Я не стал разрешать сомнений торговца. В тот момент я размышлял над тем, что поиски мечты, ради которой я уже преодолел тысячу ли, похоже, приобретают трагические черты. Наградой за все мои упорные старания стало то, что цирк, вероятно, уже пересек границу, перебравшись в царство Фэн, и отдалялся от меня все больше.
— Идти так идти, что делать, — пробормотал я себе под нос.
— Что вы сказали, уважаемый? — озадаченно уставился на меня торговец.
— Тебе нравятся канатоходцы? — поинтересовался я. — Тогда запомни: настанет день, и я стану самым знаменитым канатоходцем в мире.
Вернувшись на площадь перед пагодами Драгоценного Просветления, я просидел на каменных ступенях до наступления темноты. Приходившие к пагоде воскурить благовония и вознести молитвы Будде верующие уже разошлись. Монахи подметали кучки пепла на земле вокруг курильниц и убирали остатки свечей на столиках для подношений. Один из них подошел ко мне. «Приходи завтра утром, — посоветовал он. — Тому, кто приходит воскурить благовония и помолиться первым, посылается всяческая удача и высокое озарение». Я покачал головой. Хотелось сказать ему, что ритуалы поклонения давно уже потеряли для меня всякий смысл, что положение у меня действительно незавидное, и что благоговейное воскуривание благовоний спасения мне не принесет. Спасти себя теперь мог лишь я сам.
С наступлением ночи Цинси погрузился в тишину и приятную прохладу. Воздух здесь был гораздо чище, чем в Пиньчжоу, в нем чувствовался аромат мяты и орхидей. Видимо, озеро и горная гряда к северу от Цинси не давали проникнуть сюда чумной заразе из Пиньчжоу. В наше время даже просто провести спокойно ночь уже кажется роскошью. Очень хотелось спать. Уже сквозь сон я смутно слышал; как с грохотом захлопнулись ворота храма и донесся глухой стук: у монахов наступило время вечерней молитвы, и они били по деревянным колотушкам «муюй» в форме рыбы. Потом я уснул, прислонившись к земляной стене храма. Где-то перед рассветом возникло смутное ощущение, будто кто-то накрыл меня тонким халатом, но я так вымотался, что даже не открыл глаза.
На рассвете передо мной появился мой верный раб Яньлан. Когда я проснулся, он сидел неподвижно, скрестив под собой ноги и обхватив мои, и волосы у него были усыпаны капельками росы. Я даже засомневался, не сон ли это, не в силах поверить, что Яньлан снова со мной, и что мы вместе провели ночь под небом Цинси.
— Как ты нашел меня?
— По запаху вашего тела, государь. Я могу уловить его, как бы далеко вы ни находились. Разве это кажется вам странным? Государь считает, что так я похож на собаку?
— Сколько же тебе пришлось пройти?
— Столько же, сколько прошли вы, государь.
Не говоря больше ни слова, я обнял Яньлана. Одежда у него превратилась в лохмотья, и от росы он промок с головы до ног. Я держался за него, как за спасительную соломинку, утраченную, но вновь обретенную. Нам было о чем поговорить с того времени, как мы расстались, и мы рассказывали друг другу все подряд в мельчайших подробностях. В ходе разговора я ясно почувствовал, что отношения между нами перестали быть отношениями хозяина и слуги. Теперь мы были как братья, помогающие друг другу в беде и связанные одной судьбой.
Там, в Цинси, на одном шумном, забитом беженцами, направлявшимися на юг, постоялом дворе я принял самое важное и славное в своей жизни решение. Я сообщил Яньлану, что время моих скитаний закончилось, что я остаюсь в Цинси и буду учиться ходить по канату, чтобы на праздник «лабацзе» дать публичное представление. Я сказал, что мы можем составить цирковую труппу и вдвоем и что я, без сомнения, стану лучшим канатоходцем в мире. Яньлан долго думал, а потом обрушил на меня целый ряд практических соображений.
— А как тренироваться? Где найти наставника? Где мы возьмем необходимые для хождения по канату реквизиты и где найдем место для тренировок?
— Ничего этого не требуется. — Открыв окно комнаты на постоялом дворе, я указал на два жужубовых дерева во дворе. — Видишь эти деревья? Лучших стоек для каната просто не найти, они посланы мне самим Небом. Тебе нужно лишь найти канат с большой палец толщиной, и я завтра же могу начать тренировки.
