В самом деле, Французская буржуазная революция была только социальной революцией, изменением только формационных качеств общества и только в пределах одного типа формационного развития, классово-антагонистического. Октябрь 1917-го уже в формационном измерении истории стал нечто большим, претендовал на изменение самого типа формационного развития общества, на переход к принципиально новому обществу и типу развития - бесклассовому. Кроме того, и это главное, Октябрь 1917-го радикальнейшие формационные преобразования общества превратил лишь в средство становления основ принципиально новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах коммунизма. Европа не знала исторических изменений такой глубины и масштаба, начиная с принятия христианства. Ведь что такое европейское Возрождение? Радикальный цивилизационный сдвиг в истории, связанный с изменением отношения к античному культурному наследию - с актуализацией античной культуры в более полном объеме и глубине, с ее творческой переработкой и выработкой на этой основе новых оснований культуры, ставших продолжением европейской, но никак не ее преодолением. Именно поэтому Возрождение - это цивилизационная модернизация, но никак не цивилизационный переворот, модернизация основ европейской цивилизации, генетического кода ее истории для освоения новых формационных качеств общества, буржуазных.
За пределы цивилизационной модернизации не выходит и Реформация, хотя с ней был связан более радикальный раскол общества, близкий к цивилизационному. Но тем не менее слом старых символов Веры, выработка новой иерархии ценностей, новых духовных оснований бытия в истории не сопровождались тотальным отрицанием предшествующих. Они как бы вырастали из них, были их развитием в новых исторических условиях. Реформация, отвергая святость Священного предания, не покушалась на святость Священного писания, отрицая необходимость церкви, не отрицала необходимости самой религии. Она вообще не претендовала на смену системы архетипов социальности, культуры, духовности, лежащих в основах генетического кода европейской цивилизации, на сам способ их проживания в истории. Не покушалась на национальное своеобразие субъектных носителей европейской цивилизации, на саму цивилизационную логику истории.
Реформация, как и Возрождение, стала продолжением модернизационных процессов в генетическом коде европейской цивилизации, подготовки архетипов ее социальности, культуры, духовности, самого европейского способа их проживания в истории к тому, чтобы стать новым цивилизационным основанием для продолжения формационного прогресса общества. При этом и с Возрождением, и с Реформацией, как с цивилизационно модернизационными процессами, были связаны цивилизационные потрясения и сопутствующее им насилие. Чего стоит в этой связи только Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.), демографически опустошившая пол Европы. Но при всем при этом это были цивилизационные потрясения и насилие только цивилизационной модернизации, а не цивилизационного переворота, куда более радикального феномена цивилизационного развития.
Всем этим цивилизационные потрясения и насилие в Европе отличались от цивилизационных потрясений и насилия в России XX века. У них разные основания. В России они определялись логикой цивилизационного переворота. Навязывая стране абсолютно новую цивилизацию, Октябрь 1917-го превратил геоисторическое пространство России в пространство цивилизационного беспредела. Речь шла о становлении принципиально новой общечеловеческой цивилизации, с новым генетическим кодом истории, с новой субъектной базой и на этой основе с новой цивилизационной логикой истории, мало или вообще не имеющей ничего общего с предшествующей ей, русско-российской. И все это должно было стать цивилизационной основой для принципиально нового типа общественно-экономической формации и формационного прогресса коммунистического.
Вполне закономерно, что для достижения всего этого понадобилось тотальное насилие над генетическим кодом истории России, слом исторически выстраданных архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. Потребовалось насилие над субъектной базой российской цивилизации, проявившее себя в классовом геноциде всех социально-классовых групп, укорененных в исторической и национальной России. Понадобилось насилие над самой цивилизационной логикой истории, над самой исторической реальностью и в той самой мере, в какой им навязывалась цивилизационная утопия коммунизма - предельно универсалистский проект цивилизационного переустройства человеческой цивилизации, ни в какой мере не считающийся с многообразием ее локального воплощения. А у всякой утопии в истории есть лишь одно средство реализации - насилие и тем большее, чем больше масштаб утопии.
Таким образом, источники, масштаб и направленность насилия в истории России XX века имеют цивилизационное происхождение, определяются и направляются логикой цивилизационного переворота, исторически абсурдными задачами превращения России в НЕ-Россию, русских - в НЕ-русских. Естественно, для осуществления всего этого понадобилось не просто насилие, а именно тотальное насилие, проникающее во все поры социальности, доходящее до архетипов социальности, культуры, духовности - до самих духовных основ истории в основах человеческой души. Предстояло перевернуть саму историю, поставить ее с ног на голову, преодолеть ее русско-российскую сущность.
