С поразительным хладнокровием, с хорошо организованных и скоординированных антинациональных позиций в качестве главной исторической задачи переживаемого момента истории России вновь ставятся цели и задачи нового цивилизационного переворота. России, оказывается, предстоит "пережить самую драматическую эпоху своей многовековой истории - ломку архетипа (выделено мной.- К.Н.), связанную с необходимостью отказа от устойчивых в течение сотен лет архетипических реакций"1. Знаменем этой ломки неизбежно становится тотальная борьба с ценностями традиционализма, с самой возможностью исторической преемственности в пределах истории России. Ибо "ломка архетипа", как часть цивилизационного проекта по изменению исторической реальности России, может состояться только на основе преодоления ее и как реальности, и как исторической и, следовательно, как российской. Это добавляет повышенную и вполне оправданную подозрительность по отношению ко всем попыткам представить традиционную русскую культуру как "пережиток феодализма, подавляющий личностное самосознание".
Борьба за это "личностное самосознание" на просторах постсоветской России вообще превратилась в странную самоцель и вслед за этим в борьбу с ценностями исторической и национальной идентичности, с основами всякого исторического и национального бытия в России. В итоге это не могло не завершиться борьбой с самим подлинно личностным самосознанием в России, ибо оно ни как подлинное, ни как личностное не может состояться вне исторических и национальных основ своего бытия. Тем удивительнее, что автор выше цитированных строк не скрывает своего раздражения по поводу до сих пор не прекращающихся попыток "сформулировать пресловутую "русскую идею", содержание которой ищут в допетровском ...прошлом, заключая, что господствующие в нем православие и самодержавие ...и определяют характер российской интеллигенции".
Но в том-то и дело, что характер не только российской и в ней русской интеллигенции, но и русской нации в целом определяется всей историей России и всем, что было в истории России, в частности, и за советский период ее развития, с его стандартами внеисторического и вненационального отношения к собственной истории и нации - отношения, так сказать, "по избранным местам", с кристально чистых классовых позиций. Классические образцы именно такого отношения к истории России, правда, с несколько иных и в лучшем случае вненациональных позиций в данном случае и демонстрирует автор, считая недопустимым "двигаться вперед с головой, повернутой назад, оправдываясь красивыми формулами "верности традициям", "памяти предков", "национальной идентификации"1.
Но если нет "верности традициям", "памяти предков", "национальной идентификации", то верностью чему, памятью чего, ценностями идентичности какой нации и какой истории все это становится? Верностью ни к чему, памятью ничего, никакими ценностями идентичности - ничем и ни в какой истории - вот чем становится идея "ломки архетипа", отказ от ценностей традиции и традиционализма. Это часть проекта не исторической модернизации России, а ее исторической деморализации, ибо "которая земля переставляет свои обычаи, та земля долго не стоит".
В конце концов, надо считаться и с опытом истории, пытаться извлекать из него поучительные уроки. Ведь одна такая эпоха "ломки архетипа" в истории России в ХХ столетии уже состоялась и была связана с большевизацией России, с попыткой преодоления ее в истории в качестве России, втянувшей и страну, и нацию в невиданные потрясения цивилизационных основ ее бытия в истории. Так, может, хватит экспериментов над русской и союзными ей нациями, над национальными архетипическими основами их бытия в истории, хватит потрясений, обусловленных целями и задачами цивилизационного переворота. Может, все-таки сделать правильные выводы из собственной истории: дать возможность и стране, и нации начать жить ценностями собственной идентичности - национальной, исторической, цивилизационной, развиваться через их саморазвитие, а не через их преодоление в истории.
Тем более что национальные архетипы как национальные не преодолеваются в принципе. Это феномены, с которыми живут и умирают, больше того, за которые умирают, ибо это последние основания всякого бытия в истории, их национальные святыни. Они могут модернизироваться, но никак не преодолеваться, ибо с их преодолением преодолевается исторический субъект их носитель в истории и, следовательно, сама история. Вот почему всякое посягательство на ценности национальной идентичности в истории есть посягательство на сами основы бытия нации в истории. Ломка архетипов - это отказ от ценностей национальной идентичности - процесс, расчищающий геополитическое пространство для других наций, превращающий геоисторическое пространство в пространство господства других наций и культур, в другое цивилизационное пространство. Это процесс, завершающийся превращением национального субъекта в истории в этнографический материал для истории других наций и культур. Вот чем в итоге завершается "отказ от устойчивых в течение сотен лет архетипических реакций" - национальным и историческим предательством.
