Отчасти эту трансформацию можно сравнить с эпохой заката классического либерализма, (своего рода предтечей постмодернизма) — ситуацией «серебряного века» и модерна во всех его противоречиях, на смену которому пришли идеология фашизма и идеология социализма в различных разновидностях последней — от торжествовавшей в Западной Европе после Второй мировой войны социал-демократии, до торжествовавшего в Советском Союзе и других странах социалистической системы ортодоксального сталинско-брежневского «коммунизма».
Не могу не заметить в этой связи и то, что закат и кризис «реального социализма», при всех его внутренних противоречиях, оказался фактором не только позитивным, разрушающим авторитарную систему прошлого, но и фактором сугубо негативным. Это регрессивное влияние распада МСС выразилось не только в том, что он породил предпосылки для экономического и геополитического торжества глобального капитала и формирования однополюсного мира, но и в том, что он, по сути дела, расчистил дорогу для реверсивного хода истории, идущего к ультраимпериалистическому («имперскому») тупику. С чисто методологической точки зрения я не случайно квалифицирую ультраимпериализм как реверсивный ход истории.
До настоящего времени не осуществлённый переход к пост-капиталистическому обществу, приходящему на смену «царству необходимости» и открывающему дорогу к «царству свободы», к позитивному социальному освобождению человека, не случайно оборачивается угрозой реформирования неолиберализма в еще более реакционную общественную систему. Точно так же как попытка первого прорыва к социализму в начале XX века, не приведя в глобальном масштабе к победе новой общественной системы, породила фашизм и Вторую мировую войну, точно так же сегодня поражение пусть даже мутантного, но всё-таки социализма и не-переход (в логике отрицания отрицания социального рыночного хозяйства и «государства благосостояния» 60-х гг. XX века) к неосоциальной демократической глобальной экономике и политике, т. е. более социализированной, более гуманизированной, чем неолиберальная, общественной системе, делает единственно возможным попятный, реверсивный ход истории со всеми теми последствиями, о которых было сказано выше.
С марксистской точки зрения здесь вполне уместен вопрос о возможности «ренессанса» социал-демократии, «неосоциализации» позднего капитализма в условиях активно развертывающихся процессов перехода к глобальному постиндустриальному обществу. Более обоснованным выглядит иная, нежели «протоимперия» или «неосоциализация», альтернатива: или скатывание в тупик ультраимпериализма, или качественное изменение траектории развития глобальной экономики и социума на пути позитивного освобождения человека и природы. Автор в ряде своих предыдущих публикаций показал, что нынешний уровень развития технологий и накопленные общественные богатства создают достаточные предпосылки для начала перехода к «царству свободы»[6]. Но в данном случае мы эту тему оставляем в стороне.
Для данной статьи важнее показать, что «империя» (черты которой пока лишь прогнозируются, просматриваясь несколько аморфно и неясно, хотя общее направление эволюции достаточно определенно) — это ход в исторический тупик. Причины этого на уровне социофилософского рассмотрения видятся в тенденции «увода» силами «протоимперии» основной траектории развития в русло, противоположное задачам свободного гармоничного развития Человека в диалоге с Природой. Приоритетными для зарождающегося реверсивного русла становятся такие направления использования возрастающего технологического потенциала как милитаризм, финансовые трансакции, паразитическое перепотребление и массовая культура при росте и углублении глобальных проблем и конфликтов. Аргументация этих тезисов уже достаточно хорошо известна (упомяну такие имена как Н.Хомский, Э.Валлерстайн, С.Амин, Э.Туссейн и мн. др.):
закат неолиберализма на практике показал свою ориентацию на рост военных расходов и использование войн и насилия для достижения своих целей; имперская геополитика на практике ориентирована на прямую реколонизацию и подчинение слаборазвитых стран и потому усугубление глобального противостояния;
глобальный виртуальный финансовый капитал (как господствующая форма эпохи заката неолиберализма) по своей природе заинтересован в максимальной свободе движения и самовозрастания и потому предельно антагонистичен каким бы то ни было социальным и т. п. ограничениям (в отличие от производственного, хоть как-то ограниченного необходимостью соблюдать интересы работника, национального — обеспечивать социальную стабильность и т. п.);
общество потребления и адекватная ему массовая культура способны генерировать лишь относительно узкий слой специализированных профессионалов, все более отчуждая подавляющее большинство граждан от свободной творческой деятельности, усугубляя их бытие как потребителей-конформистов, пассивных объектов манипулирования, для чего «империя» (в отличие от неолиберализма) не брезгует использовать и прямые методы политико-идеологического давления.
Все эти тенденции свидетельствуют о реверсивности данной эволюции, по отношению к линии прогресса, ориентированной на обеспечение простора для человеческих развития на базе использования новых пост-индустриальных технологий.
При этом, конечно же, остается открытым вопрос о наличии прогресса и возможности его адекватного отображения. Для постмодернизма здесь очевиден однозначно отрицательный ответ. Однако для практики неолиберализма (этот постмодернизм взрастившей и его адептами поддерживаемой) критерий прогрессивности и регрессивности очевиден: те, кого бомбят «наши» государства — регрессивны, а мы (те, кто бомбит) — прогрессивны и цивилизованы. И это не публицистическая гипербола, а практика социально-политической жизнедеятельности современного мира, где плюралистичное безразличие до недавнего времени оставалось прикрытием этой циничной позиции, а ныне постепенно отбрасывается за ненадобностью и неудобностью маскировки.
Соответствующие изменения, по-видимому, в настоящее время всё более будут претерпевать не только теоретические парадигмы, которые всё более будут обслуживать, причём, чем дальше, тем в более вульгарных и примитивных формах, господствующие интересы глобальных игроков, но и идеология, ценности и мотивы поведения мещанско-обывательского большинства. От пассивного потребительства и «внеидеологического» существования, от лозунгов деидеологизации и «опоры на здравый смысл», обыватель в настоящее время всё более и более переходит в русло квази-патриотизма (если говорить о США), в русло пока ещё не определённого, только формирующегося идеологического восторга по отношению к господствующим идейно-политическим силам и безусловного им подчинения.
Безусловно, эта тенденция является не единственной, и в настоящее время разворачивается широкий спектр оппозиционных сил. Однако сама по себе она явственно проявляет себя в лозунгах, по сути дела, оправдания под эгидой борьбы с терроризмом любых форм неоколониальной экспансии, оправдания любых форм насилия, подавления инакомыслия и антидемократических, антигуманных акций, вплоть до развязывания войн под вывеской защиты ценностей цивилизации.
Как уже неоднократно отмечалось выше, наряду с тенденцией заката неолиберализма и постмодернизма как соответствующей теоретико-идеологической парадигмы, ныне в мире развиваются достаточно мощные и качественно новые оппозиционные течения. Самый конец XX в. и первые несколько лет нового столетия продемонстрировали, что эти силы являются отнюдь не только теоретически моделируемыми, но и реально действующими в глобальном масштабе.
Автору ещё в середине 90-х гг. приходилось писать о том, что глобальная гегемония капитала не может не порождать в качестве своей альтернативы субъекта ассоциированного социального творчества. И тогда, в 1995-97 годах, мне немало пришлось услышать критики, суть которой заключалась в указании на отсутствие в общественно-политической и идейной жизни таких массовых, реально действующих сил. Однако, начиная с 1999 г., волна массовых выступлений «антиглобалистов» (мы предпочитаем понятие альтерглобалисты — сторонники иной интеграции, а не противники глобализации), начавшаяся с Сиэтла и далее прокатившаяся практически по всему миру, включившая целую сеть новых форм оппозиционной деятельности, стала ответом на это постоянно звучавшее критическое замечание. Реальная жизнь подтвердила теоретическую гипотезу. Постоянно протестующие против войны в Ираке миллионы и миллионы граждан по всему миру стали практическим свидетельством того, что рождается не только «протоимперия», но и анти-империя.
Массовый субъект ассоциированного социального творчества стал вырастать буквально на глазах, и альтерглобалистское движение стало не только идейным, но и общественно-политическим фактором современной жизни. Пожалуй, с природой этого феномена следует разобраться несколько подробнее, тем паче, что это новый тип социальной оппозиции, наследующий, но во многом и отрицающий предыдущие формы, будь то социал-демократическая, коммунистическая или даже профсоюзная, экологическая и иные формы оппозиции глобальной гегемонии капитала, характерные для XX в.