— Если государь будет ходить по канату, я буду учиться эквилибристике на бревне, — хитро улыбнулся Яньлан. — Уж бревно-то найдешь где угодно. Так что вы, государь, можете ходить по канату в воздухе, а я буду балансировать на бревне — на земле.
Все началось утром в конце лета, перед самым началом осени. Помню, в тот день небо над Цинси было голубое и очень высокое, а солнце — большое и ярко-красное. Уже дули первые осенние ветра, и все клиенты постоялого двора еще крепко спали, когда я забрался на жужубовое дерево слева и, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал первый шаг по натянутому высоко в воздухе канату. И тут же грохнулся на землю. Потом залез на дерево справа и снова полетел вниз. Снова и снова повторяя этот процесс, я слышал, как где-то в глубине души раздается: «Фанатик, тоже мне герой нашелся», — видел, как снизу, задрав голову, за мной следит Яньлан и как на его исхудалом лице поблескивают слезы. В проеме двери показалась заспанная девчушка, по всей видимости, дочка владельца постоялого двора, и стала наблюдать за моими первыми попытками пройти по канату. Сначала она хлопала в ладоши и хихикала, а потом вдруг, словно испугавшись, расплакалась и побежала в дом.
— Папа, папа, — кричала она, вся в слезах, — иди, посмотри на этого дядю! Что он там делает?
Остальные постояльцы считали меня бездельником из разорившейся семьи и смотрели на мои настойчивые ежедневные попытки научиться ходить по канату как на некое странное увлечение. Сидя у окна и показывая пальцами на меня и на Яньлана, они потешались над нами или обменивались дерзкими суждениями. Я не обращал на их издевательства никакого внимания, ибо знал, что парю высоко над землей на канате, в то время как они — живые трупы, обречены вечно обретаться в мирской скверне. Я знал, что лишь стоя в вышине на канате, могу чувствовать себя уверенно, снова смотреть свысока на всякую живую тварь на земле и править своим новым миром, понимал, что именно на этом канате из пальмового волокна исполняется последняя мечта всей моей жизни.
У меня обнаружилось поразительное, почти магическое чувство баланса. Я постигал все без чьих-либо наставлений, и когда однажды утром легко прошел под моросящим дождем от одного конца каната до другого, то почувствовал, как весь мир у моих ног безмолвно встает, чтобы приветствовать меня. Шел девятый лунный месяц, осень швыряла в лицо мелкие капли дождя, и душой вновь овладели грустные мысли о прошлом, которые ожили, как распускаются увядшие было цветы. Я стоял на середине каната, по щекам у меня текли слезы, и когда под весом моего тела туго натянутый канат раскачивался вверх и вниз, я воспарял и опускался не только телом, но и душой.
Сколько свободы и радости несет это замечательное искусство! Оно было дано мне от рождения, но за всю жизнь я так и не раскрыл его. Наконец-то я стал птицей, птицей, умеющей летать: вот навстречу пелене дождя с шумом простираются два моих крыла, и я уже готов взлететь.
— Посмотрите на меня, смотрите на меня все! — кричу я, обезумев от радости, тем, кто остался внизу. — Взгляните хорошенько. Ну, кто я? Я не Почтенный Лю и не император Се. Я — канатоходец, и мне нет равных в мире, я — Царь Канатоходцев.[54]
Царь Канатоходцев… Царь канатоходцев… Царь канатоходцев. Среди гостей постоялого двора прокатился взрыв хохота; вероятно, они считали себя выше того, чтобы разделить мой восторг и эмоции.
— Не смотрите на него, — раздался чей-то язвительный голос, в котором звучало нескрываемое презрение. — Этот чудак только разыгрывает из себя дурачка.
Я понял, что этому подлому люду никогда до конца не понять меня, и громко крикнул, обращаясь к Яньлану:
— Ты видишь меня, Яньлан? Видишь, моя мечта сбылась!
Яньлан стоял под одним из деревьев и, задрав голову, смотрел на меня с бревна, сжимая в руках дощечку для балансирования.
