Но легкость, да и массовость такого самоотрицания в большей степени определялись все-таки тем, что отрицанию подлежало как раз то, что и не является "своим", с чем себя до конца не идентифицируют - историческая и национальная Россия. Русофобия - это проблема до конца не национализированной Россией части России. Именно наличие в России до конца не идентифицирующего себя с Россией субъекта, включая сюда и инонационального, является самым глубинным источником, постоянно подпитывавшим и подпитывающим национальную оппозицию к русским и России, включая сюда и оппозицию самих русских к своей русскости и к российскости в России.
Начав свое движение с исторической модернизации России Петром Великим, тоненький ручеек русофобии постоянно пробивался в истории России в самые критические ее моменты и проявлял себя с тем большей разрушительной силой, чем с большими проблемами и противоречиями в своей истории сталкивалась Россия. Подлинным апогеем этого процесса стал Октябрь 1917-го, в небывалых масштабах выплеснувший на Россию и великую нацию идеологию их преодоления в истории - русофобию. Она стала своеобразным идеологическим обоснованием не просто произвольного, а любого отношения к историческим судьбам русской нации, оправданием такого отношения к ней ее мнимой исторической неполноценностью.
О распространенности нравов такого рода среди большевистских вождей свидетельствует М.М. Пришвин - один из самых искренних и лиричных русских писателей первой половины XX века. "Был в Москве у Каменева, говорил ему о "свинстве", а он? вывел так, что они-то (властители) не хотят свинства и вовсе они не свиньи, а материал свинский (русский народ), что с этим народом ничего иного не поделаешь"21. Сказанное объясняет само основание логики отношения "народных комиссаров" к России "как к материалу для опыта". "Русский народ для них, - писал в сердцах А.М. Горький, - та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом"22. С ним можно делать больше, чем все, что угодно, так как он больше чем достоин всего этого. Есть прямая зависимость между геноцидом собственной нации, попытками продолжить ее историю на вненациональной основе и идеологическими инсинуациями по поводу ее субъектной неполноценности в истории - исторической, культурной, духовной. В истории они всякий раз предшествуют и идеологически обосновывают исторический погром нации.
Таким образом, за тотальностью классовой борьбы, последовавшей за Октябрем 1917-го и залившей евразийские просторы России реками крови, необходимо видеть и другую, более глубокую историческую реальность цивилизационную, тотальность не классового, а цивилизационного противостояния в России, цивилизационной борьбы между национальной и вненациональной Россией. Между той, которая была за историческую и национальную Россию, и той, которая была против нее, для которой Россия была не высшей самоцелью исторического творчества, а лишь средством для мировой революции и становления новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах цивилизационной унификации всего человечества. При такой исходной установке Октября 1917-го его антирусская и антироссийская направленность, особенно в первые двадцать лет после революции, была неизбежной. Вот почему геноцид против собственной нации после революции нарастал по мере того, как революция набирала свою антицивилизационную направленность, направленность на преодоление России как России.
В частности, гражданская война в России 1918-1922 гг. не была бы тем, чем она стала в отечественной истории, если бы была только войной классовой, пролетариата и буржуазии - формационной. В ней была еще одна, более фундаментальная и на этой основе более разрушительная составляющая цивилизационная: война двух тенденций в цивилизационном развитии России собственно российская и антироссийская. Она в итоге и превратилась в главенствующую в истории России, определив характер ее исторического развития почти на все XX столетие. И этим и Октябрьская революция, и последовавшая за ней гражданская война радикально отличаются от всех им предшествующих в мировой истории, так как ни одна из них, включая сюда и Великую Французскую революцию 1789-1794 гг., не ставили перед собой задач изменения типа локальности цивилизации. Французская революция стала революционным преобразованием формационных, но не цивилизационных основ Франции, средством овладения новыми формационными качествами общества, а не средством преодоления Франции как Франции, основ локальности ее цивилизации, а в итоге средством превращения Франции в иную страну, с иными цивилизационными основами истории.
Все совершенно иначе сложилось в России и только потому, что она была втянута в режим исторического развития, основанного на вненациональных исторических смыслах, целях и ценностях существования в истории. Разумеется, с двумя цивилизационными тенденциями в развитии России российской и антироссийской тесно переплелись тенденции социально-экономического освобождения человека труда, связанные с поиском новых формационных качеств общества. Но они не перекрывали собой реальности цивилизационных, действием которых в первую очередь и можно объяснить крайнюю степень ожесточенности гражданской войны. "Она произошла не потому, - как писал бесконечно много размышлявший на эту тему В.В. Шульгин, - что помещики хотели спасать свои имения, а потому, что они хотели спасти свою родину"23. И это принципиально важное обстоятельство, как правило, ускользает при анализе причин возникновения гражданской войны, при объяснении самого ее исторического характера и сути. А они с необходимостью должны содержать цивилизационную составляющую.
