у противника, обнаруживая себя и позицию. Светает же, думал он, недовольный.
Темнота отступала, рассеивалась. До восхода солнца еще оставалось порядочно времени, но бледные розовые отсветы уже стали подкрашивать небосклон, меркла узенькая долька луны и блекли звезды. Все это Ведерников схватил одним взглядом.
- Довольно ковыряться там, - в сердцах крикнул Новикову, с трудом сдержав желание выругаться. - Вертайся назад. - Ему показалось - отделенный оглянулся и что-то сказал.
Но Новиков, снявшись с места, уже не ползком, а пригнувшись, сделал короткую перебежку к повороту траншеи, где молча лежал Миронюк, оба затем спрыгнули вниз, и отделенный, сбив на затылок фуражку, не хоронясь, в полный рост устремился по ходу сообщения к пулемету, трудно дыша, рукой придерживая на боку туго набитую полевую сумку младшего командира.
С удесятеренной быстротой восприятия, какая возникает в минуты большого нервного напряжения, Ведерников без особого труда догадался - случилось что-то чрезвычайно серьезное. Он это понял чисто интуитивно, подался Новикову навстречу.
- Что там?
- Мало хорошего. - Новиков с трудом перевел дыхание и, схватив пулемет, крикнул, не оборачиваясь: - За мной! Они переправу наводят.
- Понтон?
- Бегом, туда!..
Не вдаваясь в объяснения, младший сержант сильным толчком выметнулся наверх, в считанные секунды достиг крайнего от реки дуба с двумя лазами в дупло. Почти одновременно с ним бросился на землю Ведерников, и едва успел лечь в удобном для стрельбы положении - вниз лицом, - как на той стороне, где теперь устрашающе ревели моторы, вспыхнули в небе ракеты красного цвета.
"Началось! - холодея, подумал Ведерников и втянул голову в плечи. Сейчас дадут жизни!"
Еще не угас красный свет сигнальных ракет, еще истаивали в небе призрачно-багровые островки, а оттуда, от горизонта, девятка за девяткой к востоку понеслись самолеты. В дрожащем воздухе грохотало, и душный, пропахший бензиновой гарью вихревый шквал гнул к воде камыши и поднимал метровую волну, со страшной силой разбивая ее о берег.
Тумана как не бывало, его рассеяло первыми же порывами, обнажив левый берег реки, где, как в разворошенном муравейнике, у десантных лодок и плотиков, у дюралевых понтонов, окрашенных в зеленый цвет, копошились вражеские солдаты в касках.
Ведерников пробовал считать самолеты, но сбился. Они шли и шли, волна за волной, низко, почти стелясь над лугом, проносились, как смерч, набирая высоту, и исчезали в рассветной дымке над Брестом.
Новиков не сводил глаз с разводий в зарослях камыша, где теперь с лихорадочной торопливостью несколько вражеских солдат, видно, саперы, крепили штормовой мостик на двух понтонах, а третий заводили на веслах другие.
Вибрировал спрессованный воздух, не смолк грохот последнего косяка пикировщиков, а над Забужьем опять взмыли ракеты, с раскатистым треском раскололось заалевшее небо; всесокрушающий ураганный огонь обрушился на правобережье, перепахивая его вдоль и поперек и поднимая в воздух груды земли и тучи песка.
Вражеская артиллерия молотила прибрежную полосу методично и яростно, будто перед нею была не жиденькая линия траншей и окопов, обороняемая несколькими десятками пограничников, а долговременные железобетонные укрепления с мощной артиллерийской защитой.
Полузасыпанные землей, оглохшие от адского грохота парни прижались к земле, ничего не соображая, задыхаясь от евшей легкие и глаза тротиловой вони. Вдоль всего берега взлетали фонтаны песка, искореженные деревья вперемешку с кустарником, тяжело ухали, падая и рассыпаясь от ударов о землю, желтые глыбы слежавшегося песчаника, и над кошмарным этим хаосом, над закипевшей от ударов множества весел рекой, полыхавшей оранжевым пламенем, загорелся безмятежно оранжевый небосвод, розово распространяясь в бездонье.
Всходило солнце.
Двадцать минут прошло от начала войны.