— Вижу, государь, я все время наблюдаю за вами. — Его лицо отражало такую печаль и страдание, что у меня даже сердце сжалось.
Дочку владельца постоялого двора звали Юйсо — Нефритовая Подвеска, и в том году ей исполнилось восемь лет. Волосы у нее были собраны двумя круглыми узлами, и в своей красной хлопчатобумажной блузе она вилась вокруг, задрав нос, этаким изящным лисенком, а когда сидела одна в дверном проеме, напоминала красный лотос в пруду, готовый вот-вот распустить лепестки.
Когда канат подо мной начинал раскачиваться из стороны в сторону, неизменно доносился пронзительный крик Юйсо. Девочка любила сидеть на каменных ступенях и следить за каждым моим движением. Смеялась она сдержанно и смущенно, а вот кричала так пронзительно и звонко, что просто дух захватывало. Как нам сказали, жена хозяина постоялого двора, которая отличалась весьма скверным нравом, приходилась Юйсо мачехой, и всякий раз, когда на улице раздавался один из диких воплей малышки, эта костлявая и вспыльчивая женщина выскакивала из кухни или из нужника и, вцепившись одной рукой девочке в волосы, другой начинала лупить ее со всего размаха веером по губам.
— Что ты здесь вопишь, как нечистая сила, просто сдохнуть можно! — Потом она волокла девочку за волосы в нужник. — Даром только кормлю тебя, лентяйку этакую, — бушевала она. — Как работать, так тебя и след простыл. Что ты здесь орешь, как оглашенная? Раз тебе нравятся такие низкопробные развлечения, возьму вот и продам тебя в какой-нибудь бродячий цирк, и все тут.
С высоко натянутого каната весь двор просматривался как на ладони, и крошка Юйсо походила на бедную пичужку, угодившую в сеть. Время от времени маленькое личико со следами слез воровато показывалось над невысокой стенкой нужника, и широко открытые глазенки все равно заворожено следили за двумя чужаками, совершенствующими свое мастерство. Не знаю почему, но Юйсо напомнила мне Хуэйфэй в ее первые дни во дворце, и я постепенно проникся огромной симпатией к этой жалкой девчушке.
Яньлану она, похоже, нравилась еще больше, я видел, с какой нежностью и болью он смотрит на нее. «Женщин я побаиваюсь, а вот эта маленькая девочка мне нравится». Яньлан произнес это с грустью, и мне было не понять, что у него на душе. Впервые в жизни он был мыслями не со мной, а с другим человеком, с наивной восьмилетней девочкой, еще совсем ребенком. Помню, одно время во дворце широко практиковались интимные ласки с детьми, но чтобы такое случилось с Яньланом — это казалось настолько поразительным, что просто не укладывалось в голове.
Похоже, Юйсо тоже привязалась к Яньлану и стала приставать к нему с просьбой поучить ее балансировать на бревне, когда никто не видит. Стоило жене хозяина хоть ненадолго отвлечься, Юйсо тут же цеплялась за руку Яньлана и пыталась подражать ему. Девочка она была одаренная, сообразительная и легкая, как перышко, и вскоре уже чувствовала себя на бревне вполне свободно. Лицо ее заливал радостный румянец, и она широко раскрывала ротик, словно от испуга, но, не осмеливаясь и пикнуть, хватала кисть от пояса Яньлана и засовывала себе в рот. Держалась она на катящемся бревне так уморительно и мило, что это вызывало одновременно и радость, и жалость.
Не знаю, что послужило причиной случившегося в ту ночь, потому что всю осень я ложился спать рано и вставал на рассвете, чтобы как следует потренироваться на канате в утренние — часы. Я уже задул свечу и задремал, и потому не знаю, то ли Яньлан заманил девочку к себе в постель, то ли она пришла к нему сама. Однако на рассвете, в пятую стражу, в мой сон ворвалась негромкая грязная ругань. Передо мной стоял хозяин постоялого двора с женой. Она изрыгала самые забористые ругательства на диалекте Цинси, а он с масляным светильником в руке пробирался в угол нашей спальни. При тусклом мерцании светильника я, наконец, разглядел в углу малышку Юйсо, свернувшуюся калачиком в объятиях Яньлана. Глаза Яньлана были приоткрыты, бледное лицо отражало смешанные чувства страдания и недоумения, а маленькая девочка в его объятиях продолжала крепко спать.