С высоты нашего времени и исторического опыта не вызывает никаких сомнений: у Белого движения была своя историческая правда - правда национально ориентированной России, тех сил, которые в итоге хотели сохранить российскую цивилизацию в качестве российской и, следовательно, более тесную связь преемственности со всей предшествующей историей России. Оно не смогло, и это необходимо подчеркнуть, в том масштабе, как Красное движение, ассимилировать идею социальной справедливости, но оно справедливо противостояло планам радикального изменения российской цивилизации фактическому ее упразднению. Большевизм и не скрывал своих исторических намерений на этот счет, но мало кто представлял тогда, чем все это обернется для национального тела и духа России - тотальным изгнанием из национальной истории национального начала и вслед за ним чудовищной цивилизационной катастрофой, затронувшей все, что тогда было Россией и что было в России и, в первую очередь, саму жизнь человека.
Демографическая цена Октября 1917-го непомерно высока. Всякая революция что-то стоит обществу. Но в том-то и трагедия Октября 1917-го, что его человеческая цена - отражение не только, да и не столько формационной его составляющей, сколько цивилизационной и их совпадения в одном историческом пространстве и времени. И суть трагедии даже в нечто ином - в том, что цивилизационная составляющая человеческой цены Октября 1917 в основе своей обессмысливается историческим бессмыслием цивилизационного переворота, навязанного российскому обществу Октябрьской революцией.
Россию нельзя победить, ее можно только уничтожить. Локальная цивилизация - это абсолютный максимум истории, ее неуничтожимая основа, преодолеваемая вместе с преодолением самой истории, ее цивилизационнообразующего субъекта, в данном случае русской нации. А потому локальная цивилизация обречена на победу, и весь вопрос в этой связи лишь в том, когда и какой ценой, а цена была непосильной для нормального течения исторического процесса.
Так, для сравнения, если в I Мировую войну офицерский корпус России потерял свыше 50 тысяч человек, то в гражданскую - в 2 раза больше, 100 тысяч. А в целом с 1917 по 1922 г. погибло (то есть за вычетом естественной смерти) - 13,4% от общей численности населения страны. Это не менее 19,8 млн. человек. В пятилетие коллективизации - раскрестьянивания русского крестьянства - 4,5% населения, или 6,9 млн. человек. Урон был нанесен не только количественный, но и качественный, судя по тому, что для восстановления демографических потерь коллективизации понадобилось 5 лет, в то время как для несравненно больших потерь Великой Отечественной войны - 9 лет. Наконец, сталинский террор, унесший с 1934 по 1938 год 0,5% от общей численности населения страны, или не менее 0, 7млн. человек.
В этой связи не совсем адекватной выглядит особая, совершенно болезненная сосредоточенность, прежде всего в публицистике, на сталинских чистках конца 30-х годов. Ведь в 1918-1922 гг. погибло в 30 раз, а в 1929-1933 гг. в 10 раз больше людей, чем с 1936 по 1938 год. Но многое объясняет в такой избирательности акцентов внимания к проблеме большевистского террора его разная социальная и политическая направленность в разные периоды советской истории. Не во всей, но в большей своей части террор конца 30-х годов коснулся как раз тех, кто в свое время был властью в России и над Россией, стоял у начала организации и осуществления всех репрессий в стране, ставших составной частью цивилизационной катастрофы России. Иными словами, он коснулся как раз тех слоев российского общества, субъект-носителей теории и практики большевистского отношения к России, которые обнаруживают поразительную общность в самих архетипах своего отношения к России с современными радетелями общечеловеческих ценностей, их доминирования над национальными. Не потому ли и такая сосредоточенность на сталинских чистках конца 30-х годов, что они коснулись не только социально, не только идеологически, но и персоналистически очень близких людей, коснулись не "чужого", а своего, "родного". Впрочем, это тоже часть России, хотя и несколько иная, но в то же время и своя цена, которую заплатила Россия за хаотизацию своей истории - цивилизационной исторической реальности и логики исторического развития.
Таким образом, после Октября 1917-го вопрос встал не больше и не меньше, как о формировании на евразийских просторах России принципиально нового исторического субъекта для принципиально новой цивилизации с принципиально новым генетическим кодом истории - принципиально вненациональным. Базой этого процесса стало уничтожение целых классов и слоев российского общества, наиболее укорененных в российской истории, культуре, духовности, интеллектуально и творчески наиболее нагруженных и действенных, с наиболее развитым национальным сознанием, а потому и наиболее идентичных исторической и духовной специфике России. Очевидно, это была лучшая часть генофонда нации. Но и это еще не все. Оставшаяся часть нации была накрепко повязана с вненациональными смыслами, ценностями и целями бытия в истории в масштабах неприемлемых для гармоничного существования нации, разрушительных для самих основ ее существования в истории. Закономерным итогом всего этого стало то, что не могло не стать: колоссальная историческая дезориентация нации, слом основ ее национальной идентичности - исторической, культурной, духовной, полная хаотизация пространства национальной жизни как национального. Все это признаки разрушения русской нации как нации, которые и втянули ее в цивилизационную катастрофу.