Это новый тип общественных отношений и общественной деятельности, который не случайно начался как интернациональный и глобальный, не случайно начался с широчайшего использования современных сетевых технологий и для технического обеспечения своей жизнедеятельности (Интернет является основной формой коммуникаций и организации альтерглобалистского движения), и в технологии своей организации (движение построено как разомкнутая, открытая сетевая структура).
Тем более интересно будет посмотреть на этот новый тип оппозиционного движения в связи с кратко аргументированным в самом начале данного текста тезисом о том, что генезис сетевого общества стал одной из предпосылок развития постмодернистской методологии и постмодернистской теоретико-методологической парадигмы. Но я сказал, что возможен и иной парадигмальный ответ на вызовы сетевого общества. Именно такую возможность открывает (но пока именно и только открывает) теоретико-методологическая парадигма альтерглобализма, лишь формирующаяся в настоящее время[7].
4. Можно ли закат постмодернизма объяснить из методологии постмодернизма? (вместо заключения)
Ответ на поставленный в этом подзаголовке вопрос будет, скорее всего, отрицательным. В рамках методологии постмодернизма его закат практически необъясним. Однако вполне обоснованным является тезис о том, что социальная востребованность постмодернистской методологии уходит в прошлое. По сути дела, складывается такая ситуация, когда методология и теория, лежащая в рамках постмодернистской парадигмы, оказываются не только не нужны власть предержащим (и, тем более, оппозиции), но и не способны объяснить происходящие в современных условиях процессы, не способны дать ответы на те объективные вызовы времени, которые всё больше звучат и оказываются доступны каждому, кто имеет уши, чтобы услышать.
В самом деле, постмодернизм предполагает, во-первых, методологический плюрализм, который, во-вторых, сопровождается плюрализмом теоретическим и, следовательно, в-третьих, опирается на отрицание системности и, в-четвёртых, мета-теории. На базе этих четырёх посылок делается, в-пятых, вывод о том, что критерии Истины, Добра и Красоты также не применимы, и использование этих критериев для оценки общественных, художественных или иных явлений является устаревшим.
Давайте посмотрим, возможно ли, оставаясь в рамках этих основных постулатов постмодернистской парадигмы, решить те объективные задачи, которые сегодня ставит развитие ультраимпериалистических тенденций.
По сути дела, фактом становится всё большее разделение мира на две системы, из которых одна признаётся цивилизованным сообществом, а вторая определяется как его враги. Тем самым, создаётся критерий деления общества на «цивилизованное» и «нецивилизованное». Соответственно, страны и сообщества, которые относятся к нецивилизованным (это не только террористические группировки, но и целые государства, такие как Афганистан, Ирак, возможно, еще какие-то государства появятся в будущем) подлежат «критике оружием». Они насильственно принуждаются к изменению общественного строя, ценностей и культурно-цивилизационных установок исходя из чётко заданных «цивилизованными» глобальными игроками критериев.
Сие уже есть не только отрицание плюрализма и нейтрального отношения, но и, по сути дела, введение специфических критериев «Добра» и «Зла» (как тут не вспомнить Буша-младшего с его девизом «гуманизм — это война»). При этом под «Добром», очевидно, понимается всё то, что хорошо для государства и капитала США (и их сателлитов). Так что сегодня мы можем переформулировать знаменитые слова примерно следующим образом: то, что хорошо для Буша и Билла Гейтса, то хорошо и для мира. На этой базе вводится специфический критерий «Истины»: монополией на её выражение обладает субъект «протоимперии», а выражается эта истина через CNN и аналогичные средства массовой информации.
Наконец, в перспективе, видимо, должен появиться и имперский критерий «Красоты», символом которого станет некоторая смесь из Сталлоне и Шварценеггера, представляющих собой супер-героев «цивилизованного мира».
Для такого рода установок постмодернистская методология и теория более не нужна. Причём, она не просто не востребована или скоро не будет востребована, но оказывается неадекватна для объяснения происходящих в условиях генезиса ультраимпериализма тенденций. Эта методология и теория чем дальше, тем хуже работает в условиях, когда формируется жёсткая тотальная гегемония капитала с соответствующими проявлениями этой гегемонии в области политики, идеологии и других сфер духовной жизни.