Но есть и другая цивилизационная тенденция в историческом развитии современной России - национальная. В ее пределах критическое отношение к коммунистическому периоду цивилизационного развития России (и не только к нему) не доводится до его тотального отрицания. Отрицанию подлежат лишь наиболее одиозные составляющие как самого коммунистического исторического проекта преобразования человечества и его истории, так и результаты его осуществления в России, и прежде всего те, с которыми связан слом национальной, цивилизационной и исторической идентичности России и в ней русской нации. По сути, ставится задача преодоления не самой исторической реальности, того, что уже ушло в историю. Здесь главная цель заключается в нечто принципиально другом - в том, чтобы примириться с ней как с историей - и с хорошим, и плохим в ней как, в конце концов, и с хорошим, и плохим в своей собственной истории, из которой следует извлекать уроки, но которой бессмысленно мстить и тем более пытаться преодолеть как историю.
А посему главная задача в отношении к собственной истории мыслится совершенно иначе - как задача преодоления такого отношения к ней, которое всякий раз на крутом ее переломе, провоцирует попытки выхода из нее как из национальной истории в пространство принципиально иной цивилизации и вненационального исторического развития. Здесь отрицание того, что уже ушло В историю, не доводится до попыток выйти ИЗ самой истории, до отрицания полноценности и цивилизационной продуктивности всех предшествующих цивилизационных периодов в истории России, самого типа и направленности цивилизационного развития России, базовых основ ее идентичности в истории. Напротив, ставится задача восстановления исторической преемственности в ее подлинных смыслах и исчерпывающем объеме между всеми цивилизационными периодами в развитии России, самого типа и направленности цивилизационного развития России в качестве России и, следовательно, русско-российских основ национальной идентичности и национального бытия в истории.
Таким образом, вся история России - это история поиска, хаотизации, разрушения, отстаивания и развития своей идентичности - исторической, цивилизационной, национальной. События ХХ века - и его начала, и его конца - это кульминационная точка всех этих процессов, в которой национальная составляющая истории играет особую роль, определяя его основного субъекта, базовую цивилизационную логику развития и основы идентичности русско-российской цивилизации, ее самые сакраментальные цели, ценности и смыслы бытия в истории. Ибо нельзя быть в истории, не будучи в ней в качестве субъекта-нации, в качестве национального субъекта. Всякая попытка выйти из субъектной основы истории в качестве нации, преодолеть себя в ней в качестве национального субъекта равносильна историческому суициду, попытке выйти из самой истории, преодолеть ее как историю.
Равным образом нельзя обрести цивилизационной идентичности, не обретя национальной, и наоборот, ибо цивилизационное и национальное в истории сообщающиеся сосуды истории, одно живет продолжением и выражением другого. Вот почему цивилизационное в истории тем больше становится цивилизационным чем больше становится национальным, а национальное, тем больше развивает себя как национальное, чем больше воплощает себя в формах локальности той или иной цивилизации, чем больше достигает цивилизационного выражения. Локальная цивилизация - это система архетипов социальности, культуры, духовности и специфический способ их объективации в истории, который становится тем больше цивилизационным, чем больше подчинен целям и задачам национального развития.
Какая же из этих двух тенденций в цивилизационном развитии современной России обладает большей реальностью? По всей видимости, все-таки та, которая обладает большей историчностью, в большей мере укоренена в истории и обусловлена всей историей, в полной мере соответствует основам национальной идентичности России-цивилизации и перспективам ее развития как России. Опыт истории России, особенно за ХХ столетие и особенно в его начале и конце, доказал: Россия принципиально нереформируема вненациональными средствами. Все реформы в России обречены, если не являются реформами России и для России. Проблемы, которые стоят перед Россией, нельзя решить за счет превращения России в НЕ-Россию, за счет выталкивания ее из самой себя как России в пространство некой иной, пусть и самой прекрасной, но все-таки иной цивилизации. Нельзя реформировать Россию на основе слома всех форм ее идентичности в истории.
Все это только утяжелит груз ее исторических проблем, так как придется решать еще и проблемы обретения этих новых форм идентичности в истории и осваивать их, проходя через цивилизационный и национальный хаос, через цивилизационные потрясения в истории. И именно в этих потрясениях, как ни в каких других, обнаружится очевидное и без этих потрясений: всякое умаление национальных ценностей, ценностей одной нации в одном историческом пространстве ведет к тому, что их место в этом же пространстве занимают другие национальные ценности, ценности других наций. Свято место пусто не бывает, и оно осваивается иными святынями, святынями иных цивилизаций и культур. Так начинается денационализация, бегство нации от своей исторической и национальной идентичности в пространство иной цивилизации и истории, так начинается исторический коллапс нации.