Весьма разительным контрастом отношения большевизма к основам национального бытия русской нации и России стало их отношение к иным нациям России и даже к крайностям их национального самосознания - национализму. Он просто оправдывался с позиций весьма сомнительной применительно к России идеи неравноправности национализма угнетаемой и угнетающей нации, которые, если строго следовать букве ленинской мысли, неравноправны уже только потому, что первая в условиях России маленькая, а вторая, русская большая. Национализм остается национализмом, будь то большой или маленькой нации. И для того, чтобы противостоять национализму угнетающей нации, для этого нет необходимости вооружать себя идеями своей национальной исключительности и претендовать на какие-то исключительные права в своих отношениях с большой нацией. Здесь клин не выбивается клином. Проблема решается иначе - защитой своих прав быть нацией и нацией равноправной с любой другой нацией во всех отношениях и измерениях жизни, а не нагнетанием националистической истерии малых наций и, тем более, оправданием их национализма.
Но его оправдание и поддержка как национализма оказались не случайным эпизодом в истории большевизма, который активно искал союзников в борьбе с царским режимом. И, судя по всему, его нисколько не смущала не только антирежимная, но и антироссийская и даже антирусская суть национализма так называемых "национальных окраин" России. Солидаризируясь с ним, большевизм обнаруживал и свою антироссийскую и антирусскую суть, неотделимую от природы большевизма и в той мере, в какой он рассматривал российское и русское начало российской цивилизации в качестве главных препятствий на пути продвижения к мировой пролетарской революции - к новой общечеловеческой цивилизации. Как показали последующие события, антироссийские и антирусские настроения сполна были использованы не только для развала царской России, но и в борьбе с Белым движением. "Не забывайте, - писал по этому поводу большой знаток национального вопроса И.В. Сталин, - что если бы мы в тылу у Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича не имели так называемых "инородцев", не имели ранее угнетенных народов, которые подрывали тыл этих генералов? - мы бы не сковырнули ни одного из этих генералов"24.
Широкое эксплуатирование тезиса об "угнетенных народах" царской России и связанного с ним идеологического обоснования и оправдания их национализма, постоянное проталкивание всего этого через всю советскую, а теперь и постсоветскую историю России, более того, попытка рассматривать историческое и национальное пространство теперь и советской России через призму "угнетенных народов" и исторической правомерности их национализма все это требует более внимательно и от этого более критически отнестись ко всему комплексу озвученных идей. Похоже, ленинские идеи превратились в очень удобное идейное обоснование и оправдание антироссийских и антирусских настроений "национальных меньшинств", для реабилитации и одновременной реанимации их национальных комплексов в любой момент истории России. Однако есть самые серьезные основания сомневаться в справедливости рассматриваемой системы идей, поскольку их системообразующее основание - идея об угнетающей русской нации и угнетаемых всех остальных выглядит больше чем сомнительной.
В доказательстве нуждается уже сам факт, что русская нация как нация была угнетающей все остальные. В каком смысле угнетающая? В социально-экономическом? Так русский народ был основной тягловой силой Российской империи, ее становым хребтом. И эту функцию на себя не мог взять никакой другой этнос царской России. В этом смысле он эксплуатировался государством не меньше, чем все остальные, а, пожалуй, даже и больше. И, кроме того, надо определиться, в какой степени нерусские этносы угнетались своими этнически выраженными угнетателями, а в какой пришлыми, прежде всего, в лице царской администрации. Последняя строила свои отношения со всеми этносами России, как правило, опосредованно, через отношение к ним их политической, экономической и культурной элиты, которой предоставлялась возможность сохранять и развивать традиционно сложившийся строй отношений, жизни и быта. И это был принцип, и очень разумный принцип, отношения царской администрации с нерусскими этносами, который, с одной стороны, позволял сохранять за ними их культурно-национальную автономию, жить в соответствии со своими исторически сложившимися принципами жизни, а с другой - активно интегрировать элитные слои всех этносов России в русско-российскую цивилизацию.
Историческая справедливость сказанного не позволяет квалифицировать поведение царской администрации, не говоря уж о самом русском народе, в национальном вопросе, как поведение с какой-то особой повышенной национальной агрессивностью. И если она как просто агрессивность и была, то в большинстве случаев определялась интересами сохранения империи - единой и неделимой России. А это, как показала последующая история, тоже историческая ценность и, как всякая ценность, тоже чего-то стоит. Но главное заключается в другом: в России не сложился, как в Европе, этнокласс, который в период ее колониального распространения эксплуатировал другие нации как нации. Россия строила с другими нациями общую вместе с русскими российскую государственность, исходя из принципа неукоснительного соблюдения первичности прав каждого народа на определенный образ жизни и свою национальную самобытность.
