— Это торговец солью, — говорила одна.
— Ерунда, за торговцем солью всегда идет караван лошадей, груженных мешками. По мне, так он смахивает на провалившего экзамен сюцая,[51] — замечала другая.
— Кому какое дело, кто он такой, — роняла третья. — Занимайтесь своим делом, а он пусть едет своей дорогой. К тому же, глупости вы обе говорите, — добавляла она. — Думаю, это чиновник шестого ранга, потерявший должность при дворе.
Пока я добирался до места, где можно было бы почувствовать себя в безопасности, пришлось выслушать немало подобных суждений, но через некоторое время от них уже не пробегал неприятный холодок по спине. Иногда я отвечал через реку на их непрошеные комментарии. «Я ваш правитель!» — громко сообщал я, и пришедшие стирать белье женщины-крестьянки покатывались от хохота, а одна пронзительным голосом предупредила: «Смотри, отрубит правительство твою собачью голову!» Мы с Яньланом, улыбаясь, переглядывались, и я торопливо нахлестывал осла, чтобы тот двигался дальше. Только Небу известно, что скрывалось за этими заигрываниями между мной и крестьянскими женщинами — радость или печаль.
На всем этом долгом пути я постоянно сталкивался с реалиями жизни простого народа: грязная дорога в уезд Цайши, окутанная клубами желтой пыли, действовала мне на нервы; внушали отвращение облепленные мухами придорожные кадки с навозом, в которых шевелились черви. Но больше всего досаждали грязные и убогие постоялые дворы, где приходилось останавливаться на ночлег и страдать от укусов комаров и мух и грубой, безвкусной пищи. На одной из придорожных станций я собственными глазами видел, как из щелей в бамбуковой циновке повыскакивали целых три блохи, а из дыры в стене, дико вереща, высунулась громадная крыса. Они безбоязненно запрыгнули на меня, и как я ни вопил и ни махал руками, избавиться от них мне так и не удалось.
Руки и ноги во многих местах неизвестно из-за чего опухли и невыносимо чесались. Яньлан каждый день смазывал больные места соком подорожника. «Все это послано Небом! Теперь даже блохи унижают меня», — не без горечи подшучивал над собой я. Яньлан ничего не отвечал, он осторожно, нежно и умело наносил тряпицей на мое тело бальзам. «Ты ведь тоже можешь унизить меня. — Схватив его за руку, я уставился на него в ожидании ответа. — Почему же ты этого не делаешь?» Яньлан по-прежнему молчал. Глаза его на миг сверкнули, потом повлажнели. Я услышал, как он тяжело вздохнул: «Вот придем домой, и все будет хорошо. Добраться бы до дома, государь, и эти твари больше не будут унижать вас».
Никогда не забыть эти ночи, проведенные в придорожных постоялых дворах. Раскинувшись на бамбуковой циновке, похрапывает усталый путешественник; за деревянным окном лунный свет заливает деревни и поля, из травы и кустов доносится стрекотание летних насекомых, а из канав и рисовых полей — беспрестанное кваканье лягушек. В восточных районах царства Се летом невыносимо жарко. Даже в полночь в сельских постоялых дворах — мазанках, крытых тростником и соломой, — душно, как в пароварке. Мы с Яньланом спим валетом, и я слышу, как он четко и отрывисто произносит во сне: «Домой, домой, куплю земли, построю дом». Без сомнения, Яньлан давно мечтал вернуться в родные края, а я для него — не больше, чем место багажа, который он везет домой. Все это часть жестокого замысла Небес. Теперь мне начинало казаться, что каждый на этом сельском постоялом дворе более счастлив и весел, чем я. И это при том, что когда-то я был верховным правителем всей страны.
На грабителей мы наткнулись в тридцати ли к югу от уезда Цайши. Опускались сумерки, Яньлан повел мула на водопой к канаве, а я устроился отдохнуть на придорожном валуне. Позади канавы начиналась густая и темная дубовая роща, и оттуда вдруг выпорхнула стайка птиц и вылетела ворона. Откуда-то издалека донесся нестройный топот подков. Из-за ветвей показались пятеро всадников в масках на быстрых конях. Стремительно, как молния, они налетели на Яньлана и серого осла, в переметных сумах которого мы везли свои пожитки.
— Бегите, государь, разбойники! — тревожно воскликнул Яньлан. Он изо всех сил потянул осла за поводья, чтобы выбраться на дорогу, но было поздно: пятеро разбойников в масках уже окружили его и осла. Ограбление произошло в мгновение ока. Я видел, как один из бандитов срезал сумы со спины мула и бросил одному из приятелей. Они напали на путешественников, которые не могли оказать сопротивления, поэтому все произошло так незамысловато и легко. Один из грабителей приблизился к Яньлану и после пары коротких вопросов разодрал на нем халат. До меня донеслись пронзительные и отчаянные мольбы Яньлана, но бандит, не обращая внимания на его протесты, срезал висевший у Яньлана на нательном поясе кошель с деньгами. Я застыл на своем валуне, ничего не соображая. В голове было лишь одно: они взяли все, что у нас было, и оставили нас без гроша.
Хлестнув коней, пятеро разбойников во весь опор помчались обратно в рощу и быстро растаяли в вечерней дымке. Яньлан долгое время лежал ничком у канавы без движения, потом его тело стало конвульсивно подергиваться. Он плакал. Жалобно закричал и осел. С перепугу он убежал в сторону и напустил целую кучу навоза. Подойдя к Яньлану, я поднял его с земли: все лицо его было в грязи и слезах. Я видел, что он безмерно несчастен.
— Как я теперь, без гроша за душой, явлюсь домой? — Он вдруг стал хлестать себя по щекам, приговаривая: — Болван я несчастный, мне все кажется, что вы, ваше величество, по-прежнему государь, а я все так же главный управляющий и верховный евнух. Ну, зачем нужно было носить деньги на себе! А как же иначе, если не на себе? Ведь осел у нас один и переметная сума одна, и из одежды лишь то, что на нас. — Отвернувшись, я обвел взглядом раскинувшуюся вокруг равнину. Что разбойников немало в горах и на море, я знал. Но что на равнине, да еще на казенном тракте тоже есть кровожадные и охочие до чужого добра бандиты, не слыхал.
— Я знал, что народ Се бедствует, часто голодает, и бывает, что доведенные до отчаяния люди становятся убийцами и грабителями. Почему я не принял мер предосторожности, почему допустил, чтобы на моих глазах накопленное за всю жизнь перешло в руки бандитов? — Закрыв лицо руками, Яньлан зарыдал. Пошатываясь, он устремился к тому месту, где стоял осел, и стал обеими руками гладить спину животного, на которой уже ничего не было. — Ничего не осталось, — пробормотал он. — Что, спрашивается, я поднесу родителям в знак сыновнего почтения? На что куплю дом и землю? На что буду заботиться о вас, государь?
Для меня эта напасть с ограблением стала лишь еще одним несчастьем, тем, что называется, «снегу намело, а тут еще и иней». А вот для Яньлана это был смертельный удар. Размышляя, как его утешить, я заметил под копытами осла что-то вроде книжного свитка. Страницы разлетелись и кое-где были замараны темной зеленью ослиного навоза. Оказалось, это «Луньюй», который я впопыхах засунул в переметную суму перед тем, как покинуть дворец Се. Очевидно, бандиты обнаружили его среди золота, серебра и драгоценностей и выбросили. Теперь, после всех передряг, он стал единственным, что у меня осталось. Я неторопливо подобрал страницы книги, зная, что в жизни простолюдином она мне практически никак не пригодится. Но я понял, что это еще один знак того, что «Луньюй» должен всегда оставаться со мной, куда бы в моих скитаниях меня ни забросила судьба.
К вечеру небо помрачнело, темные тучи низко нависли над крышами приземистых прижавшихся друг к другу домишек уездного города Цайши, и казалось, в любую минуту может хлынуть ливень. По улицам сновали лишь редкие продавцы фруктов и овощей с висящими на шестах корзинами. Покрытые с ног до головы дорожной пылью и без гроша за душой мы вернулись в родные места Яньлана. По мере того, как мы приближались к Байтеши — Жестяному Рынку, его стали узнавать. Сидевшие на пороге дома с чашками в руках женщины уставились на осла и, тыкая в Яньлана палочками для еды, стали о чем-то негромко судачить.