Но это значит, что непомерные масштабы насилия в истории России XX века обусловлены не специфически русскими причинами, отнюдь не тем, что насилие якобы сущностное свойство русской нации и на этой основе неотъемлемая составляющая всей национальной истории. Как раз напротив, насилие стало тем, что оно стало в истории России ХХ столетия, именно потому, что оно стало главным средством борьбы против национального в истории и исторического в нации. Это парадоксально, но это именно так: насилие было вызвано не национальной почвой и национальной спецификой России, а задачами тотальной борьбы с ними, их преодоления вообще, преодоления русско-российской сущности российской цивилизации. Оно было вызвано цивилизационным переворотом в России и последовавшим вслед за ним цивилизационным расколом ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию и отчаянной борьбы между ними. Цивилизационный масштаб насилия стал следствием цивилизационной катастрофы России и одновременно с этим главным способом ее объективации в истории.
Итак, феномен России ХХ века парадоксален, и истоки этой парадоксальности не только и не столько в самой России, сколько в сложившейся исторической практике ее преодоления как России: в преступном навязывании ей на протяжении всего ХХ столетия вместо логики цивилизационной модернизации логики цивилизационного переворота и связанного с ним цивилизационного раскола России на национальную и вненациональную Россию. Логика парадоксальности России ХХ века элементарна - это логика слома основ цивилизационной идентичности России, попытка продолжить ее историю на иных, вненациональных, не русско-российских цивилизационных основах.
Чем дальше от национальных начал России, от сложившихся основ локальности ее национальной цивилизации, тем дальше от сложившихся исторических реальностей, самой возможности жить реальностями истории, тем больше всякий акт исторического творчества превращается в парадоксальный, порождающий парадоксы, в которых национальная история умирает как национальная и на этой основе как история. В этих процессах Россия рискует нечто большим, чем только основательно заблудиться в истории, она рискует уже самой своей историей, тем, чтобы просто быть - и Россией, и в истории.
4. РОССИЯ В ПЛЕНУ ЛОГИКИ
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ПОТРЯСЕНИЙ
Коммунистический проект цивилизационного переустройства человеческого общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, можно отнести к самому грандиозному, величественному и одновременно с этим самому трагическому эксперименту в истории человечества. Впервые человек предпринял попытку взять собственную историю в свои собственные руки, превратить ее из процесса стихийного в составную часть процесса своей сознательной деятельности, в объективированный результат силы знаний, человеческого разума. Человек бросил воистину прометеевский вызов собственной истории, дерзнул встать вровень с ее объективной логикой, больше того, сделать ее средством собственного саморазвития. Впервые не человек должен был стать средством для истории, а история средством саморазвития самого человека. И это действительно может обрести реальность, если человек сможет взять условия собственного существования в свои собственные руки, превратить их из просто условий существования в условия собственного саморазвития.
Впервые историческое творчество было сконцентрировано на достижении социального освобождения человека и, соответственно, социальной справедливости как на главных целях формационного исторического развития и в масштабах, соизмеримых с изменением самого типа истории и исторического развития. Речь шла о решении загадки всей мировой истории, о переходе от предыстории к подлинной истории, в которой коммунизм "есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом"40. И главное, впервые все это должно было стать реальностью на базе радикальнейшего, не имевшего аналогов во всей мировой истории цивилизационного переворота, на базе строительства основ новой общечеловеческой цивилизации. Принципами этого строительства должны были стать принципы коммунизма. Именно на их основе, с одной стороны, должно было преодолеваться локальное многообразие цивилизаций, а с другой происходить их интеграция на единых принципах коммунизма, которые - суть высшие и конечные принципы цивилизационного объединения человечества и его подлинно человеческого бытия в истории.
Но в том-то и трагизм истории ХХ века, что эти принципы, как уже отмечалось, строго говоря, не являются цивилизационными. Они не вырастают непосредственно из цивилизационной исторической реальности и поэтому, в свою очередь, не могут стать основами новой цивилизационной исторической реальности. Это не значит, что они вообще не имеют никакого отношения к цивилизационной исторической реальности. В истории вообще нет ничего, что так или иначе, но не имело бы отношения к ней, не было бы выражением цивилизационных основ истории. Они абсолютно вездесущи, адаптируя к себе и под себя любые изменения в истории, насыщая их своей спецификой, превращая их в изменения определенной истории определенной цивилизации.