Вместе с тем сказанное - это не призыв к абсолютной автаркии России в мировой истории, оно не означает, что Россия развивается или должна развиваться по каким-то только ей одной присущим законам истории, вне связи с другими цивилизациями и культурами. Но также очевидно и другое: то, что Россия не идет по истории каким-то своим абсолютно самобытным путем, а воспроизводит в своих национальных формах бытия в истории логику всемирно-исторического развития, больше того, в своих собственных национальных интересах просто обязана развиваться в глубокой связи со всем миром и прежде всего с Европой - все это еще не значит, что она, как Россия, должна в своем историческом развитии воспроизводить логику истории других стран. Так не бывает в истории, чтобы в ней проживалась чужая история. Но, как это ни странно, именно такой образ поведения в истории упорно навязывается России. Ее постоянно вталкивают в пространство эпигонствующего развития в истории, вплоть до проживания своей истории по логике чужой истории, по логике ценностей и смыслов бытия, выстраданных не своей, а чужой историей.
Вместо того чтобы использовать национальную почву и традиции для модернизации страны, мы начинаем ломать национальную почву и традиции, пытаясь их приспособить к целям и задачам формационной модернизации. Так историческая телега ставится впереди исторической лошади, так извращаются подлинные и вечные приоритеты истории, ибо модернизационные реформы приходят и уходят, а Россия остается, должна оставаться Россией. В конце концов, любая историческая модернизация России - это модернизация России и для России, а не нечто другого, и тем более не для перехода в нечто иное, России в НЕ-Россию.
России необходимо утверждать себя в мировой истории в качестве России, развиваться посредством саморазвития генетического кода собственной истории, а не посредством его слома или хаотизации. Нельзя стать иной личностью, если ты уже определенная личность. В этой попытке можно только шизофренизировать ее. Что мы и проделываем по отношению к собственной стране, пытаясь разрушить национальное в истории и историческое в нации, а в итоге базовые формы идентичности России и в ней русской нации. Так в процессе перестройки и катастройки мы пришли к новым формам цивилизационной деградации России. И это закономерно, так как искали основы возрождения России не в России, а в закономерностях, базовых ценностях и смыслах бытия иной локальной цивилизации и иных культур.
Все это актуализирует проблему природы исторических заимствований в историческом развитии России. Дело в том, что на рубеже 80-90-х годов в российское общество был вброшен и, что самое главное и трагическое, обществом с энтузиазмом подхвачен до предела примитивизированный лозунг, который, несмотря на это, был призван отразить чуть ли не главную задачу переживаемого момента истории России: для решения донельзя запущенных прежним политическим режимом проблем исторического развития России в ней незачем второй раз изобретать велосипед, достаточно взять его готовую модель у западной цивилизации.
Что касается велосипеда, как, впрочем, и любого другого технического изобретения, то, действительно, нет никакой необходимости в его повторном изобретении, хотя может сохраниться потребность в его совершенствовании. Нет потребности и в повторном переоткрытии и законов природы, если они уже открыты. Но речь идет о социокультурных технологиях, о духовных, социальных, культурных и исторических принципах, на которых базирует свое бытие та или иная локальная цивилизация, о специфике самого способа бытия в истории, о самом цивилизационном типе развития в истории, что в готовом виде невозможно, подобно велосипеду, заимствовать из недр другой цивилизации. Для всего, этого, по крайней мере, необходимо быть частью локальности этой цивилизации, заново пережить свою историю, культуру и духовность и при этом так и только так, как их пережила соответствующая цивилизация, что невозможно в принципе.
Таким образом, первое, что необходимо констатировать, это то различие, которое существует между заимствованием технологическим, научным, бытовым и т.д., и заимствованием самих основ строения цивилизации, архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории, самого типа цивилизационного бытия и развития. Между всем этим есть принципиальные различия в характере, масштабе и глубине заимствования: одно дело просто технологии, а другое дело социокультурные технологии, тем более святая святых, ценность всех ценностей любой цивилизации - духовные основы истории в основах души каждого человека. Принимая в состав своего исторического бытия новые средства труда, элементы нового, более цивилизованного быта, необязательно вместе с этими предметами принимать и новые общественные институты, идеи, сам этос. Никакие новые заимствования банальностей нашей жизни не должны сопровождаться разрушением цивилизационных, культурных и духовных основ бытия нации в истории, основ ее национальной идентичности. У каждой нации, культуры, цивилизации есть чему учиться, но это еще не основание для того, чтобы превращаться в другую нацию, культуру, цивилизацию.
Подчеркнем особо: и архетипы можно видоизменить (не изменить, коль скоро они уже сложились, их уже нельзя изменить, их можно только видоизменить, модернизировать), но для этого необходимы сверхсерьезные основания, а не только сознание нашей несхожести с теми, у кого на данном этапе исторического развития что-то лучше получается в историческом творчестве. Не можем же мы стать японцами и Японией только для того, чтобы достичь японских показателей производительности труда. Для достижения этого необходимо использовать собственный архетипический потенциал развития, а не искать ему замены. Не стоит шизофренизировать цели и задачи исторического творчества на евразийских просторах России, не стоит навязывать стране и нации цели и задачи цивилизационного переворота только для того, чтобы решать проблемы обретения новых формационных качеств общества, и тем более новых бытовых стандартов жизни, новых и более комфортных банальностей повседневного существования.