— Это они про тебя? — спросил я у быстро шагающего с ослом в поводу Яньлана.
— Да дивятся, что на осле нет поклажи и что я возвращаюсь домой с каким-то белолицым барчуком, — проговорил он, пытаясь скрыть смущение. — Похоже, они не знают о событиях в столице.
Родной дом Яньлана оказался тесной кузнечной мастерской. Там стояли шум и гам, несколько голых по пояс кузнецов суетились у горна, и пот лил с них градом. От волны вырвавшегося оттуда горячего воздуха я даже отшатнулся. Яньлан направился прямо к сгорбленному кузнецу постарше, который в это время обрабатывал кусок раскаленного металла, согнулся в поклоне и опустился перед ним на колени.
Старик застыл в полном недоумении. Было ясно, что он не узнал сына, который так долго жил вдали от дома.
— К вашим услугам, уважаемый, что вам угодно? — Отставив клещи, старик-кузнец попытался поднять Яньлана. — Может, острый кинжал или быстрый меч?
— Отец, это я, Яньлан. — Я услышал, как он всхлипнул. — Ваш Яньлан пришел домой. — Оставив свои дела, Яньлана окружили другие кузнецы. В это время распахнулась занавеска, закрывавшая вход в жилое помещение, и оттуда выскочила женщина в полурасстегнутой блузке с младенцем на руках.
— Яньлан вернулся? — обрадовано воскликнула она. — Мой сынок Яньлан вернулся?
— Ты не Яньлан. Мой сын служит государю в великом дворце Се. Он теперь вознесся высоко, как метеор, вкусно ест и одевается в шелка и бархат. — Кузнец с презрительной усмешкой оглядел стоявшего у его ног на коленях Яньлана. — Не надо дурачить меня, почтенный покупатель. Как может человек, одетый в лохмотья и покрытый грязью, быть моим сыном Яньланом?
— Отец, я, правда, Яньлан. Взгляните на красную родинку у меня на животе, если не верите. — Задрав халат, Яньлан повернулся к матери и отвесил ей земной поклон. — Матушка, — обратился он к ней, — вы-то должны узнать эту родинку. Я правда ваш сын, Яньлан.
— Э, нет, мало ли у кого родинки на животе, — упрямо качал головой старый кузнец. — Я не верю, что ты — Яньлан. Если тебе нужно оружие, чтобы кого-то убить, могу помочь. Но я никому не позволю выдавать себя за моего сына, так что лучше убирайся-ка отсюда, и сейчас же. — С этими словами старый кузнец схватил колун, пнул Яньлана и загремел: — Убирайся, не то кончишь свою собачью жизнь под этим топором.
Стоя в дверях какой-то лавки, я наблюдал, как в кузнице через дорогу разворачивается эта неожиданная драма. Из-за душивших его слез по-прежнему стоявший на коленях Яньлан вдруг резко вскочил и, спустив штаны, лихорадочно выкрикнул:
— Тогда посмотри на это, отец, это ты своей рукой кастрировал меня раскаленным ножом. Теперь уж ты точно признаешь меня!
Затем последовало полное слез воссоединение, и кузнец с женой обняли своего сына. Стук молотков и лязг металла в мастерской Байтеши вдруг стихли, и работники кузницы, кто голый по пояс, кто в рабочем фартуке, столпились у входа в дом семьи Яньлана и восторженно следили за всеми подробностями встречи отца и сына. Не скрывая слез, отец-кузнец со вздохом обратил взор к небу:
— Все говорили, что ты вернешься домой нарядный, купишь земли и построишь дом, обустроишь могилы семьи и воздвигнешь храм. Кто мог подумать, что ты придешь с пустыми руками. — Вытерев покрасневшие от слез затуманившиеся глаза, старик-кузнец вернулся к наковальне и снова стал обрабатывать брошенный на полдороге кусок металла. — И что теперь? Ты же ни на что не годишься — ни ношу на плечах носить, ни руками работать. Только на шее отца и будешь сидеть.
Моего присутствия никто и не заметил. Я стоял возле лавки, ожидая, когда Яньлан позовет меня. В это время небеса, наконец, разверзлись, дождь полил как из ведра, и над грязной улочкой у мастерской Байтеши поднялось вонючее облако взбитой дождем пыли. Капли дождя звонко забарабанили по сложенному под открытым небом крестьянскому инвентарю, они падали мне на лицо и на халат, заставляя перебегать от одного навеса к другому.
— Принесите зонтик! — крикнул я по привычке окружающим. — Быстро, зонтик несите! — Народ оборачивался на меня с изумлением и любопытством, вероятно, решив, что я сумасшедший. В конце концов, как всегда, именно Яньлан помог мне перейти под дождем дорогу. В его доме зонтика не было, поэтому он в суматохе прибежал с большущей закопченой крышкой от котла, под которой я, как под шляпой, и вошел в кузнечную мастерскую.
Все кузнецы величали меня «Благородный Лю». Каждый в мастерской Байтеши, в том числе мать и отец Яньлана, пришел к самым разным предположениям и измышлениям относительно того, кто я такой, но вслед за Яньланом так и стали называть меня. Не думаю, чтобы кто-то хоть чуточку поверил его рассказу о том, что я, мол, скрываюсь от брачного контракта, но этим простым людям было не под силу представить, кто я есть на самом деле.
Просыпаясь каждое утро под звон металла, я не сразу понимал, где нахожусь. Иногда казалось, что я вижу нефритовые курильницы и резные окна Зала Чистоты и Совершенства, иногда — что раскачиваюсь из стороны в сторону на спине осла по дороге на восток. В конце концов, продрав глаза, я замечал разложенные рядом с циновкой старые и новые крестьянские инструменты и только тогда осознавал, что судьба забросила меня в убогое, полное забот жилище простолюдинов. Из деревянного окна было видно, как Яньлан, встав на корточки у колодца во дворе, стирает в деревянном корыте мою грязную, пропахшую потом одежду. В первые дни нашего пребывания в мастерской одежду мне стирала его мать, но однажды она с руганью выбросила ее из корыта, и от ее пронзительного голоса я чувствовал себя как на иголках.
— Чего я вообще здесь торчу? — с гневом и отчаянием спросил я, глядя на Яньлана. — Надо было тащить меня к себе домой за тысячу ли, чтобы эта острая на язык женщина поливала меня оскорблениями?
— Все из-за того, что по моей вине все наши деньги попали в руки разбойников. Не потеряй мы все свои ценности, моя мать не вела бы себя с вами, государь, так невежливо. — Даже при простом упоминании об ограблении Яньлан начинал рвать на себе волосы и топать ногами. Он понимал, что именно из-за этого мы оказались в таком положении. По причине всех наших злоключений в дороге его когда-то лоснящееся пухлое лицо осунулось и пожелтело, а появившееся в глазах выражение отчужденности напомнило мне того восьмилетнего евнуха, каким он впервые появился во дворце. Яньлан пытался успокоить меня.
— Ваше величество, — говорил он, — ради меня постарайтесь не препираться с моей матушкой. Она с утра до ночи готовит еду, заботится о моих братьях и сестрах, к тому же она надеялась, что я сделаю головокружительную карьеру и вернусь из дворца разодетым в пух и прах. Разве она могла предположить, что я вернусь домой без гроша в кармане, да еще приведу с собой лишний рот? Ей досадно, и это неудивительно. — Он держал в руках миску жидкой каши, и от переживаний все лицо у него стало подергиваться. Я видел, как руки у него задрожали, и он затрясся всем телом. Миска выпала у него из рук; и каша расплескалась по полу.
— Силы небесные, как же мне теперь быть? — воскликнул он и, закрыв лицо руками, зарыдал. — Неужели никто не хочет понять, что я лишь евнух, беспомощный, абсолютно зависимый евнух, не мужчина и не женщина? Ведь я преданно служил вам всей душой, государь, когда вы правили, и оставался рядом после того, как вы оказались не у дел. Как же мне быть теперь, во имя небес?
Слова и действия Яньлана застали меня врасплох. Что говорить, я на самом деле относился к нему как к орудию, которое всегда в моем распоряжении. Мне не было дела до того, что верность стала у него привычкой, второй натурой, я забыл, что он всего лишь смышленый и чувствительный сын простого народа. Пристально глядя на него с сочувствием и печалью, я задумался о том, какими невыразимо глубокими стали с годами наши отношения, которые связывали нас пестрой шелковой лентой, окрашенной в цвета взаимного доверия и использования, заключенного друг с другом союза, возможно, даже с оттенком взаимного обожания. Когда-то она соединила нас, государя и евнуха, а теперь я ясно чувствовал, насколько она натянута так, что готова разорваться. Сердце заныло, будто пронзенное чем-то острым.
— Спасибо тебе за все, Яньлан. Я теперь простолюдин, как и ты, и что со мной будет — не ясно. Тебе больше нет нужды оставаться рядом, как раньше, чтобы присматривать за мной. Думаю, для меня настало время учиться жить жизнью простого человека, время снова пуститься в путь.
— Куда вы хотите отправиться, государь?
— Пойду искать бродячий цирк и учиться ходить по канату, ты что, забыл?
— Нет, не забыл, но ведь это лишь шутка. Разве можно, чтобы величественный Сын Неба смешивался с толпой цирковых артистов? Если вам, государь, непременно хочется уйти, тогда идите в Тяньчжоу и поищите приют у Южного гуна или наведайтесь в поместье Мэн, к брату вашей матушки.
— У меня больше нет желания жить среди членов царской фамилии и знати. На то была воля Неба, чтобы я скинул царское одеяние и стал канатоходцем. Еще когда я покидал стены дворца, я решил, что моим последним пристанищем станет бродячий цирк.
— Но ведь по дороге сюда мы не видели ни одного бродячего цирка. Те, кто зарабатывает на жизнь своим искусством, никогда долго не остаются на одном месте. Где вы собираетесь искать их, государь?
— Пойду на юг, а может, на юго-запад. Главное — следовать указующему персту судьбы, и рано или поздно я найду их.
— Раз мне, похоже, никак не убедить вас остаться, делать нечего, придется снова отправляться в путь вместе с вами. — Горестно вздохнув, Яньлан отошел в угол комнаты и стал собирать пожитки. — Нам нужно собраться и изыскать средства на дорожные расходы. Думаю, лучше всего занять денег в поместье Мэн. Ваш дядюшка — первый богач в Цайши.
— В этом нет нужды. Я не хочу что-то одалживать в поместье Мэн и не хочу, чтобы ты сопровождал меня. Позволь мне отправиться в путь одному, дай пожить настоящей жизнью простолюдина. У меня получится.
— Государь, вы хотите, чтобы я остался здесь, дома? — в панике взглянул на меня Яньлан. — Вы считаете, я плохо служил вам? — Он снова принялся всхлипывать. Рухнув на колени, словно у него отнялись ноги, он ударил обеими руками по листу железа. — Разве я смогу все время торчать дома? Будь я настоящий мужчина, который может взять жену и родить детей, создать семью и завести дело, будь у меня много денег, чтобы купить землю, построить дом и нанять слуг, я мог бы и остаться. Но сейчас у меня ничего нет. — Он подполз ко мне на коленях и, обвив мои ноги руками, поднял ко мне заплаканное лицо. — Ваше величество, я не хочу болтаться здесь и сидеть на шее у отца с матерью, и хотя мне не хочется снова пускаться в путь по пыльной, полной опасностей дороге, я лучше навсегда бы остался рядом с вами; государь, прислуживая вам во всем и ожидая того дня, когда вам снова улыбнется судьба. А если этому желанию не суждено сбыться, Яньлану остается лишь умереть.
Пошатываясь, Яньлан выскочил из спальни, промчался через окутанную жаром кузню, где кипела работа, и выскочил на улицу.
— Куда понесся? На тот свет спешишь? — крикнул ему вслед отец.