Отметим и другое, между формационной исторической реальностью и цивилизационной складываются отношения соответствия: исторический процесс как формационный, как процесс смены общественно-экономических формаций возможен лишь на базе определенных цивилизационных основ истории, в частности, лишь в процессе их исторической модернизации, такого изменения духовных основ истории в основах человеческой души, которое способно стать базой для освоения новых формационных качеств общества. Так было с любой формацией и, в частности, с капитализмом, который не может возникнуть на любых, произвольных духовных основах истории в основах человеческой души, а лишь на тех, которые соответствуют формационным качествам капитализма в экономике, социальности, политике, допускающих саму их реальность, больше того, порождающих ее в основах своей души.
Там, где история не имеет таких основ, она, не переставая быть, перестает быть историей определенных формационных качеств общества. Все, что хочет просто быть в истории и, следовательно, самой историей, должно иметь духовные основания своего бытия в истории в основах человеческой души. Они оказываются альфой и омегой всякого бытия в истории, которое становится таковым, если находит основы своего бытия в основах человеческой души. В этом смысле социально-экономические принципы коммунизма не составляют никакого исключения. Их реальность в истории возможна лишь постольку, поскольку не противоречит цивилизационным основам общества, подготовлена саморазвитием духовных основ истории в основах человеческой души.
Исходя из принципа цивилизационно-формационного соответствия в истории, можно заключить, что принципы коммунизма являются цивилизационными лишь в той мере, в какой являются формационной формой бытия цивилизации. И не более того, так как принципы коммунизма - принципы по преимуществу формационные, вырастающие из саморазвития формационной исторической реальности и нацеленные на ее изменение как формационной, на самое принципиальное изменение отношений собственности и власти, но не самого генетического кода истории, духовных основ истории в основах человеческой души. И вот почему.
В них полностью игнорируется локальное многообразие воплощения цивилизационной исторической реальности в национальном многообразии архетипов социальности, культуры, духовности, в самом способе их проживания в истории. И это закономерно, так как коммунизм стремится объединить людей поверх их национальных и цивилизационных спецификаций. Для него они та и, по большей части, несущественная помеха в бытии людей, за которой скрываются их действительные и куда более фундаментальные социально-экономические различия. А потому преодолейте то, что отчуждает людей от собственности и власти, что отличает их друг от друга в этом измерении бытия, и вы создадите достаточные условия для любых объединительных процессов в истории, снимите главное препятствие на пути всеобщего братства всех людей. Но история оказалась сложнее и противоречивее, чем наши представления о ней. ХХ век выявил, что на пути всеобщего братства всех людей лежат не только формационные различия, но и куда более глубокие и фундаментальные - цивилизационные, уходящие своими корнями в духовные основы истории в основах человеческой души, в систему архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их объективации в истории - генетический код истории.
Таким образом, принципами коммунизма игнорируется сам генетический код истории, который, если и обладает реальностью в истории, то только через формы реальности своего локального воплощения. Поэтому тот, кто игнорирует национально-локальное воплощение генетического кода истории, тот игнорирует реальность самого генетического кода истории. Вслед за этим это означает, что принципами коммунизма никак на отражается специфика субъектной основы цивилизационной исторической реальности, и прежде всего тот факт, что носителем генетического кода истории являются не классы, а этнокультурные общности людей. И, следовательно, локальные цивилизации создаются не классами, а иным, этнокультурным субъектом истории, а потому есть результат не классовой борьбы, а исторического творчества куда более фундаментального субъекта истории, в современной истории - современными нациями.
В итоге все это означает, что принципы коммунизма не считаются с самой цивилизационной логикой истории и есть попытка средствами формационного исторического развития радикально изменить саму цивилизационную историческую реальность, в частности, создать общечеловеческую, объединив людей только на основе идей социальной справедливости и социального освобождения человека. Но, во-первых, социальная справедливость, поиск и достижение ее в истории, это еще не основание для слома основ цивилизационной и национальной идентичности. Она не может достигаться посредством преодоления локально цивилизационного многообразия человечества. А во-вторых, нельзя цивилизационно объединить человечество только идеей социальной справедливости. Для такого объединения это недостаточные основания. Нельзя объединить человечество, опираясь пусть на самые достойные и прекрасные, но все-таки формационные принципы. Они не обладают цивилизационно объединительным потенциалом. Ими можно объединить людей формационно - социально, экономически, политически, но не цивилизационно, не на уровне архетипов социальности, культуры, духовности, не на уровне духовных оснований истории в основах человеческой души. Этим одна локальная цивилизация вечно будет отличаться от другой, по крайней мере, до тех пор, пока будут существовать как цивилизации.
Из всего вышеизложенного следует один и для целей настоящего исследования принципиально важный вывод. Коммунистический проект цивилизационного переустройства общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, оказался крайне неаутентичным исторической, национальной, цивилизационной специфике России. Он стал тотальным насилием над Россией. Все в ней сопротивлялось преодолению себя как России, отрицанию своих цивилизационных и национальных основ. Это обессмысливает всякую попытку представить Октябрь 1917-го, особенно в его цивилизационном измерении, как чисто русское явление, как только эпифеномен российской истории. Коммунизм - явление всемирно-историческое, с выраженной претензией на достижение всемирности истории через строительство основ новой общечеловеческой цивилизации. Октябрь 1917-го стал одним из вариантов достижения этой всемирности. Россия наложила лишь отпечаток своего цивилизационного, национального и исторического своеобразия на этот процесс. И это не могло быть иначе.
Любая локальная цивилизация - это абсолютный максимум истории. Ее нельзя преодолеть, ибо нельзя преодолеть генетического кода истории, лежащего в ее основе. Именно он и есть абсолютный максимум истории, исчезающий последним из истории и вместе с которым исчезает сама история. Вот почему все, что происходит в истории, адаптируется к особенностям локальной цивилизации, генетического кода ее истории. В любых изменениях истории он не только сохраняется, но и приспосабливает к себе, своей специфике все изменения в истории, наполняя их своим специфическим содержанием. Что, собственно, и наблюдалось на протяжении всего советского периода истории России. Это в высшей степени противоречивая история. И суть этого противоречия выражается в следующем: в Октябре 1917-го был совершен акт национального предательства по отношению к основам национальной цивилизации, а потом под давлением логики собственной истории и отношений с окружающим миром пришлось осваивать собственные архетипы социальности, культуры, духовности, предварительно измордовав их до неузнаваемости.
Вся история советского периода России - это история борьбы и трудного сочетания порой несочетаемого: утопии и реальности, желаемого и действительного, внеисторического и исторического, советского и российского, интернационального и национального, новой общечеловеческой цивилизации и русско-российской. Это история советизации России, но одновременно с этим и россиизации большевизма, советизма, коммунизма. С одной стороны, слома основ русско-российской идентичности, а с другой - их восстановления в новых и нередко в весьма деформированных формах. Это история небывалой в истории исторической кентавристики, ставшей следствием цивилизационного переворота, навязанного России Октябрем 1917-го.
Но в любом случае советский период истории не был только "черной дырой" в истории нашего Отечества. Это был период, в течение которого русско-российские цивилизационные архетипы адаптировали к себе, под основания своего бытия в истории формационный романтизм и цивилизационный утопизм большевизма. Это был период не только одних великих исторических потрясений, деформировавших саму историческую реальность и логику исторического развития России и в них основы исторической, цивилизационной и национальной идентичности. Это был период и великих исторических достижений, поставивших Россию-СССР вровень с ХХ столетием, больше того, подготовивших все необходимые условия для прорыва в ХХI век и при этом с сохранением и развитием лидерства в мировой истории на всех основных ее направлениях и во всех основных ее измерениях, включая сюда главное среди них, которое задается качеством человеческого материала истории и, прежде всего, его культурой и образованностью, способностью адекватно духовно и интеллектуально откликнуться на новые вызовы истории. Подготовить такую субъектную базу истории - это уже под стать историческому подвигу.
Однако подробный анализ всего этого не входит в основные цели и задачи настоящей работы, посвященной исследованию несколько иной проблемы - логики исторических потрясений России в XX веке и путей выхода из нее к логике национального возрождения России. Нас не интересует советский период истории России-СССР под углом зрения его очевидных достижений, и если интересует, то только в той связи, в какой исторический феномен Августа 1991-го, в частности, его историческую трагедию нельзя до конца понять, не поняв, что он стал отрицанием не только исторически мертвого, но и исторически живого и, прежде всего, тех новых цивилизационных форм существования в истории, выстраданных за почти вековое блуждание России-СССР по тропам истории XX столетия, на путях сложнейших, противоречивейших и чрезвычайно болезненных синтезов - исторических, культурных, духовных, на путях встраивания СССР в общую историю России, из которой он пытался отчаянно вырваться, особенно первые двадцать лет советской истории.
Все это стало одним из основных противоречий Августа 1991-го, с которым он вошел в историю, и которое разрушает его в истории, ибо в своем отрицании исторических итогов развития Октября 1917-го Август 1991-го преуспел больше, чем того они заслуживали. Он стал отрицанием не столько в истории, сколько снова самой истории, он стал новой, второй за XX столетие попыткой начать историю России как бы заново. И в этом процессе, в итоге исторически невнятных реформ бездарно растратил исторический потенциал развития, накопленный за советский период истории.
Но историю, как и человеческую жизнь, нельзя начать заново, ее можно лишь продолжить и, в лучшем случае, лишь в новом направлении. Есть принципиальные различия между тем, чтобы начать историю как бы заново, и тем, чтобы ее лишь продолжить в новом направлении. В первом случае речь идет о логике цивилизационного переворота, о радикальной смене генетического кода истории, цивилизационных основ бытия в истории, всей системы архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. Во втором, в случае продолжения истории лишь в новом направлении, речь идет лишь о логике изменения направления формационного прогресса или цивилизационной модернизации. Отсюда и различия в масштабах отрицания истории. В случае цивилизационного переворота отрицание нечто в истории перерастает в отрицание самой истории. Только так, через такой масштаб отрицания можно начать историю как бы заново, в итоге сменить генетический код истории и на этой основе выйти из одной локальной цивилизации и войти в другую. На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание, так как Август 1991-го начал именно с тотального отрицания советского периода истории России, с попыток придать ему цивилизационный масштаб и глубину.
Увы, но история повторилась: то остервенение, с которым советская цивилизация разрушала историческую и национальную Россию, вернулось к ней, когда она испытала на себе все "прелести" цивилизационного отрицания. Большевистские методы обращения с собственной историей не изменили своей сути, они изменили лишь свою направленность, но от этого не перестав быть большевистскими, нацеленными на разрушение основ русско-российской цивилизации. И это в то время, когда преодоление любой исторической формы и периода развития русско-российской цивилизации, в данном случае советского, не есть еще преодоление ее русско-российской сущности, во всяком случае, не должно быть. Не следует кризис части превращать в кризис всего целого, всей русско-российской цивилизации, всей ее истории. Август 1991-го не справился с искушением цивилизационного отрицания - он довел отрицание советской формы и периода в развитии русско-российской цивилизации до отрицания ее русско-российской сущности, самой России.
Можно констатировать и большее: отрицание большевизма, советизма, коммунизма - всех старых "измов", порожденных Октябрем 1917-го, всей советской истории вместе с тем сопровождалось не просто сохранением, но даже развитием, но уже в новых условиях главного момента в их сущности парадигмы вненационального отношения к России, к самим основам ее существования в истории. В связи с этим попытка вновь, но уже в конце XX века повязать Россию с вненациональными ценностями, целями и смыслами бытия нельзя квалифицировать иначе как своеобразный посткоммунистический синдром, последствие набранной за советский период истории России коммунистической инерции поведения в истории. Август 1991-го начал повторять Октябрь 1917-го в самом печальном и трагическом, исторически преступном и бессмысленном - в разрушении основ своеобразия русско-российской цивилизации, генетического кода ее истории как в русской, так и российской ее ипостасях. И это разрушение, как и после Октября 1917-го, началось с разрушения основ исторической идентичности - основы всех остальных форм идентификации в обществе и истории.
При этом на протяжении одного столетия России пришлось дважды столкнуться с попыткой переинтерпретировать и на этой основе переписать собственную историю в масштабах, разрушительных для сохранения основ исторической идентичности. Хотя в самой по себе процедуре переинтерпретации истории нет ничего неожиданного и тем более криминального. История всегда переинтерпретировалась вместе с историей, прогрессом общества и исторического познания. Дело в том, что любой факт истории состоит из факта информации, редко подлежащего изменению, и интерпретационной части, факта интерпретации, который, как правило, и подлежит изменению в процессе развития исторического познания, отражая прогресс исторических знаний. Но все дело в масштабе и направленности в изменении интерпретационной части исторических знаний. Нельзя же доводить ее до разрушения основ исторической идентичности, до предательства собственной истории, до разрушения национального в истории и исторического в нации, до преодоления национальных основ исторического самосознания - самых глубинных основ бытия человека в истории. С чем и столкнулась Россия в начале и конце XX столетия.
В начале века унижена и оболгана была дореволюционная история, настолько и так, чтобы советский период истории России мог быть представлен как закономерное и оправданное отрицание этой истории, отрицание с позиций новой, общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах классовой идентичности и исключительности, на основе осуществления исторической миссии не русского народа и союзных ему наций, а мирового пролетариата. В конце века аналогичной процедуре была подвергнута уже советская история, которая должна была предстать в качестве именно такой и только такой истории, которая подлежит отрицанию и только отрицанию, но уже с новых цивилизационных позиций, с позиций западной цивилизации, иных национальных, исторических, культурных и духовных основ, с позиций исключительности системы ценностей уже не класса, а просто иных наций, иной культуры и цивилизации. Попутно в этом процессе вновь досталось истории России до 1917-го, как подготовившей сам Октябрь 1917-го и его продолжение - историю СССР.
В итоге на рубеже XX и XXI столетий Россия оказалась с весьма запутанным историческим самосознанием. Она входит в новое, третье тысячелетие, по сути, с преданной историей, с радикально надломленными основами исторической идентичности. И если Октябрь 1917-го оторвал Россию советскую от России дооктябрьской, то Август 1991-го предпринял попытку продолжить этот процесс: оторвать Россию постсоветскую от советской и на этой основе вновь от России вообще. Логика поведения Августа 1991 в истории по отношению к отечественной истории элементарна до примитивности.
За образцы исторического бытия берутся хорошо себя зарекомендовавшие экономические, социальные, политические, культурные и духовные образцы Запада. При этом никого не волнует, что это все-таки образцы исторического бытия, выработанные и выстраданные иной культурой и цивилизацией в иной истории. Главное, что они функциональны и на их основе создана достойная человека жизнь. А потому России ничего не остается, как только просто их освоить. Для этого России предлагается вестернизироваться, то есть перестать быть Россией, освоить иную, не российскую логику бытия и развития в истории, что означает для России отказ от непрерывности собственной тысячелетней истории, собственной исторической, культурной и духовной традиции. Это неизбежно превращает и уже превратило Россию в разделенную во времени страну, основательно запутавшуюся в собственной истории. А конечный источник всего этого тот же самый, что и в Октябре 1917-го - навязывание России вместо логики цивилизационной модернизации логики цивилизационного переворота, изменение самого типа цивилизации, преодоление ее русско-российской сущности.
Август 1991-го стал новым отчуждением уже от отчужденной Октябрем 1917-го исторической реальности России в пространство еще большего отчуждения от основ исторической и национальной России - в пространство иной локальной цивилизации.
Именно здесь, в логике цивилизационного переворота, второго за одно столетие в истории России, содержится главный источник того зоологического нигилизма, который исповедуется по отношению к собственной истории. Он становится его закономерным и необходимым продолжением. В самом деле, Россию втягивают в такой масштаб и характер исторических изменений, такой формационной и цивилизационной глубины - одновременно и в новую формацию, и в новую цивилизацию, что для осуществления всего этого необходимо абсолютное преодоление всего, что противостоит такого рода изменениям, даже в прошлом. А такого рода историческим изменениям противоречит абсолютно все, и прежде всего сама история. Отсюда и масштаб, и характер исторического нигилизма.
Одно цивилизационное начало не может сосуществовать с другим в одном и том же историческом пространстве. Одно должно уступить место другому, одно из них должно победить. И для своего утверждения в истории оно нуждается в историческом оправдании и, следовательно, в дискредитации всей предшествующей истории, в представлениях о ее принципиальной порочности и неполноценности. На протяжении последнего столетия мы большей частью занимались критикой прошлого, а не наличной действительности, хотя именно она в большей степени и нуждалась в критике. При этом мы занимались критикой прошлого лишь постольку, поскольку в нашу жизнь входило его тотальное отрицание и, соответственно, когда прошлое не просто разрешали, но и понуждали критиковать.
Для всего этого вырабатывается весьма характерное отношение к пониманию собственной истории. Оно, собственно, и не является его пониманием, потому что ставится совершенно иная задача: не понять прошлое и на этой основе примириться с ним, а свести с ним счеты, отомстить ему с позиций современности, хуже того, с позиций иных цивилизационных основ и ценностей. Естественно, это не может не закончиться исторической вкусовщиной, весьма далекой от исторической истины, а в итоге разрушением прошлого как такового. Ведь современность не может быть тем, что она есть, если не опирается на адекватный себе фундамент прошлого. Разрушая его, мы разрушаем и современность, что, к слову сказать, и подтвердила наличная историческая реальность конца XX столетия в России. Как реальность, она усыхала на глазах и как раз по мере того, как из-под нее выбивалась историческая основа, ее действительные противоречия, подлинные свершения и истинный трагизм. Все это существует в ней в неразрывном единстве, как и в истории любой другой нации, и которое недопустимо разрывать, сводя историю только к какой-то одной краске, к одним процессам, будь то со знаком плюс или со знаком минус. И это в то время, когда история многомерна и абсолютно многомерна в своей многомерности, она не выносит односторонних подходов. Но именно их пытаются сделать доминирующими при осмыслении прошлого России, начисто разрушая тот баланс положительного и отрицательного, существующего в реальной истории.
Так, оттого, что мы выиграли II Мировую войну во главе с тираном, Сталиным, от этого нисколько не умаляется значимость нашей победы в мировой истории. Равным образом наша победа над фашизмом нисколько не теряет и оттого, что она далась нам ценой огромных человеческих жертв. При всех преступных политических и военных просчетах руководства СССР не следует забывать, что мы воевали все-таки против фашизма, исповедовавшего на Востоке, в отличие от Запада, войну на полное уничтожение. Следовательно, дело не только в нас и в недостатках нашего поведения в истории, но и в логике поведения нашего противника, просто освобождавшего пространство для расселения немецкой нации. На Востоке во все периоды II Мировой войны была иная война, чем на Западе - цивилизационная, не просто до военной победы, а до такой, которая стала бы прологом полного уничтожения русско-российской цивилизации, всего восточного славянства. Вот почему из 26 млн. 600 тыс. наших жертв во II Мировой войне 9,2 млн. приходится на демографические потери нашей армии, а все остальные 17,4 млн. человек на гражданское население. Но это не волнует тех, кто поставил перед собой задачу под маской псевдообъективности дискредитировать национальную историю России, в частности, на плечах борьбы со сталинизмом ворваться в святая святых национальной истории и устроить погром исторических и национальных святынь России.
В этой связи поражает характер навязываемой избирательности отношения к истории России и русской нации. В первом случае намеренно путается история вождей с историей народа и его выдающихся и просто личностей, история политического режима с историей национального государства и государственности, история классов с историей нации, история отдельного периода истории России с историей России в целом. И на этой основе ставится далеко идущая идеологическая задача: свести историю в целом к истории ее частей и посредством дискредитации части национальной истории дискредитировать все целое, всю национальную историю во всех ее основных проявлениях.
А именно, посредством дискредитации истории вождей дискредитировать историю самого народа и его лучших представителей, как живших в эту эпоху спорных вождей и только поэтому уже якобы не способных ни на что великое; посредством дискредитации политического режима дискредитировать саму идею русско-российской государственности; посредством дискредитации отдельных классов и слоев общества дискредитировать всю русскую нацию, сведя ее к люмпенизированной массе; посредством дискредитации отдельного периода в истории России дискредитировать всю ее историю, Россию как таковую. В связи с этим весьма показательным является избирательность отношения к самой логике поведения русской нации в истории, которая в этом случае увязывается с особенностями ее духовных архетипов.
В зависимости от переживаемого момента, тогда, когда ставится задача захвата власти, клеймят "рабскую душу", излишнюю покорность русского народа. Когда же, напротив, главной задачей становится удержание власти, основным объектом нападок становится непокорность русского духа, его бунтарско-анархистская и революционная составляющая. Вполне очевидно, и то и другое - заметное преувеличение того, что в действительности имеется в духовных архетипах русской нации и, соответственно, истории России, которая не была историей только рабской покорности русского народа или, напротив, историей лишь одних крестьянских войн и революций. В ней, как в истории отношений русской нации с собственным государством и властной элитой, было все, и это все определялось конкретными противоречиями конкретной исторической ситуации, тем, насколько они понуждали к покорности или протесту.
Нация живет не только исходя из своих архетипов, но и исходя из реально складывающейся исторической ситуации, на которую накладываются ее духовные архетипы, а они таковы, что не принуждают русскую нацию, будь то только к покорности или к стихии перманентного протеста. Но не вызывает сомнений другое: русские за последнюю тысячу лет мировой истории зарекомендовали себя как самая непокорная нация перед лицом внешней угрозы своей национальной самобытности и государственной независимости. Нас так никто и не сумел покорить и, прежде всего, потому, что не сумел покорить дух Великой и Святой России.
Обращает на себя внимание и другая тенденция - стремление превратить историю в современность, не современность в продолжение прошлого, а именно прошлое в своеобразное продолжение современности, в итоге представив его не таким, каким оно было и есть в своей действительной сущности, а таким, каким выгодно представить его для современности. Современность начинает формировать понимание прошлого под себя, в том числе и под свою историческую ограниченность, преходящность и даже извращенность. Ведь никто из смертных не знает наперед, было ли прошлое движением к наличной действительности или сложившиеся формы современности сами являются переходными к каким-то более фундаментальным состояниям истории. А посему прошлое может оказаться движением не к современности, а к тому, что будет за ней и ее отрицанием как современности. Кроме того, оно может быть движением к самому себе, как к прошлому, и в этом смысле принадлежать только самому себе, только прошлому, не говоря уже о том, что прошлое может быть движением и просто в никуда, но при этом быть и быть уже давним или даже недавним прошлым.
Одним словом, необходимо чувствовать самодостаточность истории и не рассматривать прошлое только в качестве нечто такого, что подготавливает современность и имеет ценность и смысл лишь в той мере, в какой они задаются современностью. В этой связи претензии современности представить все прошлое как только движение к себе, а себя абсолютной точкой отсчета всего исторического в истории не выдерживает критики. Современность всегда высвечивает в прошлом нечто новое, но не до такой степени, чтобы понимать прошлое только через призму современности. Большее из того, что является историей, принадлежит уже самой истории и должно пониматься конкретно исторически, только так и таким, как и каким оно было в прошлом, и только после этого и на основе этого еще и таким, каким оно стало для современности.
Вот почему прошлое недопустимо актуализировать в такой степени и так, чтобы сделать его фактором современности, всех общественно-политических процессов и уж тем более добиваться ответственности и некоего покаяния новых поколений за то прошлое, к которому они не имели никакого отношения, как не участвовавшие в его становлении. Ответственность за историю ложится только на те поколения нации, которые объективировали себя в этой истории и стали этой историей. В стремлении до предела актуализировать историю в современности просматривается желание превратить ее не только в средство понимания современности - не все можно объяснить прошлым и, тем более, отдаленным прошлым - сколько в средство борьбы за современность, за власть над современностью.
Именно на основе превращения истории в современность, во власть над современностью прошлое России превращается в пространство абсолютно произвольных интерпретаций, таких, которые выгодны ангажированной случайными по отношению к исторической и национальной почве России, а потому и преходящими идеями "группы товарищей", исповедующей принципы колоссальной оппозиции к России, к ее истории как российской. Отсюда и непреодолимое желание переосмыслить и переписать историю России в лучшем случае с вненациональных, в худшем - с антинациональных позиций, лишить национальную историю центров национальной, исторической, культурной и духовной консолидации и на этой основе всякой рациональной центрированности в ее понимании не как истории вообще, а все-таки как истории России. Порой закрадывается законное подозрение, что поставлена задача сознательно запутать нас в нашей собственной истории так и настолько, чтобы лишить всякой национальной ориентации в ней, а значит, и самой истории, ибо история, лишенная центров понимания себя как истории, просто перестает ею быть, перестает быть фундаментом исторического самосознания нации, вместе с разрушением которого, разрушается и сама нация.
Все это превращает нашу собственную историю в феномен с совершенно непредсказуемым прошлым и именно потому, что любая новая исторически преходящая или даже случайная политическая группировка имеет возможность делать с ним все, что ей заблагорассудится. Составной частью всех этих процессов стали процессы потери нацией веры в свое прошлое, как в нечто, что было прожито не зря и со смыслом, что в итоге обессмысливает весь исторический процесс, все историческое творчество нации. И это не менее опасно, чем потеря веры в будущее. Произвольно дискредитировав прошлое, мы разрушаем историческую память нации. Человек без прошлого способен абсолютно на все, так как ровным счетом ничто не определяет и не направляет ни его образ мысли, ни его образ действия.
Свобода от прошлого - один из самых разрушительных видов свободы, которая через разрушение прошлого в настоящем разрушает будущее, а в итоге само существование в истории. Тем самым вопрос стоит прямо и недвусмысленно - об открытой агрессии против национальной истории России, исторического самосознания нации и, следовательно, против самой нации. Целый ряд публикаций, их система и системная направленность за все годы перестройки и катастройки не дают оснований для иной их интерпретации и оценки. Однако не будем голословными.
Наиболее показательным, по-своему знаковым в рассматриваемом аспекте вопроса может служить историософское творчество К.М. Кантора, в частности, его концепция "дезинтеграционно-интеграционной спирали всемирной истории". Мягко говоря, "исторические неожиданности" здесь поджидают если не на каждой строке, то уж точно в каждом абзаце. Оказывается, русские казаки это "наполовину, а то и целиком обрусевшие половцы", а российский абсолютизм отличается от европейского тем, что последний "не вел к полной нивелировке всех земель этих стран. В России же социокультурная структура становилась такой же однообразно-плоской, как Среднерусская равнина".