В этом смысле исторический фон, на котором происходила смена этнокультурной составляющей российской элиты, весьма удручающий с точки зрения глубины исторического трагизма: тотальный террор против всех социально-классовых сил, ассоциирующих себя с исторической и национальной Россией, дошедший до открытого геноцида против всех элитных слоев российского общества. При этом поражают масштабы смены национальной элиты на инонациональную. Они подстать масштабам просто завоевания страны, от которого, как и от всякого завоевания, неотделимы великие потрясения основ национальной истории. После Октября 1917-го Россия продолжила свою историю просто с другим элитным субъектом истории - вненациональным. У него, как вненационального, было уже инаковое отношение к России и русской нации, достаточно отстраненное и искаженное по сравнению с их действительной сущностью - и исторической, и культурной, и духовной.
Масштабная экспансия в историю России инонационального субъекта, смена на его основе национальной элиты России на вненациональную - это не очередная мифологема, которыми так изобилует понимание истории России, особенно советского периода. Это исторический факт, хорошо прослеживаемый в практике межнациональных отношений первой половины XX века, в частности, в русско-еврейских отношениях, которые, возможно, в рассматриваемом отношении являются наиболее показательными. По мнению Д.С. Самойлова, которому в этом вопросе нет никаких оснований не доверять, в истории России четко просматриваются две волны "зачинателей русского еврейства" дореволюционная и послереволюционная. В первой волне, так или иначе, но, в конечном счете, имело место "вживание еврейского элемента в сферу русской интеллигенции", в итоге ставшего неотъемлемым элементом русской культуры и русской истории - органичной частью России. Но после 1917 года "через разломанную черту оседлости хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка, прошедшие только начальную ступень ассимиляции? не переваренные, с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму? Это была вторая волна зачинателей русского еврейства, социально гораздо более разноперая, с гораздо большими претензиями, с гораздо меньшими понятиями. Не переваренный этот элемент стал значительной частью населения русского города. Тут были? многочисленные отряды красных комиссаров, партийных функционеров, ожесточенных, поднятых волной, одуренных властью. Еврейские интеллигенты шли в Россию с понятием об обязанностях перед культурой. Функционеры шли с ощущением прав, с требованием прав, реванша. Им меньше всего было жаль культуры, к которой они не принадлежали"28.
Именно эта часть еврейства была в наибольшей мере востребована в эпоху "великих перемен". Именно их "непринадлежность" к русской культуре и на основе этого к исторической и национальной России определила и необычайно высокую меру их востребованности в деле слома основ русско-российской цивилизации и развитую в процессе этого слома необычайную агрессивность вообще и, в частности, в общем отношении к архетипам русской истории, социальности, культуры, духовности. И это понятно, чужого не жалко, ибо оно не свое, тем более, если именно оно лежит на пути экспансии собственного национального начала в истории, которое, как национальное, и в этом парадокс еврейства, может быть реализовано лишь в космополитических формах, в национально-стерильном историческом пространстве, лишь в пространстве предельной интернационализации истории.
Впрочем, парадокс имеет естественное разрешение: в силу именно неукорененности в той национальной почве, которая является господствующей в данной исторической среде, в ней можно жить, только ее преодолевая. И поскольку, как господствующую, ее нельзя преодолеть прямо, в иной национальной форме, она преодолевается опосредованно, во вненациональной форме - в формах космополитизма, интернациональной стерилизации национальной почвы истории. При этом, чем больше ее интернациональная стерилизация, тем более благоприятные условия возникают для реализации еврейского начала в истории как национального, которое, однако, от этого не перестает быть национальным, так сказать, само радикально не интернационализируется, а по-своему, всякий раз в новых формах национализируется.
Таким образом, призыв к радикальной денационализации других не завершается собственной радикальной денационализацией. И в этом еще один из парадоксов еврейства, который порождает вопросы относительно истинных мотивов еврейской активности в интернационализации исторического пространства бытия других наций. Ведь для автохтонных наций предельная интернационализация основ их бытия в истории оборачивается как раз преодолением этих основ в качестве национальных и вслед за этим самого бытия нации в качестве исторического - коллапсом национально-исторического бытия, всякого бытия в истории. Во всем этом проявляется глубинная национальная специфика еврейства, базовый способ его присутствия и активности в истории, исходный источник и, главное, основное содержание тех противоречий, которые порождаются в системе и практике его отношений с другими нациями. Все они результат попыток стерилизации чужого национального пространства как национального, вторжения в него с позиций крайне космополитизированных и интернационализированных форм исторической активности, разрушающих и замещающих всякое бытие в истории как национальное. Все это многое объясняет в самой логике поведения российского еврейства в русской революции, развитую ими бешеную инициативность в деле слома основ национальной идентичности русских и России, в их приверженности не только целям и задачам предельной и абстрактной интернационализации страны, но и к крайним средствам ее достижения.
