- Сдвиньтесь чуть вправо. Нам нужно подготовить сцену к следующему номеру.
Я, естественно, перешла на правую сторону сцены, продолжая разговор со зрителями. Стук от передвигаемого реквизита, раздраженные голоса, явно мешая мне, не давая сосредоточиться, за кулисами не прекращались. Опять последовало шипенье:
- Если можно, еще чуть правее.
Я была почти прижата к правой портьере, увлеченно продолжая свой рассказ, не предполагая, что за моей спиной идет интенсивная потаенная работа. В какой-то момент, словно кто-то случайно меня в бок толкнул, я поворачиваю в сторону голову и вижу в полушаге от меня бесшумно раздвинутый пол сцены, обнаживший темный зев люка, куда через минуту-другую я могла улететь вверх тормашками, не успев пикнуть, ненароком оступившись. В груди похолодело. Не подав вида, я начала кружить возле опасного места, искоса наблюдая за закулисной публикой, которая вожделенно ждала моего "триумфального" провала! Увы, пути Господни неисповедимы, и они были не на стороне тех, кто имел злой умысел. Они были на стороне В. М. Шукшина!
- Напрасно старались! - многозначительно сказала я администратору.
Он сделал вид, что ничего не понял, вопросительно подняв брови над глазами, которые откровенно смеялись.
- Ну как же, а люк? - И показала в сторону, где меня поджидала западня, но, к моему вящему удивлению, половицы сцены сомкнулись, как гармошка, закрыв отверстие - остался только неприятный осадок в моей душе да осознание того, что для кого-то имя Шукшина и после смерти представляет или опасность или шутовской номер с цирковыми трюками. Они даже не понимали, что таким образом наносят оскорбление и русскому народу, плоть от плоти которого был Шукшин. С таких вот незначительных, но унизительных по смыслу фактов и начинаются межнациональные конфликты.
Часть третья
БЕССМЕРТИЕ
Сны матери
Нравился Василию Макаровичу писатель Шолохов и памятной была его фраза:
- На Дону людей не выдают!
Но Стеньку Разина выдали. Не народ, конечно. И это было самым страшным для Шукшина! Эту сцену, мне кажется, Василий Макарович физически пережил. Он-то знал, что Иудам - цена 30 сребреников да в награду осина-виселица, а у праведников - вечная память в народной, неподкупной душе.
И народ сочиняет о Шукшине песни, легенды, байки, как сочинял их о Степане Разине и многих других героях, которых забывали правители, а людская молва и память передавали их имена из поколения в поколение, из уст в уста.
И запинаться нам о ноги Шукшина, как только мы начнем терять связь с землей родной, со всем тем, что определяется понятием "народное искусство".
Сегодня мы могли бы сказать Марии Сергеевне, матери Василия Макаровича, что Шукшин стал все-таки доктором - доктором наших душ.
В завершение своих записок предлагаю еще одно стихотворение о Шукшине:
С пахарем Микулою сравнили:
На все поле - он, соха, земля.
Сами бы его поборонили!
Сами бы, как этот сибиряк.
Сами бы! Но у сохи той пусто,
Поле недопаханным стоит.
Но, где он прошел, хлебами густо
Пашня золотистая звенит.
И встает Россия из тумана,
Кутается в пышные снега.
И "Шукшин" под шелесты бурана
Повторяет про себя тайга.
Та тайга, где в крепи своенравной
Русский дух восходит из глубин,
Где Шукшин - по-прежнему, как рана,
И по-прежнему - любимый сын.
Незадолго до смерти Василий Макарович придумал финал для своей повести "А поутру они проснулись" - финал, исполненный шукшинской простоты и мудрости.
Женщина-судья стыдит подсудимых-пьяниц, а в этот момент в зал входит чья-то старуха мать. Судья спрашивает:
- Вы кто?
- Я - совесть.
- Чья совесть? Их совесть? - И судья показывает на пьяниц.
- Почему их? И ваша тоже,- отвечает мать.
Сгорая в каждом созданном образе, ранимый и болеющий, Шукшин был и остается нашей совестью.
Но для него самого совестью была мать, образ которой. незамутненный и милосердный, Шукшин пронес через всю свою жизнь, чувствуя с ней кровную и нерасторжимую связь, да еще вину, что волею обстоятельств, от него не зависящих, не до конца выполнил сыновний долг. Где б ни находился, издали окликал ее письмом ли, телеграммой, а в фильме "Калина красная" есенинской строкой:
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я...
Только пел ее преступник из исправительно-трудовой колонии.
Нельзя не сказать и о "второй матери" Василия Макаровича, Ольге Михайловне Румянцевой, которая в московское житье-бытье Шукшина многое для него сделала. Именно ее дом стал временным пристанищем для Шукшина, когда он остался в Москве после института.
- У Васи ничего не было. Был один талант. Он у нас жил как родной. Сюда к нам и его мама, Мария Сергеевна, приезжала. Переписывались мы с ней,- вспоминала позже Ольга Михайловна, уже почти не вставая с постели из-за недуга и возраста.
Эта женщина знакома была со многими известными людьми революционной эпохи России. В том числе и с Лениным, Крупской. Возможно, желание рассказать о вожде революции кинематографическим языком было навеяно Шукшину в какой-то мере Румянцевой, которую Василий Макарович вспоминал всегда самым теплым, сердечным образом.
Воспоминания Румянцевой о Василии Шукшине неоднократно публиковались.
Все правильно, мы должны помнить и говорить о тех, кто был с художником в самое трудное время, помогал ему выстоять в жизненных бурях, но и молчать о самом дорогом человеке тоже нехорошо - я опять о матери, Марии Сергеевне.