Россия сосуществовала со всем своим этническим многообразием. Европа его ассимилировала или эксплуатировала. В конце концов, если Россия действительно была "тюрьмой народов", то почему многие этносы добровольно вошли в ее состав? В тюрьму добровольно не входят. Значит, в России было нечто, что создавало не только проблемы и противоречия, но и то, что способствовало их разрешению. И это нечто было связано, прежде всего, не с угнетением большой нацией нации маленькой, а с ее защитой в истории. Именно это позволило России стать Великой Россией, сохранить в себе ровно столько этносов, сколько она приняла в себя, не превращая историческое пространство России в пространство перманентных и самоубийственных национальных конфликтов.
Это отношение к проблеме в принципе, хотя, разумеется, в царской России было все, что могло быть в таком многонациональном и уже только в силу этого в таком сложном и многопротиворечивом государстве, как Россия. Она не была и не могла стать осуществленным раем на Земле ни для одной населявшей ее нации, включая сюда и саму русскую. В России было все, что было во всем мире того времени, в том числе и национальные противоречия. Но встать на путь обвинений во всем этом, во всех бедах других народов России только русскую нацию и, тем более, представить ее в качестве угнетающей все остальные, значит очень покривить против исторической правды, против истинной природы межнациональных отношений России начала века. Но именно так и поступили теоретики большевизма, институализировав на многие годы своеобразный принцип презумпции изначальной виновности именно русской нации и русской государственности - вообще всего русского в исторических проблемах и бедствиях других народов России, в самом их фактическом неравенстве - экономическом, социальном, политическом, культурном, складывавшемся исторически и к которому русский народ не имел никакого фактического отношения.
На это обстоятельство стоит обратить особое внимание, так как фактическое неравенство наций стало очень удобным основанием для произвольного отношения к самой русской нации, для конституирования отношения к ней, как к "угнетающей" нации, для превращения ее на постоянной основе в исторического донора других наций. И это несмотря на то, что неравенство наций носит объективный характер и заложено в природе самой нации. Неравенство нации - это то, что в ряду прочего, делает их нациями, так как если бы было их полное равенство и во всем, то не было бы оснований для существования самих наций, того, что их отличает друг от друга. В этом отношении нация чем-то напоминает личность и личностное многообразие человечества.
Ведь личности, даже при всем равенстве стартовых жизненных условий, неизбежно оказываются личностями, не равными друг другу, и это неравенство носит объективный характер и заложено в природе самой личности. Попытка уравнять личности, поставив одну личность в неравное положение по отношению к другой для того, чтобы выравнить положение одной личности за счет другой, ничем хорошим, кроме как ущемлением интересов и прав ущемляемой личности, закончиться не может. Фактическое неравенство между личностями все равно будет воспроизводиться как фактическое, разве что теперь еще и на извращенной основе сознательного и произвольного насилия над личностью под внешне благопристойным основанием - достижения их мнимого равенства.
Точно так же дело обстоит и с нациями. Уравнять нации, а именно, поставив одну нацию в неравное положение по отношению к другой для того, чтобы выравнить положение одной нации в истории за счет другой, ничем, кроме как ущемлением интересов и прав ущемляемой нации, завершиться не может. Фактическое неравенство нации все равно будет воспроизводиться, ибо будет воспроизводиться инаковость генетического кода их истории и обусловленная его инаковостью национальная специфика, которая будет творить неравенство между нациями, как фактическое, во всех остальных сферах ее исторической жизнедеятельности. Нации принципиально неравны, поскольку неравно их прошлое, история, в которой они по-своему объективировали себя в своем историческом творчестве. Неравенство в историческом творчестве, в его объективных результатах порождает принципиальное и объективное неравенство в исторически сложившихся условиях жизни наций. Они не могут быть равными для разных наций, так как в этом случае у них должна быть одна единая история и, следовательно, она должны быть одной единой нацией.
Нации принципиально не равны не только по причине неравенства своего прошлого и исторически сложившегося настоящего - своего неравенства в прошлом и настоящем, но и обусловленного им неравенства потенциалов исторического творчества и развития, которые будут воспроизводить их неравенство и в будущем на постоянной основе. Постоянно будет воспроизводиться не просто их национальная специфика в культуре и духовности, этнопсихологических и бытовых особенностях, в иерархии ценностей повседневности, но и связанное с ними неравенство в формах и содержании исторического творчества, в самой его направленности и темпах абсолютно во всем, что делает их нациями в истории, что неизбежно придает их неравенству не только культурное и духовное, но и итоговое социально-экономическое и политическое измерение. Преодолеть неравенство во всем этом значит преодолеть сами нации, совершить насилие над историей и, прежде всего, над субъектной основой цивилизационной исторической реальности и логики истории - ее этнокультурным многообразием.
Равенство между нациями может быть только в одном - в их праве оставаться нациями, на свою инаковость, а значит на свою историю, в праве творить ее по своему образу и подобию - на свободу исторического творчества как национального. В этом смысле право на равенство нации в истории превращается не просто в право на свою специфику, историческую особость, но и в право на историческое неравенство. Оно, как это ни странно звучит, неизбежное следствие именно равноправности всех наций в истории, их самоценности как наций, самоценности их исторического творчества, которое, имея равные права на существование с историческим творчеством других наций, с необходимостью завершается в неравных исторических результатах, формирующих фактическое неравенство наций в истории.
Эти действительные истоки и диалектику фактического неравенства наций в истории следует иметь в виду активным ревнителям национальной справедливости и особенно тем из них, кто пытается решать все проблемы исторически сложившегося фактического неравенства наций самым простейшим, но от этого не самым оптимальным и справедливым путем - посредством превращения одной нации в вечного исторического донора всех остальных. Иначе говоря, с помощью своеобразного неравенства наоборот, которое, однако, в отличие от естественно сложившегося, есть плод идеологически обоснованного, а потому сознательно организованного насилия над нацией, которая, как якобы угнетающая все остальные, ставится в заведомо неравные условия по отношению ко всем остальным, превращается в средство их выживания в истории. Именно такая идейная установка легла в основание отношения к русской нации со стороны победившего большевизма, став краеугольным камнем всей национальной политики вообще и так называемого интернационализма, в частности.
В ленинской интерпретации "интернационализм со стороны угнетающей или так называемой "великой" нации", которая, опять-таки в ленинском понимании, является почему-то "великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда" и, судя по всему, иным образом великой русская нация быть не может. Так вот, интернационализм со стороны русской нации "должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически". Для преодоления этого фактического и, как было показано выше, неизбежного и постоянно воспроизводящегося неравенства необходима политика возмещения "своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу"25. "Свое обращение" и "свои уступки" неизбежны в межнациональных отношениях, если, конечно, есть желание сохранить их в качестве отношений. Но почему это должно делаться только с одной стороны? Межнациональные отношения - это отношения, в которых нет привилегированных сторон. Это улица не с односторонним, а двухсторонним движением, в котором обе стороны обречены на "взаимообращение" и "взаимоуступки". Такова природа гармоничных отношений вообще и межнациональных прежде всего.
В частности, нельзя быть в России, ее неотъемлемой частью и одновременно с этим независимым от нее, от того, что делает ее Россией. А делает ее Россией, прежде всего, русская, а не какая-то иная нация России. В этом смысле быть независимым от России значит не только выйти из союзных отношений с русской нацией, но и не считаться с особым положением русской нации в России, вытекающим из ее особых отношений с Россией, как россияобразующей нации. Пребывание в составе России неизбежно накладывает определенные ограничения на тех, кто идентифицирует или хочет идентифицировать себя с Россией, с тем, чем является Россия в своей действительной исторической, геополитической, культурной и духовной сущности. А она при всем своем этническом многообразии все-таки остается Россией.
И это надо понимать однозначно: Россия - государство не одних только русских, но русских прежде всего; не одной русской истории, но истории с русской сущностью; не одной русской культуры и духовности, но культуры и духовности на русской основе; не одних только русских интересов, но с их русским историческим итогом.
В этом смысле степень россиизации и, следовательно, идентификации с Россией объективно будет определяться степенью русификации, степенью близости к русской нации, к ее истории, культуре, духовности, к самому русскому способу проживания себя в истории и истории в себе. И это никого не должно настораживать, ибо речь не идет о какой-то насильственной русификации кого бы то ни было. Речь идет об объективных основах идентичности России как России, которая тем больше становится российской, чем больше становится русской, чем больше базируется на принципах исторической и национальной России. Нельзя быть в России, с Россией и для России и одновременно с этим никак не определиться по отношению к русскому национальному началу, определяющим ее историческую и национальную суть как России.
Не понимать всего этого, всей этой диалектики русскости и нерусскости в России значит ничего не понимать в самой России, всей сложности и противоречивости исторического феномена России, сочетающего в себе абсолютно все в евразийском контексте и масштабе, но на русской основе и, соответственно, на основе идентификации себя в качестве исторической и национальной России. Попытка преодолеть исторические и национальные основы России, придать основам ее идентичности исторически и национально анонимный характер, ничем, кроме как разрушением России, закончиться не может, что, собственно, и подтвердил советский период истории России.
Ведь что такое СССР? В отличие от России это попытка продолжить историю России, но не на русской основе, а потому и с нерусскими историческими результатами, целями и смыслами пребывания в истории. И все это под знаменем безудержного и безграничного интернационализма, такой интернационализации основ национального бытия в истории, которая оказалась разрушительной для этих основ. Исторический итог - геополитический распад СССР, в котором национальная составляющая сыграла определяющую роль. СССР распался на национальной основе - на самой глубокой основе идентичности в истории и как раз через разрушение интернациональных скреп, скреплявших его в Союз. Этот печальный исторический опыт позволяет увидеть в феномене интернационализма, особенно в его пролетарской составляющей, в так называемом пролетарском интернационализме нечто принципиально иное, чем то, что раньше с ним ассоциировалось - сусальные представления о классовой солидарности или даже о дружбе народов.
В своей более глубокой и действительной сущности интернационализм предстает идеологией политической мобилизации всех вненациональных и уже только поэтому исторически маргинальных слоев общества, нацеленных на подавление и сокрушение основ всякой национальной жизни. В итоге всякой, ибо исходным моментом в развитии самих парадигмальных основ интернационализма является подмена национальных основ и ценностей жизни на вненациональные, в частности, классовые - полная стерилизация национального пространства истории как национального. По этой причине интернационализм предстает идеологией восстания всех беспочвенных сил общества против самых глубоких основ его идентичности в истории - национальных, одной из неявных, но именно поэтому и наиболее агрессивных сторон процесса денационализации национальных основ истории, ее цивилизационной хаотизации, при этом начиная с архетипических глубин истории.
В этой связи понятно, почему именно "лакей Смердяков был у нас одним из первых интернационалистов, и весь наш интернационализм получил смердяковскую прививку"26, выраженную антирусскую направленность. И он не мог ее не получить уже по своей вненациональной, а в итоге и антинациональной сущности, направленной на преодоление базовых форм национального бытия в истории. Вот почему интернационализм - это идеология исторического погрома основ цивилизационной исторической реальности, открытого насилия над главным субъектом цивилизационной логики истории нацией, а значит, и над самой цивилизационной логикой истории. Национальное и цивилизационное - это сообщающиеся сосуды истории, одно живет отраженным бытием другого, а потому и их развитие, и деградация оказываются взаимообусловленными. Интернационализм, покушаясь на национальное своеобразие основ общества и его истории, покушается на его цивилизационное своеобразие и основы. Разрушения, которые он вносит в живую ткань бытия любой нации в качестве разрушения его как национального, становятся разрушением основ ее цивилизации, ее бытия как цивилизационного.
Что же касается конкретно истории России, то после Октября 1917-го интернационализм во внутригосударственных рамках предстал, ко всему прочему, еще и "политико-идеологической экспансией малых этносов по отношению к основному этносу, социальная организация которого выступает несущей конструкцией государства и общества. Интернационализм был направлен в первую очередь против культурно-этнической самобытности, политико-идеологического самоопределения государствообразующего народа, связан с нивелировкой его культурных стандартов и мировоззренческих ориентиров", а порой и с практикой самоутверждения иных этносов "за счет шельмования национальной истории и традиций титульной нации". Не менее разрушительным он оказался и в вопросах государственного устройства России.
В самом деле, практика интернационализации общественной жизни приводит к чисто "механическому внутригосударственному взаимодействию между этническими образованиями по принципу: один народ - один голос, тем самым искусственно ограничиваются политико-культурные возможности развитых наций и обеспечиваются совершенно неправомерные преимущества наций, стоящих ниже по своему социальному уровню. На этой основе формируется ощущение своей культурно-этнической ущербности в развитой нации и незаслуженные амбиции, завышенные ожидания в малых этносах. Качество государственной и культурной жизни приносится в ущерб количеству ее участников. Интернационализм тем самым представляется философией и методологией чисто количественного измерения в национально-анонимном социальном пространстве"27. И кабы только этим. Он превратился в идеологическое обоснование открытого геополитического разбоя в историческом пространстве России.
А как иначе квалифицировать навязанное этногосударственное расчленение единого исторического и геополитического пространства России, такую суверенизацию взамен губернского единства России, которая, ко всему прочему, никак не считалась с реальным расселением русского этноса. Но при общем антирусском и антироссийском настрое Октября 1917-го это никого не волновало. Что такое геополитическое единство России и русской нации перед радужными перспективами мировой революции? Величина, которой спокойно можно пренебречь, тем более, если именно геополитическое единство России и русской нации является чуть ли не главным препятствием на пути тотальной интернационализации общественной жизни - основного условия тотальной пролетаризации истории и на этой основе успешного продвижения идей и практики мировой пролетарской революции.
В этом смысле безудержная суверенизация России, ее этногосударственное расчленение стало составной частью общего большевистского проекта разрушения цивилизационного единства России и ее цивилизационной логики истории как главных препятствий на пути становления новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах классовой идентичности и исключительности, то есть на принципах, прямо противоположных тем, на которых действительно строится субъектная база любой локальной цивилизации.
Она имеет этнокультурное, а не социально-классовое происхождение. Нельзя цивилизационно объединить человечество на классовой основе. Классы приходят в историю вместе с новыми общественно-экономическими формациями и вместе с ними уходят из истории, а этнокультурные общности остаются и остаются в качестве единственно возможной субъектной базы именно цивилизационного объединения людей, цивилизационно связывающего все формации, превращая их в формации одной и той же локальной цивилизации, одного и того же цивилизационного субъекта - этнокультурной общности.
Таким образом, существует прямая зависимость между разрушением цивилизационного единства России на уровне единства ее субъектной базы и ультрауниверсалистскими проектами строительства основ новой общечеловеческой цивилизации на принципах, далеких или просто враждебных этнокультурной специфике России: вненациональных, классовых или, даже хуже того, инонациональных. И в том и в другом случае нельзя вогнать Россию во вненациональную логику исторического развития без разрушения национальных основ ее исторического бытия, в частности, без разрушения основ ее национального единства. Россия была и остается не случайным историческим конгломератом народов. В подавляющем большинстве случаев это исторически выстраданный, а потому исторически органичный союз наций, ставший основным средством их выживания в истории, надежным историческим домом, но с русско-российским фундаментом и несущими конструкциями. Последнее обстоятельство имеет принципиальное значение для понимания специфики основ единства России и его исторического правопреемника - СССР. Они имели принципиально разную субъектную основу.
Субъектное единство России до Октября 1917-го базировалось и развивалось на выраженном национальном начале, на русско-российской субъектной основе, благодаря которой все, что хотело сохранить себя в историческом пространстве России, должно было адаптировать себя к этой основе как национальной и тем самым становится составной частью субъектной базы российской цивилизации. Сохраняя свою полиэтничность и поликультурность, Россия сохраняла свое этнокультурное многообразие все-таки на русской этнокультурной основе, тем самым сохраняя себя как Россию. И это больше чем закономерно. Часть может быть только частью целого, может обрести себя в целом только при условии, если выражает в себе и через себя содержание целого. Иное их соотношение дисгармонично и связано с диктатом части над целым и ничем, кроме как разрушением целого, основ его целостности быть не может. Это и подтвердила историческая судьба СССР, который распался по этническому признаку как раз по причине ослабления единого этнокультурного основания целостности. И первый удар этому единству был нанесен Октябрем 1917-го, который, образовав СССР, предложил весьма противоречивую субъектную основу единства.
С одной стороны, на классовой основе, с полным преодолением национального начала истории, с другой - на национальной, но такой, которая связана с множественностью этнокультурных оснований единства, административно закрепленных этногосударственным расколом-делением России. Это противоречие в конце XX столетия на крутом вираже истории и взорвало цивилизационное единство СССР, которое оказалось не столько цивилизационным, сколько формационным и как раз по причине того, что большевистский проект нового субъектного единства России-СССР не предусматривал сохранения особого статуса русско-российского этнокультурного ядра. Он навязывался самой логикой истории, самим особым статусом русско-российского этнокультурного ядра в СССР. Но тот цивилизационно объединительный потенциал, который объективно содержало в себе русское национальное начало, не был использован в полной мере и до конца и как объединительный, и как национальный, и как цивилизационный.
Сперва он был отвергнут, а после размыт в плюральности национальных оснований единства, которым в итоге и было размыто само действительно объединяющее начало российской Евразии - русско-российское. Оно было взорвано исторически безответственным цивилизационным экспериментом большевизма, от которого больше всего пострадала сама Россия, ее цивилизационное и геополитическое единство. А оно имело реальные исторические перспективы, но не на плюральной, а на монистической этнокультурной основе, ибо всякое действительное цивилизационное и геополитическое единство в истории тяготится плюральными этнокультурными основаниями, оно стремится воплотиться и жить монистическими основаниями и формами цивилизационного и геополитического единства. Такова логика единства вообще и цивилизационного тем более. Это логика единства многообразия, которое, как его ни трактовать, находится в единстве в той самой мере, в какой оказывается многообразием единого основания, в какой исходит из единого начала, интегрированного в его структуру. Но именно поэтому, и это следует подчеркнуть особо, далеко не все, что было СССР, было способно на подлинно цивилизационное и геополитическое единство с Россией.
Слишком велико было этнокультурное многообразие, существовавшее на евразийских просторах России-СССР. Оно, как уже отмечалось, было не случайным многообразием неслучайного единства народов и культур. Но это было многообразие по-разному и в разной степени связанное с генетическим кодом истории России, а потому по-разному и в разной степени выражающим его в себе, вплоть до состояний, которые тяготились единством с ним и даже, как показали события в Чечне конца XX века, крайне враждебно настроенных по отношению к цивилизационным основам России, а потому и просто к России.
Пора осознать: России будет больше не там, где ее будет просто больше, а там, где ее будет больше как России. И это должно стать геополитическим императивом цивилизационного единства России. Впредь и далее на всю историческую перспективу своего существования Россия должна объединяться только с тем, что может стать Россией - быть Россией, с Россией и для России. Всякие иные представления о геополитических пределах России должны быть отброшены как разрушающие основы ее цивилизационного единства, как истощающие ее исторический потенциал как России и, прежде всего, ее главный потенциал - субъектный.
И последнее, на что необходимо обратить внимание, завершая анализ тех разрушительных изменений, которые осуществил Октябрь 1917-го в субъектной основе российской цивилизации, радикально деформировав, а в ряде случаев и разрушив ее этнокультурную и историческую суть. Речь идет об экспансии в новую, уже советскую элиту России-СССР инонационального субъекта. Само по себе это не хорошо и не плохо, это закономерно в таком многонациональном государстве, каким было Россия-СССР, элитная база которого именно поэтому не могла не рекрутироваться из самых различных этнических групп.
Речь не об этом, не о естественном в истории, речь о другом, противоестественном и от этого более трагическом. Во-первых, об историческом фоне, на котором происходила смена этнокультурной составляющей российской элиты и властной - политико-экономической, и духовной культурно-идеологической; во-вторых, о масштабах этой смены; в-третьих, и это главное, о содержании и конечных результатах смены элит, по сути катастрофы элитных слоев российского общества, ставшей одной из главных составляющих общей катастрофы, постигшей субъектную базу российской цивилизации, на много лет вперед предопределившей все злоключения советской и даже, теперь это становится очевидным, постсоветской истории России.
Ведь историю делают не фантомы, а реально существующие люди и среди них, прежде всего, те, которые образуют наиболее активную часть общества, ее элиту. Именно она в первую очередь и определяет лицо истории, саму историю. А потому социальное и человеческое качество элиты - это качество самой истории. Какова элита, такова история. Элита - это основная точка опоры истории, ее архимедов рычаг. Дайте истории подлинную элиту, и вы будете иметь подлинную историю.
В связи с этим еще раз особо подчеркнем: дело не в самой экспансии инонационального субъекта, не в том, что он был инонациональным, точнее, не только в этом, хотя и в этом тоже, но прежде всего в том, что он был вненациональным по отношению к национальным и историческим устоям России. Иными словами, этот субъект мог быть и инонациональным, но он обязан был стать национально ориентированным субъектом, адекватным историческим, национальным, культурным и духовным основам идентичности России, а не взламывающим эти основы с произвольных вненациональных или, хуже того, инонациональных позиций. Им должен был стать субъект, для которого Россия это абсолютный исторический максимум, высшая ценность и смысл исторического существования, а не средство для достижения неких более высоких целей и смыслов бытия, находящихся по ту сторону национального бытия в истории, а значит, и по ту сторону бытия в истории вообще. Он должен был стать национальным субъектом. Но этот субъект, и в этом суть великой исторической трагедии России в XX веке, оказался и инонациональным, и вненациональным одновременно. Тем самым в России произошел цивилизационный переворот в субъектной базе ее истории: в национальной истории России национальный субъект был заменен на вненациональный в масштабах, неприемлемых для норм гармоничного существования в истории, для сохранения самих основ исторической и национальной идентичности России как России.
Неизбежным итогом всего этого стал цивилизационный раскол России, ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию. В России конституировал себя субъект, оккупировавший в первую очередь элитные структуры общества и при этом полагавший, что в России он может руководствоваться любой логикой поведения в истории, вплоть до открыто антинациональной. В становлении этого нового для России субъекта инонациональный, нерусский элемент сыграл если не ведущую, то, бесспорно, далеко не последнюю роль, настолько очевидную, насколько и разрушительную по отношению к национальным, а потому и к историческим устоям России. Ибо историческое тем больше становится историческим, чем больше сохраняет и развивает себя в качестве национального. Оно, как историческое, не находится по ту сторону национального бытия в истории, оно и есть в первую очередь национальное бытие, основанное на этнокультурных константах истории, и, следовательно, на генетическом коде истории, на самых глубинных, цивилизационных основаниях истории. Вот почему всякая попытка преодоления исторического бытия как национального тотчас же оборачивается его преодолением как исторического, самой истории как истории определенного этноса, культуры, духовности, определенного способа проживания самой истории, то есть завершается разрушением истории.