Недопустимо путать цели и средства исторической модернизации. В пространство целей любой исторической модернизации входит только Россия, решение задач сохранения и превращения ее в Великую Россию. В пространство средств - все остальное. А посему всякое заимствование в истории было, есть и должно оставаться только преходящим средством саморазвития России и ничем более. Всякая попытка стать нечто большим, чем только средством саморазвития России-цивилизации, должно превращать всякое заимствование в абсолютное ничто. Нам не нужно то, что разрушает нас как Россию.
Есть качественная грань в процессе взаимодействия и взаимовлияния культур и цивилизаций, которую ни при каких обстоятельствах нельзя переходить,- это грань сохранения национальной и исторической идентичности, основ национальной культуры и цивилизации, перспектив их развития. В противном случае вместе с нововведениями, затрагивающими основы национальной культуры и цивилизации, будет введен и ген их разрушения. Вслед за этим нация входит в период исторической смуты, духовной и исторической дезориентации, от которой неотделимы великие исторические потрясения.
В этом отношении весьма показательным является исторический опыт Японии, ее отношений с западной цивилизацией. На протяжении последних полутора столетий, в отличие от всех предшествующих, Япония живет в историческом режиме постоянных заимствований - культурных, научных, технологических, социальных, экономических, политических, но ни в какой мере не допускает, чтобы они позволили превратить ее в нечто, что отдалило бы ее от основ ее национальной культуры и цивилизации, от базовых оснований ее национальной и исторической идентичности. Ведь речь шла всего лишь о модернизации страны, японской цивилизации, а не о том, чтобы превратить ее в другую страну, в иную цивилизацию. И дело не могло обстоять иначе, так как для японской интеллигенции, а уж тем более для японской политической элиты Япония - это Япония, а не "эта страна". Они не позволили на протяжении целых полутора столетий в процессе модернизации страны ни разу навязать ей цивилизационный переворот, тех изменений, которые коснулись бы генетического кода истории Японии, духовных основ истории в основах души каждого японца, национальной иерархии ценностей и символов веры, самого способа проживания Японией своей истории, культуры, социальности и духовности.
В связи с этим отнюдь не случайно, что Японии полностью удались процессы исторической модернизации. А они, думается, потому и удались полностью, что их полностью удалось совместить со спецификой японской цивилизации и культуры. Они не стали сломом самой японской цивилизации и культуры, ибо были, есть и остаются средством, а не целью бытия Японии в истории, средством ее модернизации как Японии, а не превращение в нечто иное. Японский дух был, есть и остается хозяином у себя дома, задающим все параметры и определяющим саму направленность модернизационных процессов в Японии как национально ориентированных процессов, аутентичных генетическому коду локальности японской цивилизации. Это во многом упростило решение проблем исторической модернизации страны и, главное, позволило обойтись без великой духовной смуты и исторических потрясений, без национальной и исторической дезориентации и деморализации нации, которые начинаются там и тогда, где и когда ей навязываются не просто процессы модернизации, а цивилизационного переворота, бегство от основ своей национальной культуры и цивилизации.
В России произошло все с точностью наоборот. И это не случайно, так как в ней, в структуре ее исторического самосознания и действия на постоянной основе доминирует одна и та же и, надо признать, весьма разрушительная для основ ее существования в истории интенция: что бы ни делать, всегда делать с оглядкой на сторону, делать по идеалу, заимствованному со стороны, а не взращенному и выстраданному собственной исторической и национальной почвой. А эта интенция доминирует в России по одной простой причине - по причине доминирования в России, в субъектной основе ее исторического творчества вненационального субъекта, до конца не идентифицирующего себя с исторической и национальной Россией. Вот почему любая проблема модернизации страны, чуть ли не заимствование новой модели велосипеда совмещается с самым крутым цивилизационным переворотом, со сломом базовых структур идентичности России и в ней русской нации.
Русский дух далеко не во всем, не всегда и не до конца является хозяином у себя в собственном доме, а потому не определяет основные параметры и направленность модернизационных процессов в России, не доводит их до подлинно национальной ориентации, аутентичной генетическому коду локальности русско-российской цивилизации. Это до предела усложняет решение проблем исторической модернизации страны, порождает духовную и историческую смуту, втягивая страну и нацию в процессы цивилизационной деградации основ локальности русско-российской цивилизации.