Возникающая в этих условиях новая по своим принципам, методам организации и действий оппозиция, в частности, альтерглобалистское движение, как мы показали, уже тоже сделало шаг «по ту сторону» постмодернистской методологии, снимая его, равно как и предшествующие методологические теории, в новых общественных парадигмах. Последние еще только возникают, но, тем не менее, уже заявляют себя, причём, чем дальше, тем в более активной форме.
Тем самым, мы можем прийти к весьма печальному для постмодернизма заключению. Оставаясь в настоящее время господствующей методолого-теоретической парадигмой в той мере, в какой остаётся господствующей социально-экономической и общественно-политической системой неолиберализм, постмодернизм, тем не менее, переживает (равно как неолиберальная система позднего капитализма) эпоху заката. И в той мере, в какой этот закат будет становиться всё более и более ярким, а затем уже и гаснуть, постмодернистские методологии и теоретики будут превращаться в устаревающих интеллектуалов, судьба которых будет отчасти подобна судьбе брюзжавших десяток лет назад идеологических работников брежневской закваски, выброшенных за борт изменениями конца 80-х.
Поскольку же постмодернистский теоретик привык вести себя одновременно и как обыватель, ориентированный отнюдь не на бесплатную, а социально признанную деятельность, причём этим признанием для него всегда были и до настоящего времени остаются и деньги, и карьера, и оценка его господствующими средствами массовой информации, а также государственно-идеологическими структурами национального и над-национального уровня, постольку отсутствие востребованности у этих «хозяев мира» в постмодернистской методологии и теории приведёт к тому, что подавляющее большинство из ныне процветающих теоретиков довольно быстро сменит свои установки и начнёт столь же рьяно обслуживать вульгарно-апологетические заказы ультраимпериалистического истэблишмента, сколь активно сегодня они явно или не явно обслуживают (правда, в несколько более утончённой и деликатной форме) заказ неолиберальной эпохи.
Так что, похоже, для постмодернистской методологии не останется места в рамках истэблишмента.
С другой стороны, как я уже заметил, постмодернизм будет активно вытесняться развитием методологии и теории, адекватной для всё более крепнущих новых социальных движений и новой внесистемной оппозиции. Они уже сегодня уходят (хотя не ушли окончательно) от постмодернизма, рождая новые методологические парадигмы.
Поэтому можно с определённой долей вероятности предсказывать, что в недалёком будущем, даже если мы оставим сейчас в стороне социально-экономические и общественно-политические столкновения, в идейно-духовной сфере столкнётся новая вульгарно-апологетическая глобальная идеология, адекватная эпохе рождающегося ультраимпериализма, с одной стороны, и новая открытая диалогичная методология рождающихся альтернативных социальных движений — с другой.
И в этом столкновении нам придется занять ту или иную позицию, ибо здесь, в отличие от «плюралистичного» постмодернистского мира, «воздержавшихся» не будет.
Подробнее см.: «Критический марксизм. Продолжение дискуссий» М., 2001.
Одним из едва ли не курьезных примеров этого может служить то, что идея тотального господства рынка в современной действительности воспроизводится даже во многих современных научно-фантастических романах. Вообще следует заметить, что серьезное искусство практически всегда проникает в сущность отражаемых им явлений, как то было с Бальзаком (анатомия классического капитализма), Толстым (известное — «зеркало русской революции» — не случайная фраза), Пикассо (Герника), а ныне со многими западными авторами, выявившими манипулятивность жизнедеятельности-сознания обывателя (Подробнее см.: Лимнатис Н. Манипулирование. М., 2000).
Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., Прогресс, 1990. С. 315; Валюн В.А. Логика «Капитала». М., 1968. С 119.
Кратко — в журнале «Свободная мысль» (1999, Э 9. 10)и более подробно — в книге «Критический марксизм: продолжение дискуссий». М., Слово, 2001.
Подробнее диалектика противоречий, обусловивших генезис и крах «реального социализма», показана в работах «Ренессанс социализма» (М., 2003), «Критический марксизм. Продолжение дискуссий» (М., 2001) и др.
См.: Бузгалин А.В. Ренессанс социализма. М., 2003; Критический марксизм. Продолжение дискуссий.
Подробнее см.: «Альтерглобализм. Теория и практика „антиглобалисткого движения“». М., 2003.