Река, еще недавно тихая, без морщинки, утихомирившаяся после шквалов, поднятых самолетами, опять забурлила: сотни лодок и плотиков под прикрытием огневого вала отчалили от берега.
Началась переправа.
На первых минутах Новиков обалдел от грохота канонады, из сознания ушло все, кроме ужасающих громовых раскатов; страх прижал к гудящей, вздрагивающей от разрывов земле - будто связал по рукам и ногам; в груди была холодная пустота; по дубу, за которым лежал он рядом с Ведерниковым, глухо ударяли осколки мин и снарядов, на голову сыпалось крошево листьев и веток, нечем было дышать: пороховая гарь плотно стлалась над прибрежной травой.
Так длилось мучительно долго: минуту, две - вечность, пока где-то, у него за спиной и в отдалении, не рвануло трижды подряд, и докатившаяся взрывная волна как бы накрыла его с головой, обдав пылью и запахом гари.
Придя в себя, Новиков невольно оглянулся назад, туда, где между деревьями недавно проглядывали белые стены комендатуры и в отсвете зари алела черепичная крыша с красным флажком на фронтоне. Комендатуру он не увидел. Не было ни флажка, ни фронтона, исчезла красная черепица. В просвете между деревьями, где постоянно открывалось глазу двухэтажное здание с чисто вымытыми оконными стеклами и веселым зеленым балкончиком, теперь оседало облако рыжей пыли, а снизу к верхушкам кроны поднимались густые клубы белого дыма, и сквозь него прорывались огненные языки в глубине двора.
Новиков не поверил глазам. Еще полностью не осознав размеров беды, ошеломленный увиденным, он, забыв об опасности, привстал, но Ведерников ударом под коленки свалил его на траву.
- Жить надоело? - прокричал боец и показал рукой в сторону реки. - Сюда гляди.
Взгляд Новикова, бессмысленно скользнувший по рябому лицу Ведерникова, чисто автоматически переместился на левый берег реки, от которого отчаливали первые лодки с врагами. Кто сидя, кто в рост, не прячась, как у себя дома, уверенные, они переговаривались, смеялись, и смех этот, слишком громкий и не очень естественный, был для Новикова чудовищно оскорбительным.
Как в позапрошлую ночь, разом отрезвев, освободившись от страха, движимый мстительной ненавистью к этим гогочущим наглецам в касках, Новиков вдавил в плечо приклад "дегтяря", поймал в прорези прицела выдвинувшуюся вперед десантную лодку и, уже ничего не слыша, ничто не принимая в расчет, лишь видя перед собой единственную надувную лодку, сцепив зубы и затаив дыхание, ударил по ней короткой расчетливой очередью. Стоявший на носу солдат с длинным шестом как подрубленный упал навзничь в воду.
Пробитая в нескольких местах резиновая лодка обвяла, солдаты бросились с нее врассыпную, попрыгали в воду, где их настигал огонь ведерниковского ППШ. И не только его - Ведерников скосил глаза влево и увидел в окопе Ивана Быкалюка, пулеметчика. Иван, прилипнув щекой к прикладу своего "дегтяря", бил по еще не наведенному до правого берега понтонному мосту, несколькими очередями разметал копошившихся там саперов, затем перенес огонь на десантников.
Тем временем, пока Новиков, потеряв интерес к сносимой вниз по течению тонущей лодке, брал на прицел другую, побольше, противник переместил огонь артиллерии в глубину; разрывы гремели за станцией, где-то у Белого озера, по всей вероятности, в расположении полков 75-й дивизии, а здесь, на правой стороне Буга, где, казалось, все живое перепахано вместе с землей, здесь вдруг ожил истерзанный берег - ружейно-пулеметная стрельба зазвучала на всем его протяжении, послышались крики, и было непонятно, орут ли тонущие, расстреливаемые с близкого расстояния гитлеровские солдаты или же победно разлегается яростный крик заставских хлопцев, отбивших атаку врага.
Река еще кипела от взрывов гранат, всплесков барахтающихся вражеских десантников, ударов весел и ливня пуль, но десантные лодки и плотики, значительно поредев, теперь поспешно убирались вспять, даже не достигнув середины реки.