В итоге вместо реальности исторической модернизации мы получаем реальность цивилизационного переворота. И все это происходит потому, что вненациональная Россия придает совершенно иной, извращенный смысл самой идее исторической модернизации России, самому идеалу бытия России в культурном универсуме человечества, месту и значению самой процедуре заимствования и заимствованным историческим и культурным ценностям в структуре национальных ценностей самой России. В самом деле, для того, чтобы модернизировать Россию и при этом на постоянной основе, необходимы заимствования, начиная от бытовых и технологических и кончая культурными и духовными. Ни одна нация, ни одна локальная цивилизация не обладают творческим потенциалом и средствами для достижения значимых результатов по всем направлениям исторического, культурного и духовного творчества. Каждая нация ограничена в самой себе, в своей истории, культуре, духовности, не может стать всем человечеством, а потому каждая нация живет взаимодополняющими способностями и возможностями друг друга.
С этим связан сам феномен многообразия локальных цивилизаций и культур, само этническое и национальное многообразие истории, которое лежит в основе стабильности такой сверхсложной системы как человечество, и его всемирной истории, ибо только через многообразие форм и результатов цивилизационного и культурного творчества человечества обеспечивается стабильность его бытия как человеческого. С принципиальной ограниченностью всякого национального начала в истории связан и сам феномен заимствования в истории, он следствие бытия человечества по логике взаимодополняющих способностей, по логике преодоления своей ограниченности в истории за счет творческого потенциала культуры иных наций и цивилизаций. Но для того, чтобы заимствовать, необходимо жить в культурном универсуме, облучать и обогащать себя культурой всего человечества. Нельзя быть частью человечества, не живя в человечестве и всем в человечестве. Одно неотделимо от другого. Но в условиях России все эти сами по себе очевидные истины приобретают эффект обратного и чрезвычайно разрушительного действия для основ исторического бытия России.
Во что превращается идеал жизни в культурном универсуме человечества? В идеал слома основ своей идентичности - цивилизационной, культурной, духовной, в идеал бытия в истории либо по логике бытия иных цивилизаций, культур, наций, либо по логике бытия всего человечества, по логике абстракций от общечеловеческого бытия, разрушительных для основ всякого национального бытия. Во что превращаются заимствованные исторические и культурные ценности в пространстве национального бытия России? В источник национального раскола нации на национальную и вненациональную Россию и только потому, что их не адаптируют к национальным ценностям, не встраивают в их иерархию, а пытаются придать им самостоятельное значение и бытие и, даже сверх и хуже того, именно ими, заимствованными ценностями заменить национальные, тем самым разрушая исторически сложившуюся систему ценностей идентичности, их национальную суть.
Во что превращается сама процедура заимствования? В процедуру доказательства неполноценности собственной истории и нередко на всю ее историческую глубину и в базовых формах своего проявления, в процедуру дискредитации цивилизационных и культурных основ России, самого типа исторического развития, в предательство избранного не нами, а нашими предками самого способа бытия в истории, его национальной сущности. Во что превращается сама историческая модернизация? В полномасштабный цивилизационный переворот, в попытку выйти из России-цивилизации в пространство локальности иной цивилизации, в попытку расправиться с генетическим кодом собственной истории чуть ли не как с главным врагом в собственной стране, и уж точно как с главным препятствием на пути исторической модернизации страны. В итоге все это заканчивается тем, чем не может не закончится - предательством, историческим предательством нации и национальным предательством истории, вследствие чего история оказывается без нации, а нация без истории.
На все это стоит обратить особое внимание перед множащимися фактами новых цивилизационных экзерсисов на почве понимания основ цивилизационной идентичности России, заявивших о себе с начала 90-х годов, в которых с опорой на специфически препарированную историю России, препарированную с евроцентристских позиций, предпринимается попытка обоснования необходимости слома цивилизационной идентичности России, преодоления ее национальной, русско-российской составляющей. Как правило, это обосновывается интересами исторического прогресса России. Но, спрашивается, в интересах какого прогресса и, главное, какой России может быть слом национальной и цивилизационной идентичности России? Ответ очевиден: не русской и не российской, а вненациональной России. Всякий прогресс в России становится реакционным и разрушительным, если он разрушает основы национальной и цивилизационной идентичности России, становится средством ее преодоления в истории как России, направлен против основ ее национального бытия в истории.