— Что вы за люди такие? — поднеся светильник к самому лица Яньлана, со злостью и презрением кричал хозяин. — Гости, которым нужна женщина, отправляются за этим к проституткам, а ты смеешь позволять себе вольности с Юйсо? Она моя дочь, и ей всего восемь лет! Кто вы вообще такие? Откуда вы только взялись, гнусные подонки?
— У меня с ней ничего не было, — проговорил Яньлан, опустив голову и глядя на крепко спящую девочку. — И никакой я не гнусный подонок. Она мне нравится, вот и все. Сейчас она так сладко спит, прошу вас, не надо так шуметь и кричать, вы можете испугать ее.
— Ах, тебе не нравится, когда шумят? — холодно усмехнулся хозяин. — Так-так, значит, тебе шума не хочется. — Отбросив руку Яньлана, которой тот пытался закрыть лицо девочки от пламени светильника, хозяин в упор уставился на него. А потом переменил тему. — Ну, и как ты собираешься улаживать это скандальное дело? К судье пойдем, или сами договоримся?
— У меня с ней ничего не было, правда. Я лишь обнял ее, пока она спала, — запинаясь проговорил Яньлан.
— Эти свои враки оставь для суда. Хочешь, чтобы я сейчас позвал других постояльцев, пусть посмотрят на твои гнусные проделки? — С этими словами владелец постоялого двора сдернул с девочки одеяло, и светильник высветил худенькое обнаженное тело. Юйсо, наконец, проснулась и, скатившись с ног Яньлана на кровать, в испуге пронзительно закричала:
— Не хочу вас, хочу дядю Яньлана!
Я видел, как потянувшиеся к ней руки Яньлана повисли в воздухе, а потом вяло опустились. С выражением печали и негодования на лице он повернулся ко мне, ища помощи. Я допускал, что Яньлан действительно мог совершить такое, что и не выразить словами, потому что в прошлом до меня доходили поразительные слухи о всесильных евнухах, заводивших целые гаремы. Так что предположить можно было все что угодно.
— Сколько вы хотите? — спросил я у хозяина, по лицу которого было видно, что ему что-то пришло в голову.
— В борделе Цинси первая ночь с девственницей обойдется вам в десять таэлей[55] серебра. — Теперь уже хозяин говорил вкрадчивым и сальным тоном. Он что-то долго шептал на ухо жене, не перестававшей бормотать проклятия, и в конце концов они решили на этот раз сбросить цену. — Раз вы люди нам знакомые, — сказал он, — давайте девять таэлей. Купить девственность моей дочери всего за девять таэлей серебра — это недорого.
Это действительно было недорого. Я взглянул на Яньлана, который со стыда повесил голову. И тут у меня возникла одна непорядочная, но и не без сентиментальности, идея.
— А во сколько обойдется купить вашу дочь насовсем, — спросил я хозяина, — чтобы забрать ее с собой?
— Не думаю, что это будет по карману почтенному покупателю, — быстро нашелся удивленный хозяин, а потом с притворной улыбкой поднял пять пальцев. — Пятьдесят таэлей, и ни одним меньше. Растить ее сызмальства было нелегко, а вы получаете ее задешево, всего за пятьдесят таэлей.
— Хорошо, я добуду пятьдесят таэлей. — С этими словами я подошел к Юйсо и взял ее на руки. Вытерев ей слезы, я передал ее Яньлану. — Держи, — сказал я. — Она — член труппы нашего цирка. С сегодняшнего дня ты учишь ее балансировке на бревне, а я готовлю ее для выступления на канате. Теперь у бедного ребенка появится настоящее будущее.
Чтобы добыть эти пятьдесят таэлей, мы с Яньланом той же ночью отправились за две сотни ли в Тяньчжоу, в усадьбу Южного гуна Чжаою. Он удивился моему неожиданному визиту и сильно встревожился. Этот трусливый, как мышь, вассальный правитель жил в полном уединении и целыми днями был погружен в изучение календаря-справочника и гороскопа. Хотя предполагалось, что наша встреча будет тайной, вместе с ним присутствовали двое загадочных астрологов. Лишь когда он уверился в моих намерениях, у него словно гора с плеч свалилась: