- И даже пахнет фиалками, - с серьезным видом обратила внимание пани Ожаровская.
- Княжна доила в перчатках, и они слиняли, - захохотал Воина.
Княжна подняла руки. Действительно, длинные вышитые золотом фиолетовые перчатки на пальцах и ладонях совсем побелели, вылиняв от молока.
Кругом запенились сдержанные смешки. Воина же изрек снова:
- Так кончаются всякие чудеса!
- Противный вольтерьянец! - злобно прошептала задетая за живое пани Новаковская.
Конечно, молоко тотчас же вылили на землю, корову же прогнали с позором. Кто-то, однако, заметил пастушку, стоявшую точно в столбняке под дубом.
- Прелестная девчонка! Ты чья?
- Папина! - подбежала она к корове, пощипывавшей в двух шагах траву и забывшей уже обо всем, что с ней проделывали.
- Надо нарядить ее, она будет совсем похожа на лесную дриаду, предложила графиня Камелли.
Дамы сразу подхватили эту идею, словили девочку, повели в кусты и, невзирая на ее визг и слезы, наскоро нарядили ее нимфой.
Тем временем солнце уже зашло за горизонт, белый туман окутывал поляну, мрак пеленой ложился на леса и расползался по долинам. На поляне зажгли большие костры, над которыми взвились причудливые языки огня и клубы дыма. Откуда-то с берега Немана доносилось протяжное мычание коров, возвращающихся домой, и отдаленное, заглушенное расстоянием, пение.
Веселая компания стала собираться домой, покрикивая на прислугу, разыскивая потерянные предметы и суетясь, со смехом и новым градом острот.
Заремба давно уже нервничал в тщетном ожидании знака Изы, не уезжал еще, однако, держась вблизи, хотя она не обмолвилась ни единым словом, оживленно веселясь с окружавшей ее кольцом молодежью.
Все уже тронулись к корчме, где ждали экипажи, как вдруг из кустов блеснуло несколько десятков факелов, и в огненном их кольце предстал хор фавнов, который, дуя изо всех сил в дудки и пищалки, вел посредине смущенную и совершенно растерявшуюся пастушку, наряженную нимфой. На белых, как лен, распущенных волосах красовался венок из цветов. Она была почти вся обнажена и покрыта только гирляндами из зелени и полевых цветов. Высоко подобранная над коленями юбчонка открывала ее худые и грязные ножонки, она шла, вся дрожа от страха, слезы оставляли на ее накрашенном лице глубокие следы, голубые глаза, однако, сияли восторгом, и на открытых губах играла улыбка детского изумления. Картина, несмотря на свою причудливость, была совсем необычная, а сама пастушка так полна дикой красоты и перепуганной прелести, что со всех сторон посыпались аплодисменты и крики восторга.
- Просто прелесть! Надо взять ее с собой в Гродно, - решила пани Ожаровская.
- Мы изловили лесную русалку и свезем ее всей кавалькадой пани Дзеконской.
- Даже на картинке трудно придумать что-нибудь красивее! - раздавались возгласы.
Никто не обращал больше внимания на спящего на траве Кулешу и на сидевшего рядом с ним Яся. Все тронулись бурным потоком с поляны, и лесной мрак затрепетал от мерцающих огней факелов, свиста флейт и возбужденных возгласов.
- Жду тебя. В полночь будет свет со стороны сада. Люблю! - услышал вдруг Заремба, и одновременно чьи-то жгучие губы прильнули к его губам таким жадным поцелуем, что у него захватило дыхание и из глаз посыпались искры.
Через минуту он опять шел по лесной тропинке. Иза растаяла в темноте, и он услышал только ее серебристый смех где-то в общей компании. Оглянулся с тревогой. Он был один, даже Сташек вдруг куда-то исчез.
Перед корчмой стояли уже готовые экипажи. Первой села Иза с пани Ожаровской, княжной Четвертынской, графиней Камелли и с нимфой, которую они заботливо усадили между собой. Остальные рассаживались как кому хотелось.
Экипажи вытянулись длинной вереницей. Перед каждым ехало двое конных гайдуков с факелами в руках и красный музыкант с трубой у губ. По данному знаку они грянули торжественной фанфарой, и вся кавалькада тронулась в путь. Было уже совсем темно. Ночь спускалась тихая, пропитанная благоухающей влажностью лугов, теплая. Белые стволы придорожных берез и свешивающиеся гирлянды веток мутно маячили в свете факелов. В недалеких деревушках неистово заливались собаки.
- Боже мой! - воскликнула вдруг пани Ожаровская, откидываясь с ужасом назад.
В дверцах экипажа показалась чья-то косматая голова, и завыл чей-то плачущий голос:
- Это моя девчонка! Отдайте мне девчонку!
- Глупый мужик, приходи завтра во дворец, по лучишь назад свое сокровище! - прикрикнула она на мужика, тыкая ему в руку дукат.
Но в то же время фон Блюм наехал на него лошадью и, стегнув хлыстом по спине, крикнул сердито:
- Пошел вон, а то прикажу тебя выпороть!
Мужик со стоном упал на землю. Ему ответил душераздирающий крик из экипажа, но все утонуло в громких звуках труб, грохоте колес и конском топоте.
Заремба, ехавший почти в самом конце, был так погружен в свои любовные размышления, что не заметил даже, когда Мацюсь неожиданно остановил лошадей.
Впереди кавалькады возникла суматоха: факелы сбились в кучу, и экипажи поспешно съезжали в сторону, так как навстречу со стороны Гродно мчался во всю ширину дороги отряд какой-то кавалерии.
- Кавалерия нам навстречу, - докладывал Сташек, - казаки конвоируют кибитку.
Черная туча несущихся всадников была уже совсем близко, когда вдруг из середины ее донесся ужасный, отчаянный крик:
- На помощь! Спасите!
Заремба инстинктивно схватился за рукоять сабли и отдал короткий приказ:
- Влево, загороди барьером, живей!
Мацюсь подобрал вожжи, круто повернул, стегнул лошадей и погнал их навстречу несущейся конной ватаге. Одновременно грянул выстрел, коренник у кибитки грохнулся наземь, остальные спутались, поднялся неописуемый крик и суматоха.
- Спасите! - прохрипел в последний раз сдавленный голос.
Заремба со Сташеком бросились к кибитке, но им преградили дорогу ружейные дула, стена конских тел и взбешенный крик офицера:
- С дороги! Эстафета ее императорского величества! С дороги! А то прикажу стрелять!
Немыслимо было уже мечтать отбить увозимого. Подъехал фон Блюм с товарищами, засверкали факелы, кто-то обрезал упряжь подстреленного коренника, конвоирующий офицер кричал, угрожающе размахивал кулаками, но Блюм как-то легко успокоил его, и вскоре казаки сомкнулись вокруг кибитки, засвистели нагайки, отряд быстро тронулся в путь и пропал во тьме.
- Лошади испугались, я с трудом удержал их, - заговорил спокойно Заремба с фон Блюмом, который смотрел как-то подозрительно, но уехал, не сказав ни слова.
- С парадом, дьяволы, в Сибирь отправляют, - буркнул Мацюсь, оглядываясь назад.
- Где Сташек?
Заремба был сердит на себя оттого, что поддался первому впечатлению.
- Бросился наутек со страху... Да такой пострел не пропадет.
"Черт возьми, мог я впутаться в скверную историю", - размышлял про себя Заремба и не поехал уже за Изой к пани Дзеконской, а прямо домой.
Кацпер ожидал уже с докладом, рассказывая с честной хвастливостью о своей вербовке, хлопотах и удачах.