Казалось бы, это историческая аксиома, а потому не требующая доказательств. Однако практика свидетельствует как раз об обратном - о наличии в России массовой оппозиции по отношению как раз к такой аксиоматической позиции. Одним из частных случаев ее проявления может служить исследование ранее уже цитированного автора, претендующего на цивилизационное прочтение всей истории России, на цивилизационную интерпретацию самого феномена России в мировом сообществе цивилизаций. Но то, как это делается, заслуживает дополнительного внимания, так как позволяет, во-первых, осознать, что в рамках цивилизационного подхода к пониманию истории не все возможно. Методология этого подхода содержит в себе принципиальные ограничения на возможность познавательного произвола в понимании цивилизационной логики истории. А, во-вторых, позволяет еще раз проявиться тому, как новейшая политическая конъюнктура сказывается на любой логике понимания истории, способна подчинить ее целям и задачам произвольного понимания истории.
Напомним, в данном случае концептуальную основу понимания цивилизационного феномена России, его специфики образует представление, согласно которому "Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций в чистом виде", так как "представляет собой цивилизационно неоднородное общество, ...особый, исторически сложившийся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития". Расположенная между двумя мощными центрами цивилизационного влияния - Востоком и Западом, Россия "включает в свой состав народы, развивающиеся как по западному, так и восточному варианту. Неизбежно в российском обществе складывалось как западное, так и восточное влияние", которое при крутых поворотах истории "сдвигали" страну то ближе к Западу, то ближе к Востоку, что превращало Россию в вечно "дрейфующее общество" на перекрестке цивилизационных магнитных полей"1 (курсив мой.- Н.К.).
Такая цивилизационная интерпретация феномена России, с одной стороны, констатирует действительные цивилизационные особенности России, но с другой - придает им явно преувеличенное значение, которое в итоге приводит к отрицанию за Россией цивилизационной самодостаточности, реальности самого феномена российскости как цивилизационного, российской составляющей в основе России-цивилизации. Россия оказывается цивилизационно безосновным феноменом. Но это далеко не так, а точнее - вовсе не так. К уже сказанному по этому поводу в самом начале этой главы необходимо добавить следующее.
Первое. Явно преувеличивается цивилизационная неоднородность России. Это стало особенно заметно в современных условиях, в условиях исторического одиночества России, которое, однако, вскрыло реальность мощного русско-российского цивилизационного ядра не только в предшествующих формах цивилизационного бытия России в истории, но и на геополитическом пространстве распавшегося СССР. Оно продолжает оставаться в цивилизационном отношении русско-российским, и выход из него достаточно болезненно переживается почти всеми бывшими республиками СССР. Именно оно, как цивилизационное, собственно, и стягивало вокруг себя и цивилизационно организовывало евразийское пространство России в российское историческое и геополитическое пространство. Не будь его, не было бы ни этого пространства, ни, следовательно, самой России. Так не бывает в истории, чтобы тысячу или полтысячи лет, смотря о каком геополитическом пространстве России идет речь, огромные евразийские просторы России интегрировались бы "дрейфующим обществом", лишенным своих собственных цивилизационных основ бытия в истории, не объединялись бы на русско-российской цивилизационной основе.
Второе. Россия никогда не была "конгломератом народов". Это была и есть целостная органическая этнокультурная система на базе восточнославянского этнического и культурного единства. Эта система не была этнокультурной случайностью, неким побочным продуктом мировых цивилизационных процессов. Она стала необходимым выражением закономерностей евразийских этнокультурных синтезов с их финно-угорской и тюркской составляющими. И главное, в ней всегда была доминирующая восточнославянская основа, которая на всех этапах развития России предопределяла ее русско-российскую этнокультурную суть.
Третье. Включая в себя народы, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту, Россия все-таки развивалась по русско-российскому варианту цивилизационного развития в истории. Всякое влияние на себя Россия перерабатывала в Россию, в русско-российский цивилизационный феномен и стандарт. И опять-таки, главное, занимая центральные просторы Евразии, геополитически располагаясь между двумя мощными центрами цивилизационного влияния - Западом и Востоком, Россия вместе с тем имела дело всегда с периферией восточных цивилизаций. Уже только поэтому она и не могла стать объектом мощного цивилизационого влияния Востока. О каком "сдвиге" в сторону Востока и какого Востока может идти речь в истории России конфуцианского, синтоистского, буддийского, индуистского, исламского? Вопрос, как мы видим, риторический, а потому настоятельно требующий снять особую остроту вопроса о каких-то особых масштабах влияния Востока на Россию. Если же речь идет о влиянии языческой стихии "Степи", то и его не стоит преувеличивать, тем более что в большей своей составляющей оно теряется в истории, а потому, если и сохранилось, то уже давно приняло формы русско-российского цивилизационного бытия, цивилизационную сущность российскости.
Справедливость сказанного во многом касается и специфического ордынского влияния на Россию. Его не стоит преувеличивать или преуменьшать, но в любом случае оно было и с точки зрения своих цивилизационных и культурных последствий носило весьма противоречивый характер. Из многообразия этих последствий отметим только несколько, имеющих для целей настоящего исследования принципиальное значение и мимо которых нельзя пройти, пытаясь разобраться в сущности цивилизационного феномена России.