С учетом вышеизложенного массовая экспансия еврейства в историю России, в частности, в ее элитную субъектную основу в ряде случаев не могла не принять уродливых форм, так как все-таки это была экспансия в пространство иной истории, культуры, духовности, иного исторического субъекта, имевшего особые исторические права и на эту историю, и на эту культуру, и на эту духовность, на их сохранение и развитие в качестве национальной истории, национальной культуры, национальной духовности. Все это предопределило саму природу и логику русско-еврейских противоречий на протяжении всего XX столетия, объективно обусловленных как масштабом и характером участия еврейства в разрушении цивилизационных основ истории России, так и последствиями разрушения именно архетипических основ социальности, культуры, духовности России, самого национально-русского способа их объективации в истории. При этом и масштаб, и характер их участия в русской революции, в осуществлении, прежде всего, ее цивилизационной составляющей были таковы, что это дает основание говорить о роли еврейства не в качестве "смазки в колеснице русской революции", а в качестве одного из ведущих ее колес.
Все это было очевидно уже для современников. Как свидетельствует П.А. Сорокин, "поведение многих и многих евреев, даже не коммунистов, а просто дельцов, в смысле хищничества и шакализма было безобразным". Никогда не защищая ограничения гражданских прав еврейства в прошлом, вместе с тем П.А. Сорокин не мог "признать правильным и ту фактическую привилегированность его, и ту фактическую эксплуатацию русского народа, которая выполняется сейчас значительными массами еврейства"29. При этом классик социологии XX века обращал внимание на то, что евреи менее всего пострадали экономически в процессе и результатах октябрьского переворота, значительная часть экспроприированных богатств перешла к ним же. Они меньше голодали, не говоря уж о том, что целый ряд самых одиозных функций в значительной мере выполнялись ими же.
В принципе, об этом же самом писал и политически вездесущий Н.И. Бухарин, для которого было само собой разумеющимся, что "во время "военного коммунизма" мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистим. Русский интеллигент, который в одно время фордыбачил, саботажничал и т. п., был почти выбит из позиций. Затем была допущена свободная торговля. Еврейская мелкая и средняя буржуазия заняла позиции мелкой и средней русской буржуазии? Приблизительно то же произошло с нашей российской интеллигенцией? ее место заняла кое-где еврейская интеллигенция, более подвижная, менее консервативная и черносотенная"30.
Каков же исторический итог уничтожения русской буржуазии, русского дворянства, русского офицерства и, как следствие всего этого, социального и культурного рассеивания русской интеллигенции? В этой связи стоит напомнить, что в течение многих лет после Октября 1917-го, весьма последовательно и строго проводилась еще и политика массового поражения в основных гражданских правах, вплоть до невозможности получения высшего образования для всех представителей так называемых "бывших", классово чуждых слоев населения, к которым позже, во время и после коллективизации было присоединено еще и кулачество. За всей этой классовой селекцией российского общества стояла более глубокая цивилизационная составляющая. И объективная суть ее очевидна: не допустить восстановления исторической и культурной преемственности в развитии России, не допустить в историю России национально ориентированного субъекта, элитного, укорененного в цивилизационных основах исторической и национальной России и именно поэтому способного продолжить историю России как России, а не как процесс революционного завоевания истории.
Объективный исторический итог социального и культурного рассеивания русской интеллигенции как русской - резкое, по сути, залповое освобождение субъектного исторического пространства России, и прежде всего элитного для действия не связанных никакими особыми историческими, культурными и духовными обязательствами перед Россией произвольных, а порой и просто случайных социальных сил. Вдруг ставшие свободными социальные страты были быстро заполнены маргинализированной массой, в том числе и инонационального происхождения, в котором, в частности, еврейская составляющая занимала совершенно особое место.
Ее более чем впечатляющим отражением стал хорошо известный национальный состав первого большевистского правительства и ЦК большевистской партии. ЦК партии, то есть высшая власть в стране первоначально состоял из 3 русских (включая сюда и В.И. Ленина) и 9 евреев. Следующий по значению правительственный орган - ВЦИК - из 42 евреев и 19 представителей других национальностей, в том числе и русской. Совнарком насчитывал 17 евреев и 5 лиц других национальностей. "Карающий меч революции" - московское ЧК на уровне своего руководства состояла из 23 евреев и 13 иных национальностей. Среди 556 высших большевистских руководителей, имена которых были официально опубликованы в 1918-1919 гг., 448 были евреями. Рассматриваемая тенденция сохранилась и во временной динамике. С 1917 по 1937 г. из 22 наркомов 17 были евреями; из 133 членов коллегии Совнаркома - 115; из 123 членов коллегии Наркоминдела - 106; из 20 членов Президиума Верховного Совета СССР - 17; из 59 руководителей ОГПУ 53; из 51 руководящего работника политуправления РККА - 50; из 40 членов управления Культпросвета - 40; из 8 членов руководства центральной прокуратуры - 8; из главных редакторов 12 центральных газет - 12. Даже в самый разгар сталинских чисток партии с 1936 по 1939 г. из 78 членов ЦК ВКП(б) - 61 был еврейского происхождения.
Такова фактическая и, надо признать, весьма впечатляющая сторона рассматриваемого вопроса. Она может кому-то нравиться, а кому-то нет, кто-то увидит в ней проявление одного из парадоксов истории, кто-то глубоко закономерное явление, кто-то часть "всемирного еврейского заговора", кто-то национальную месть за черту оседлости, кто-то выражение интернациональных и космополитических национальных комплексов, кто-то реализацию особого исторического потенциала особой еврейской нации. Правда, в двух последних случаях не совсем понятно, почему эти комплексы и этот потенциал должны реализовываться за счет преодоления другой нации, угнетения самого ее национального начала. Впрочем, все это, как и многое другое, в данном случае не так важно, не так важна интерпретационная часть рассматриваемого вопроса, тем более в ее крайностях. Важна именно его фактическая часть, которую при любой интерпретационной логике трудно отрицать.
Трудно оспорить главное - сам факт массированной экспансии, не ассимилированной спецификой российской истории, культуры, духовности инонационального, в частности, и еврейского субъекта в субъектную основу элитных слоев России. Этот факт имел место в истории и стал составной частью процесса становления принципиально нового исторического субъекта в историческом пространстве России - вненационального. В итоге после Октября 1917-го Россия вошла в историю с иным, вненациональным историческим субъектом. Его главная отличительная особенность, по сравнению с предшествующим: поразительная неидентичность архетипам социальности, культуры, духовности России в масштабах, несовместимых с самим национально-русским способом их проживания в истории. Масштабы этой несовместимости оказались экстраординарными и настолько, что дают основание говорить об особой роли инонационального субъекта в становлении вненационального субъекта постреволюционной России.
Национальную и историческую Россию, основы ее цивилизации и цивилизационной идентичности взорвала, в ряду прочих причин, и многонациональность России, еще точнее - тот инонациональный субъект, который не принадлежал России, для которой Россия была и оставалась вечным препятствием на пути собственного исторического и национального становления, для реализации порой просто собственных национальных комплексов. Отсюда и вечная конфронтационность с Россией, с российской сущностью ее цивилизации, вечная оппозиционность архетипическим основам, а значит, и особенностям ее социальности, культуры, духовности, вечное желание не адаптировать себя к ним, а их к себе, что неизбежно завершается в актах агрессии против основ национальной и исторической России. В иерархии ценностей вненациональной России они ничего не значат, больше и хуже того, как раз и образуют то в России и ее истории, что является, чуть ли не главным препятствием на пути ее исторического прогресса. При этом вненациональную Россию вовсе не волнует, что вместе с преодолением национальной и исторической России преодолевается сама Россия, напротив, это и есть конечный смысл всех ее безумных исторических усилий: преодолеть Россию как Россию, продолжить ее историю как историю НЕ РОССИИ.
Это абсолютная историческая утопия, но именно она стала знаменем целой исторической эпохи в истории России после Октября 1917-го, основным его историческим противоречием, навязавшим России наряду с формационным прогрессом чудовищный цивилизационный переворот - бегство от основ русско-российской цивилизации. В истории ничего не делается без людей. И главным субъектным исполнителем всего этого стала вненациональная Россия, втянувшая Россию в историческое пространство тягчайших цивилизационных потрясений, связанных с попыткой изменить сам генетический код ее истории, Россию как Россию. Это не могло не сказаться на судьбах самого русского народа. Еще до всех сталинских депортаций народов, заподозренных в национальном предательстве в Великой Отечественной войне, была предпринята массированная, не имеющая аналогов в мировой истории попытка депортировать сам русский народ из его же собственной истории, превратить национальную историю просто в иную - вненациональную. И это понятно, для новой, вненациональной истории нужен был новый, вненациональный субъект.
Вот почему за всеми революционными лозунгами и обвинениями в контрреволюции, за ожесточенной классовой борьбой, уничтожением целых классов и сословий российского общества, за геноцидом расказачивания и раскрестьянивания, за тягчайшей гражданской войной и никак не преодолеваемым гражданским расколом общества, перманентными сталинскими чистками - за всем, что произошло и продолжает происходить с субъектной основой России, стоит нечто большее и нечто принципиально иное, чем только идея формационного прогресса общества, поиск новых формационных качеств и основ существования в истории.
За всем этим стоит более глубокое - цивилизационное основание истории, цивилизационный раскол субъектной основы России на национальную и вненациональную Россию, поиск последней новых, принципиально нероссийских цивилизационных качеств и оснований бытия в истории. За всем этим стоит идея цивилизационного переворота в России, преодоления цивилизационных основ ее бытия в истории как России.
Последовавшее после Октября 1917-го разрушение основ цивилизационной исторической реальности России - генетического кода ее истории и основного исторического субъекта как национального, не могло не сказаться на колоссальных деформациях самой логики исторического развития России. В своей цивилизационной части она претерпела радикальные изменения, во многом просто перестала быть аутентичной специфике России: превратилась в логику осуществления иного цивилизационного проекта - коммунистического, общечеловеческого. В нем российская составляющая находилась в прямой зависимости от общечеловеческой и, следовательно, преодолевалась как раз в той самой мере, в какой утверждались вместо нее, на основе ее разрушения или радикальной деформации основы иной цивилизационной исторической реальности, с иным генетическим кодом истории, с иным цивилизационным субъектом истории.
В этом смысле внутренняя логика исторического развития России превратилась в логику разрушения основ русско-российской цивилизации, преодоления исторической и национальной России. Она стала вненациональной и по сути, и по форме, и по содержанию, по основной своей направленности на строительство основ новой всечеловеческой цивилизации. Именно на этой основе логика исторического развития России стала логикой перманентных цивилизационных потрясений, с которыми связано потрясение основ истории, начиная с ее архетипических глубин - архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их объективации в истории. Попытка преодоления их национальной составляющей и составила сущность той логики исторического развития, которая стала господствующей на евразийских просторах России. По сути, она стала логикой преодоления Россией самой себя как России, логикой цивилизационного, а потому и исторического абсурда.
Мы сами загнали себя во вненациональную историческую парадигму развития: капитализм - социализм, через нее на постоянной исторической основе преодолевая Россию и как национальную, и как историческую. Классовое, формационное должно было вытеснить и заменить национальное, цивилизационное. До Октября 1917-го невиданное в истории противоречие когда формационными противоречиями истории пытаются заменить все остальные, цивилизационные, формационной логикой истории более фундаментальную, цивилизационную. Ведь историческая парадигма капитализм - социализм принадлежит к формационной логике истории, а историческая парадигма Россия - НЕ Россия - цивилизационной. В лучшем случае эти различия не осознавались, в худшем - игнорировались.
В итоге - сталкивание в историческом пространстве России двух исторических парадигм и логик исторического развития - формационной с цивилизационной с выраженной тенденцией вообще заменить первой, формационной вторую, цивилизационную. В итоге - исторический хаос, обрушивание страны в логику цивилизационных потрясений, которые навязывались ей в той самой мере, в какой формационной логикой стремились заменить цивилизационную, исторической альтернативой капитализм - социализм преодолеть саму Россию. В своих исторических поисках новых формационных качеств общества мы не только порядком заблудились в истории, но и умудрились потерять главное историческое качество, делающее нас тем, чем мы были, есть, будем и должны оставаться в истории - Великую Россию, основы нашей исторической, культурной и духовной идентичности. Метясь в капитализм и преодолевая его как формацию, мы попали в Россию и преодолевали ее как цивилизацию.
Мы загнали себя во вненациональную историческую парадигму развития и в другом смысле: предельно заузив и на этой основе извратив свою историческую перспективу, сведя ее только к формационной, до альтернативы капитализм социализм. Она была и есть, но она исторически преходящая альтернатива. Все, что принадлежит формационной исторической реальности, приходит в историю не навсегда, а на время. Навсегда в историю стремится прийти цивилизационная историческая реальность. Во всяком случае, она исчезает из истории последней, а вместе с ней и история как история ее базового субъекта - конкретной этнокультурной общности. Формации приходят и уходят из истории, а локальные цивилизации остаются, и остаются постольку и настолько, поскольку и насколько остаются в истории цивилизационнообразующие нации, насколько они утверждают себя в качестве таковых. За всякой формационной перспективой в истории стоит более фундаментальная и исторически непреходящая перспектива - цивилизационная, так как за ней стоит более фундаментальный субъект истории - нация. Мы же, связав свою историческую перспективу только с формационной, заложили в основание своей истории мину замедленного и чрезвычайно разрушительного действия, которая рано или поздно, но сработала бы, как только потеряла бы свою историческую актуальность историческая парадигма капитализм социализм.
Ее исчерпание автоматически становится исчерпанием исторической перспективы как таковой, обессмысливанием истории в целом. Так оно и произошло в конце XX столетия. Но так бы не было, если бы мы за всякой формационной перспективой видели главную цель и конечный смысл нашего пребывания в истории - идею Великой России, ее вечное воплощение в практике нашего исторического творчества и как формационного, и как цивилизационного. В истории России все преходяще, кроме самой России, всякий период ее истории есть только момент, а не вся история, только часть, но еще не вся Россия. А потому в истории России все проходит, но остается сама Россия. В пределах России всякая историческая перспектива упирается в Россию, есть ее и только ее перспектива как исторической и национальной России. Всякая попытка выйти за нее неизбежно обернется попыткой выйти в никуда - либо в историческое небытие, либо в исторический тупик. И так будет до тех пор, пока будет существовать Россия и нации, идентифицирующие себя с ней, сама возможность такой идентификации.
Всем этим противоречиям способствовало еще одно и в данном случае принципиально важное обстоятельство. С исторической парадигмой капитализм социализм мы связывали, если не все, то почти все основы своей идентичности в истории. Мы идентифицировали себя не с Россией, не цивилизационно и национально, а формационно и классово, то есть исторически опять предельно зауженно. По этой причине исчерпание исторической актуальности исторической парадигмы капитализм - социализм обернулось для нас нечто принципиально большим, чем только потерей исторической перспективы - потерей основ идентичности в истории. Мы оказались в ситуации потерянной нации потерянной страны в потерянной истории, потерянной лишь в той связи и настолько, в какой и насколько дистанцировали себя от основ своей подлинной и непреходящей идентичности - от основ исторической и национальной России.
Это тот исторический урок, который нам всем еще предстоит извлечь из нашей собственной истории: не бывает более глубоких и аутентичных основ идентичности в истории, чем те, которые определяются ее цивилизационными константами, в нашем случае архетипами социальности, культуры и духовности России - национальными архетипами. Иные рано или поздно, но взрывают историю, погребая под своими обломками саму историю.
Заложенные Октябрем 1917-го в основание логики исторического развития России противоречия между формационной, вненациональной и цивилизационной, национальной составляющими ее истории, проявили себя еще в одном историческом измерении - в мессианских комплексах, связанных с осуществлением коммунистического проекта. В этом заключается одна из его характерных особенностей - он не может быть осуществлен в отдельно взятой стране. Его исторический потенциал, сама историческая сущность и логика осуществления в истории могут быть реализованы только во всемирном масштабе, только если становятся сущностью и логикой исторического развития всех. По этой причине тот, кто входит в идейно-теоретическое пространство коммунистического цивилизационного проекта, автоматически входит в пространство его мессианских комплексов. Вот почему после Октября 1917-го Россия вошла в мировую историю в принципиально новом качестве, не в качестве исторической и национальной России, а в качестве "оплота всего угнетенного человечества" - с идеей мировой революции, новым цивилизационным проектом социального освобождения всего человечества.
Другой и принципиальной особенностью этого проекта является то, что его осуществление предполагает такое участие в социально-экономическом и культурном прогрессе других стран и народов, которое трудно совместить с защитой собственных национальных интересов. Идея мировой социальной революции, а позже мирового революционного процесса - это принципиально затратный проект, и в нем можно участвовать только при условии, если себя тратишь. И Россия-СССР занималась распылением своих человеческих и материальных ресурсов на постоянной исторической основе, жила исходя не из экономической целесообразности и предпочтительности собственных национальных интересов, а идеологическими иллюзиями мирового революционного процесса. Экономически мы ничего не имели от своей геополитической экспансии в мире, мы только теряли. И этот факт не требует доказательств, он требует оценки с позиций более адекватного понимания природы национальных интересов России.
В то время, когда Запад методами колониальной экспансии и неоколониальной политики отчуждал и концентрировал в себе материальные ресурсы почти всего мира, привлекая их для решения проблем своего собственного исторического бытия и развития, Россия-СССР, беззаветно преданная мессианской идее социального освобождения всего человечества, не считаясь ни с какими затратами, распыляла себя в социально-экономическом прогрессе других стран. В этой связи можно констатировать немало и в целом отрадных явлений в мировой истории XX столетия, которые состоялись благодаря или при прямом участии России-СССР. Достаточно упомянуть в этой связи хотя бы распад колониальной системы Запада, которая, конечно же, распалась бы и без участия СССР. Исторически она была обречена, но она распалась бы иначе, в иные сроки, с иным масштабом жертв и исторических последствий, если бы не активная антиколониальная позиция СССР. Но что все это стоило самому СССР, его народам?
Втягивая в пространство своего исторического бытия проблемы и противоречия иных цивилизаций и культур, СССР отягощал не только груз своей исторической ответственности, но и решение собственных проблем исторического бытия и развития. Вненациональная идея мировой социальной революции и вытекающая из нее идея поддержки мирового общественного прогресса входили в противоречия с собственными национальными интересами России-СССР, деформируя их реализацию в истории и в той самой мере, в какой подчиняли национальное вненациональным ценностям и целям бытия в истории, в какой национальное становилось средством для вненациональных форм существования в истории.
Незаметно для себя Россия-СССР стала пленником своего мессианского комплекса, навязанного идеей мировой социальной революции. Ее ценностные стандарты вырабатывались на основе исторического опыта конца XIX и начала XX вв., то есть в индустриальную эпоху развития капитализма. Но после начала современной научно-технической революции и особенно тогда, когда начали действовать ее основные социальные последствия, изменилась сама историческая реальность, система ее основных противоречий, которая стала иметь иное социальное происхождение, иную природу и характеризовать иную историческую реальность - постиндустриальную, с иными классовыми силами и действующими противоречиями.
Но, несмотря на все это, руководство СССР продолжало исходить и действовать из ложных представлений: если мир и изменился со времен Октября 1917-го, то не в своей сущности, а лишь в формах ее проявления. Отсюда и маниакальное упорство в отстаивании во внешней политике принципов, навязанных идеей социальной революции. Ее ценностные стандарты продолжали активно навязываться не только самому советскому обществу, которое, правда, без них перестало бы быть советским, но и другим цивилизациям и культурам, некоторые из которых не то что не могли их взять в качестве основания для руководства к исторически направленному действию, но и просто в них разобраться. Несмотря на все это, ставилась задача распространить опыт коммунизации России - российский опыт слома основ российской цивилизации на все человечество: загнать в прокрустово ложе универсальной человеческой цивилизации, построенной на принципах классовой идентичности и исключительности, все человечество.
Именно с этой, отнюдь не русской идеей мировой социальной революции, именно с этими задачами, отнюдь не российского происхождения была связана геополитическая и идеологическая экспансия России-СССР. Она воспринималась как экспансия России и русского национального начала, на самом деле не имея к ним ровным счетом никакого отношения. Подлинно русское национальное начало истории было подавлено еще на полях гражданской войны. Это была экспансия не исторической и национальной России, а обезумившей от революционного угара эпохи экспансия ее революционной составляющей, которая, как революционная, не имеет Родины, а имеет только ее комплексы. На основе революционной геополитической и идеологической экспансии Россия-СССР всерьез и надолго вошла в противоречие со своими собственными национальными интересами. Все XX столетие стало столетием противоречий, и порой кричащих, между национальным и интернациональным во внешней политике России-СССР. Но существуя на их острие, мы, естественно, нашли себе геополитических и идеологических противников по всему периметру современного мира, и прежде всего среди тех цивилизаций и культур, которые отказывались денационализироваться по коммунистическим рецептам.
И этот отказ закономерен, так как у коммунистического проекта, как цивилизационного, есть еще один и принципиально непреодолимый недостаток он противоречит законам истории в той их части, с которой связано становление и развитие локальных цивилизаций, самой цивилизационной исторической реальности и логики истории. В конечном счете, это противоречие обусловлено тем, что коммунистический цивилизационный проект, строго говоря, не является цивилизационным. Он формационный и лишь претендующий на то, чтобы стать цивилизационным через придание цивилизационного характера и масштаба формационным качествам общества, которые, в отличие от цивилизационных, легко поддаются унификации и универсализации.
Именно на их основе формируются предельно универсалистские представления о цивилизационной исторической реальности, как только всечеловеческой, призванной объединить всех и каждого на единых, общих для всех цивилизационных основаниях, под которыми, однако, понимаются основания истории в их формационном воплощении - власть и собственность, а не в цивилизационном - культура и дух, что в принципе не поддается унификации и универсализации, ибо живет своей неповторимостью и логикой индивидуализации в истории.
Именно поэтому в коммунистическом цивилизационном проекте никак не учитывается неизбежность многообразия локального воплощения цивилизационной исторической реальности. А она не учитывается еще и потому, что при становлении и развитии цивилизационной исторической реальности в расчет берется только классовый, а не этнокультурный субъект истории. Отсюда почти патологическое стремление не просто не считаться, а именно преодолеть национальное начало истории как главное препятствие на пути осуществления коммунистического исторического проекта как цивилизационного. И это понятно, реализация его предельно универсалистских и объединительных идей не может происходить на этнокультурной субъектной основе истории, а только на социально-классовой.
Все это делает труднореализуемой в научнообозримой исторической перспективе становление единой всечеловеческой цивилизации, объединяющей все локальные на основе единого генетического кода истории, единых архетипов социальности, культуры, духовности, единого способа их проживания в истории. При всех современных интеграционных процессах в мировой истории, она останется историческим пространством, в котором цивилизационное единство человечества всякий раз будет реализовываться в многообразии цивилизационных форм - оно будет единством многообразного, а не единством однообразного, хотя бы потому, что ни история, ни культура, ни духовность не склонны ходить единым строем, склонны к взаимодействию и взаимовлиянию, но не к унификации. А потому всякая попытка навязать человечеству единые цивилизационные стандарты и формы существования ничем, кроме как насилием над историей, над самой цивилизационной логикой истории завершиться не может.
Именно с такого рода аномалией в своем историческом развитии столкнулась Россия после Октября 1917-го, когда приступила к уничтожению основ локальности своей национальной цивилизации на основе реализации предельно универсалистских ценностей и стандартов исторического бытия коммунистического цивилизационного проекта переустройства всего человечества. В этом один из парадоксов этого цивилизационного проекта: он касался цивилизационного переустройства России лишь только постольку, поскольку касался цивилизационной перестройки всего человечества. Конечной целью была не Россия, а все человечество. Хуже того, для того, чтобы на цивилизационных принципах коммунизма объединить все человечество, предварительно необходимо было преодолеть все, что препятствовало такому объединению-единению. А таким препятствием неизбежно становилась историческая и национальная Россия, ее цивилизационная специфика. Так на основе всемирности коммунистического исторического проекта, как цивилизационного, разрушалась и хаотизировалась собственная цивилизационная специфика России, сама цивилизационная логика ее исторического бытия и развития.
Именно в этой связи и на этой основе коммунистический исторический проект, как цивилизационный, вошел в противоречие с самим собой как формационным: социально-экономическое освобождение России от капитализма, как общественно-экономической формации, стало осуществляться в связи и на основе освобождения ее от самой себя как России, от локальной специфики России как цивилизации. И это стало основным в содержании основного исторического противоречия России в XX столетии. В коммунистическом цивилизационном проекте идее Великой России уготовлена печальная участь: в идее мировой социальной революции идея Великой России не возрождается, а умирает, ибо уничтожению подлежит сама логика ее становления и развития и как Великой, и как России.
Итак, Октябрь 1917-го с цивилизационной точки зрения стал для России событием, положившим начало процессам ее преодоления в истории как России, источником полномасштабной цивилизационной катастрофы, затронувшей все, что было Россией и что было в России и, прежде всего, основы ее локальной цивилизации - генетический код истории, субъектную базу и саму цивилизационную логику истории. В итоге все это привело к формированию принципиально новой исторической реальности, нового субъекта, новых тенденций развития, много объясняющих в исторических парадоксах России XX века. Основной источник их происхождения - цивилизационный цивилизационная катастрофа России, потеря русскими и Россией основ своей исторической и национальной идентичности, их радикальная хаотизация.
3. ФЕНОМЕН РОССИИ XX ВЕКА:
ИСТОКИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАРАДОКСАЛЬНОСТИ
Парадоксальность истории России в XX веке - это исторический факт, но, несмотря на это, факт, поражающий своей парадоксальностью. В самом деле, нет ничего удивительного в том, что XX столетие началось для России с полномасштабного системного кризиса, с радикальных формационных изменений общества. Это было и в истории иных стран. Но разве не парадоксально, что полномасштабным системным кризисом, радикальными формационными преобразованиями общества ознаменовано и окончание столетия. В конце концов, цивилизационные перевороты и потрясения были и в истории других народов, крайне редко, но были. Но разве не парадоксально, что на протяжении одного столетия будущее России уже дважды связывалось с цивилизационными проектами ее осчастливливания в истории совершенно разной цивилизационной направленности - в начале века коммунистической, в конце банально эпигонской, западной, преимущественно англосаксонской.
Разве не парадоксально, что организатором и идейным вдохновителем всех исторических потрясений России и в начале века, и в его конце, в конечном счете, оказывалась собственная властная и духовная элита, хуже того, собственное государство, которое вело себя по отношению к собственному народу, как в завоеванной стране. Разве не парадоксально, что управление страной строится так, что всякий раз заканчивается вбрасыванием и страны, и нации в режим чрезвычайщины, в процесс исторического существования, основанного на принципах мобилизационной экономики, политики и идеологии. Парадоксальным является уже то, что в России чуть ли не всякое стремление к ее формационной модернизации, заканчивается стремлением преодолеть ее как Россию, попытками изменить сам тип ее цивилизации. Это уже грань исторического абсурда, граничащего если не с историческим преступлением, то, несомненно, исторической шизофренией. Это все равно, как если бы любая попытка личности овладеть новыми для себя личностными свойствами, всякий раз заканчивалась для нее радикальным и необратимым сломом основ ее идентичности, попыткой стать просто другой личностью.
Много, слишком много парадоксального в нашей истории XX столетия. Но она, несмотря на всю свою парадоксальность, имеет свою логику - логику своей парадоксальности. Ее суть определяется тем, что в России после Октября 1917-го произошло совпадение формационных изменений в ее истории с цивилизационными изменениями самой истории. Поиск новых формационных качеств общества был совмещен с поиском принципиально новых цивилизационных форм бытия в истории, с попыткой преодоления самой истории как истории России, с отказом от основ русско-российской цивилизационной идентичности, от основ национальной идентичности вообще.
России были навязаны принципиально вненациональные формы самоопределения в истории. То, с чем она впредь должна была себя идентифицировать - коммунистический цивилизационный проект,- принадлежало всему человечеству. А потому Россия, русский народ и союзные ему нации впредь должны были базировать свое историческое бытие не на основе саморазвития собственных русско-российских цивилизационных основ и специфики, не на базе собственной цивилизационной логики истории, а на общечеловеческой. В этом проекте сознание собственной самоценности, первичности собственных национальных интересов, исторических целей и смыслов бытия в истории должно было уступить место общечеловеческим в масштабах, разрушительных для основ национального бытия в истории.
И это несмотря на то, что общечеловеческие интересы, цели и смыслы бытия в истории, сама общечеловеческая логика истории - это только абстракция от реально существующей истории, ее действительного многообразия, от того общего, что в ней существует, но существует в богатстве многообразия своего конкретного воплощения, так, как оно, как общее, реально существовать не может. Есть принципиальное различие между общим в голове и его же реальностью в истории. В голове оно существует как абстракция, "в чистом виде", в самой истории - только как основание своего конкретного воплощения и бытия в истории и, следовательно, только в многообразии и через многообразие конкретного, которое превращает любое общечеловеческое начало в национально обусловленное бытие. И иным оно не может быть, коль скоро оно хочет быть объективно-реальным бытием, а не бытием только нашего сознания, ибо общее не существует само по себе вне отдельного, вне форм своего конкретного воплощения. Только в них, только через отдельное всякое общее обретает статус объективно-реального бытия.
В этом смысле общечеловеческие ценности и смыслы бытия в истории, сама общечеловеческая логика истории - это абстракция, реально существующая, но абстракция, на основе которой жить точно так же трудно, как трудно питаться абстракцией плода вместо реально существующего многообразия плодов - яблок, вишни, груш... Поэтому тот, кто попытается положить в основание своего исторического бытия, и тем более цивилизационного, общечеловеческие ценности, смыслы и логику истории, тот неизбежно обрекает себя на нечто странное, в высшей степени неожиданное в истории. На то, чтобы жить в исторической абстракции и исторической абстракцией, а в итоге - в режиме постоянных исторических потрясений, провоцируемых противоречиями между абстрактным и конкретным, общечеловеческим и тем, как оно реально существует в национальных формах своего воплощения, в которых и посредством которых оно только и может обрести свою реальность в качестве нечто общего всем формам своего национального бытия. Иных форм для своего реального существования общечеловеческое в истории обрести не может, ибо не может существовать помимо форм своего национального бытия в истории.
В своей действительности всякая попытка жить по общечеловеческой логике истории оборачивается банальной, но от этого не менее разрушительной попыткой жить просто иной национальной логикой, логикой иных цивилизаций и культур. По этой причине тот, кто пытается заменить логику национального бытия в истории на общечеловеческую, ничем, кроме как хаотизацией и преодолением своего бытия, как национального, реально закончить не может. Это и подтвердила история России после Октября 1917-го, которая стала историей тягчайшей борьбы общечеловеческих начал с национальными, интернациональных с русскими. Классовая борьба за социальную справедливость была доведена до борьбы с цивилизационными основами России, до пределов исторического абсурда - была превращена в борьбу с национальной почвой России, с основами идентичности русских как русских, России как России.
Начиная с Октября 1917-го, произошло нечто большее, чем совпадение формационных изменений с цивилизационными. Необходимость формационных изменений в России была превращена в цивилизационные изменения самой России, логика формационной модернизации была не просто совмещена с логикой цивилизационной модернизации, а превращена в логику самого радикального за всю историю человечества цивилизационного переворота. И суть дела в данном случае не в том, что есть принципиальные различия между тем, чтобы перейти от одной общественно-экономической формации к другой - это одна проблема исторического развития, и тем, чтобы выйти из одной локальной цивилизации и войти в другую. Хотя и в этом тоже, так как это уже совершенно иная историческая проблема - проблема гибели одной локальной цивилизации и зарождения новой и другой, с другим генетическим кодом истории.