Во-первых, татаро-монгольское иго все-таки было игом. Сметая все на своем пути, орды Батыя выжгли и практически уничтожили Киевскую Русь - всю цивилизационную инфраструктуру. Она была варваризирована. На два с лишним столетия было задержано историческое развитие страны. В течение всего этого времени на постоянной основе обескровливались все основные экономические источники исторического развития. Страна лишалась их посредством изъятия материальных итогов развития в пользу завоевателей. И именно потому, что татаро-монгольское нашествие было завоеванием, именно поэтому отношения с Ордой не носили цивилизационно, культурно и духовно сближающий характер. Это были отношения как с завоевателями, а не как с субъектами культуртрегерства.
Во-вторых, татаро-монгольский погром стал причиной выхода России из европейского цивилизационного пространства. До него Россия была ближе к Европе, развивалась со своей и все нараставшей спецификой, но все-таки в одном типе и логике европейского цивилизационного развития. После татаро-монгольского нашествия Россия окончательно вошла в пространство иного цивилизационного бытия, с иной системой исторических вызовов, которых не было у Европы, но ответы на которые всякий раз усиливали локально цивилизационное своеобразие России. Подчеркнем, оно было не лучше и не хуже, оно стало просто иным - пространством иного цивилизационного бытия и развития, в котором в итоге и сформировался цивилизационный феномен и российскости, и русскости.
В-третьих, Киевская Русь - развитая аграрная цивилизация с выраженными элементами урбанизма, основанная на принципе окультуривания пространства, столкнулась со скотоводческой цивилизацией, базирующейся на исчерпании ресурсов без дальнейшего их воспроизводства. При этом на принципиально разных материальных основах цивилизации базировались принципиально разные духовные архетипы, обусловленные разными религиозными системами, лежащими в основе этнического мировоззрения - восточным христианством и символами языческого поклонения. А потому и мироощущение, и мировосприятие, и миропонимание обусловливались разной системой духовных абсолютов, что сформировало совершенно различные системы стереотипов понимания, отношения и поведения в мире. Все это усиливало цивилизационную несовместимость, проявившуюся, ко всему прочему, и в уровне цивилизационного развития, что в итоге объективно затрудняло межцивилизационное взаимодействие. Не случайно главным принципом во взаимоотношении Руси и Орды стало цивилизационное сосуществование, а не взаимодействие. Русь представляла для Орды экономический, а не культурный и духовный интерес, а Орда для Руси вообще по большей части никакого интереса. По этой причине цивилизационное взаимовлияние было невелико.
В-четвертых, но оно все-таки было и для Руси в основном сосредоточилось в системе общественного управления. Собственно русская система общественного управления в период вассальной зависимости от Золотой Орды была разрушена, и ее воссоздание шло в интересах Орды, воспроизводившей на просторах поверженной Киевской Руси все прелести восточной деспотии, с такими ее типичными чертами, как абсолютное всевластие деспота, полное пренебрежение интересами личности, полная бесконтрольность и безответственность управления, позволявшая в любых масштабах дистанцироваться от народа и его интересов, навязывание системы отношений власти и подчиненных не по принципу наделения и защиты их прав, а по принципу наделения их обязанностями, за несение и исполнение которых полагалось "государево жалование". С течением времени эти нормы управления обществом вошли в кровь и плоть общества, обросли спецификой российской ментальности, став ведущими императивами долженствования в системе управления в России.
Таким образом, нет достаточных оснований говорить о равномощности влияния Востока и Запада на Россию. Главные цивилизационные потоки влияния на Россию шли все-таки с Запада. И этому в определяющей мере способствовало два обстоятельства: главное и основное - принадлежность России к христианскому цивилизационному универсуму и цивилизованная продвинутость Запада на острие формационного прогресса, что делало естественным цивилизационные заимствования, которые, как правило, идут по линии влияния исторически более развитого социума на менее развитый, а не наоборот. В этой связи отнюдь не случайно, что при крутых поворотах истории, при выборе новой исторической судьбы, новых ценностей идентичности, цивилизационных идеалов, культурных и духовных абсолютов, исторические вихри, если и "сдвигали" страну, то это был сдвиг всегда в сторону Запада.
Так было при Петре I, так было и в Октябре 1917-го, сблизившего Россию с социалистической Европой, ее социал-демократической частью, так стало и в Августе 1991-го. В этом смысле, если Россия и "дрейфовала" в цивилизационных потоках истории, то преимущественно между собой как Россией и Западом, а не между Западом и Востоком. Основным движущим цивилизационным противоречием России было и остается противоречие между Россией и Западом, а не между Востоком и Западом в России. То, что делает Россию не похожей на Запад и цивилизационно специфицирует ее как Россию, связано не столько с присутствием некоего "внутреннего Востока" в России, пресловутой азиатчины, сколько с самой Россией - и хорошим, и плохим - но в ней как в России.
Четвертое. Все это ставит под сомнение основную авторскую идею о России, как о неком "дрейфующем обществе" на перекрестке цивилизационных магнитных полей Запада и Востока. Цивилизационную неустойчивость России, как следствие ее особой близости к западной цивилизации и постоянно, в силу уже только геополитической, а потому и исторической близости находящейся под ее мощным культурным и духовным облучением, также не стоит преувеличивать. Это облучение сказывалось на цивилизационной стабильности России, в крайних случаях приводило к слому цивилизационной идентичности России, но никогда не приводило к превращению России в НЕ Россию. Во всех исторических ситуациях цивилизационного дрейфа Россия в конечном итоге дрейфовала к себе как к России, всякий раз на новом уровне и в новых исторических условиях осознавая свою цивилизационную неидентичность Западу.
Таким образом, введением концепта "дрейфующего общества" центр тяжести в понимании основ цивилизационной идентичности России смещается в сторону от ее русско-российской сущности в сферу цивилизационной маргинальности, в пространство межцивилизационного бытия, в котором, как в пространстве маргинальности, нельзя быть локальной цивилизацией, можно только имитировать формы ее бытия. Тем самым радикально деформируется понимание действительного места России-цивилизации в мировом сообществе цивилизаций, которое достигается через признание реальности ее русско-российской сущности. Ее игнорирование на протяжении всего исследования носит не случайный характер.
Судя по всему, это принципиальная позиция автора, весьма далекая от принципов научного анализа, ибо как можно игнорировать то, что составляет сущность всего в России и самой России. Как можно игнорировать реальность национальной и исторической России. При всех исторических потрясениях России ее русско-российская сущность всегда сохранялась, благодаря чему сохранялась и Россия. Она, эта сущность - последний духовный оплот России, с падением которого падет и сама Россия. И надо иметь очень большое и специфическое желание, чтобы, исследуя Россию как цивилизационный феномен, не заметить ее русско-российской сущности и всю цивилизационную специфику России свести к концепту "дрейфующего общества".
Вместе с тем автор совершенно справедливо констатирует факт цивилизационного раскола России, что как ничто другое в истории России, подтверждает не только цивилизационную нестабильность России-цивилизации, но и источники этой не стабильности - наличие в России цивилизационного субъекта не до конца идентифицирующего себя с Россией,- вненационального субъекта. Но этому факту дается несколько неожиданная интерпретация, которая, впрочем, хорошо гармонирует с общей авторской логикой цивилизационного подхода к феномену России. И эта неожиданность обнаруживается уже в самой терминологии, с помощью которой осмысливается природа цивилизационного раскола России: в нем национальная и историческая "почва" России противопоставляется "цивилизации", под которой понимается Запад и европейский цивилизационный способ бытия в истории.
Тем самым "почва" разводится с "цивилизацией" уже на уровне первичных терминов, уже здесь задается программа на несовместимость русско-российских начал в истории с цивилизационными. "Почва" не есть "цивилизация", это другой путь в истории, а посему "либо "почва" и значит, скатывание к восточному типу развития, ...либо европейский путь и тогда - отказ от московских традиций и возрождение традиций Киевской Руси, республиканского Новгорода, усвоение того, что проделано Европой. ...Почти 300 лет Россия решает эту проблему". Такая постановка и такое решение проблемы цивилизационного раскола России вызывает системное возражение.
1. Не выдерживает критики противопоставление "почвы" и "цивилизации". Мягко говоря, такое противопоставление не точно. "Почва" и есть "цивилизация", только она и образует подлинное основание цивилизационного бытия в истории. У той же европейской цивилизации своя этнокультурная почва, благодаря которой она есть цивилизация. Цивилизация всегда почвенна - это воплощение духа этноса, его национальной почвы. Беспочвенная цивилизация - это существование без сущности, несуществующая сущность, так как цивилизация вырастает из самобытных культурных и духовных основ бытия этнокультурной общности в истории и есть специфический способ их бытия в истории. Это система архетипов социальности, культуры, духовности, своими корнями глубоко уходящая в национальную почву истории. По этой причине всякое противопоставление "почвы" и "цивилизации" по признаку нецивилизованности первой и цивилизованности второй носит явно искусственный характер, связанный больше с авторской позицией по дискредитации национальных основ идентичности в истории и их противопоставлению нарочито "хорошим" западным, которые, однако, тоже оказываются национальными, только другими, не русско-российскими.