- Чем же? - спросил я.
- Да просто взял и помолился.
- А где же мои джентльмены, как ты их называешь? - спросил я.
- Кто их знает, - сказал он. - Одним словом, надо нам воспользоваться тем, что их не видно. Живей подымайся, Дэви! Мы сейчас славно прогуляемся. Вперед, Фортуна, веди нас за собой!
Мы пошли берегом моря на восток, к устью Эска, туда, где курились паром соляные варницы. В лучах утреннего солнца Стул Артура и зеленые Пентлендские холмы, были необычайно живописны; но прелесть занимающегося дня, по-видимому, вызывала в Алане только досаду.
- Надо быть сущим ослом, чтобы покидать Шотландию в такой денек, ворчал он. - Неохота уезжать; лучше бы мне остаться, и пусть меня тут повесят.
- Нет, Алан, это нисколько не лучше.
- Не потому, что Франция хуже, - объяснил он, - а просто она совсем другая. Там, пожалуй, еще красивее, чем здесь, но все-таки это не Шотландия. Когда я во Франции, мне там очень нравится, и все же я тоскую по шотландскому дерну и торфяному дыму.
- Если дело только в дыме, то это еще не беда, - заметил я.
- Конечно, грех жаловаться, когда я только что вылез из того проклятого стога, - сказал он.
- Тебе, должно быть, опостылел этот стог? - спросил я.
- Мало сказать, опостылел, - сказал он. - Я не так-то легко впадаю в уныние, но мне нужен свежий воздух и небо над головой. Я, как и старый Черный Дуглас, больше люблю пение жаворонка, чем писк мышей. А в этом стоге, Дэви, хотя я признаю, что лучшего тайника не сыскать, но там с рассвета до сумерек было темно, как в могиле. Иные дни (а может, и ночи, разве их там отличишь?) казались мне долгими, как зима.
- Как же ты узнавал час, когда идти на место встречи? - спросил я.
- Около одиннадцати хозяин приносил мне еду, немножко бренди и огарок свечи, чтобы не есть в темноте. И я знал, что, когда поем, пора идти в лес. Там я лежал и сильно тосковал по тебе, Дэви, - сказал он, кладя руку мне на плечо, - и гадал, прошло уже два часа или нет, если только не приходил Чарли Стюарт со своими часами; а потом возвращался в свой распроклятый стог. Нет, дрянное было житье, и слава богу, что я оттуда вырвался.
- А что же ты там делал все время?
- Да все, что мог! Иногда играл в бабки. Я отлично играю в бабки, только неинтересно играть, если тобой никто не любуется. А иногда сочинял песни.
- О чем? - спросил я.
- Ну, об оленях, о вереске, - сказал Алан, - о вождях, что жили в давние времена, и вообще обо всем, о чем поется в песнях. А иной раз я воображал, что в руках у меня волынка и я играю. Я вспоминал прекрасные песни, и мне казалось, будто я играю страх как хорошо; клянусь тебе, порой я даже слышал звуки своей волынки! Но до чего я рад, что все это кончилось!
Он заставил меня снова рассказать о моих приключениях и выслушал все с начала до конца, расспрашивая о подробностях, выказывая бурное одобрение и временами восклицая, что я "на редкость храбрый, хоть и чудак".
- Значит, ты испугался Саймона Фрэзера? - однажды спросил он.
- По правде сказать, да!
- Я бы на твоем месте тоже испугался, Дэви, - сказал Алан. - Но хоть он и негодяй, а надо по справедливости сказать, что в сражениях он вел себя очень достойно.
- Так он не трус? - спросил я.
- Трус! - хмыкнул Алан. - Да он бесстрашный, как моя шпага.
Рассказ о моей дуэли привел его в неистовство.
- Подумать только! - кричал он. - Я ведь показывал тебе этот прием в Корринэки! Три раза, три раза ты дал выбить у себя шпагу! Позор на мою голову - ведь это я тебя учил! Ну-ка, становись, вынимай шпагу, мы не сойдем с этого места, пока ты не сотрешь пятно со своей и моей чести!
- Алан, - сказал я, - тебя, должно быть, хватил солнечный удар! Ну время ли сейчас заниматься уроками фехтования!
- Ты, пожалуй, прав, - согласился он. - Но три раза выбить шпагу, Дэви! А ты стоял, как соломенное чучело, и бегал за ней, точно собачонка за платком! Дэвид, этот Дункансби, очевидно, какой-то особенный! Должно быть, несравненный фехтовальщик! Будь у меня время, я бы побежал назад и сразился с ним сам. Он, как видно, большой мастер!
- Глупый ты человек, - сказал я, - ты забываешь, что сражался-то он со мной.
- Это верно, - сказал он, - но три раза!
- Ты же сам знаешь, что я никудышный фехтовальщик, - сказал я.
- Все равно, я сроду ничего подобного не слыхал!
- Обещаю тебе одно, Алан, - сказал я. - Когда мы свидимся в следующий раз, я буду фехтовать лучше. Тебя больше не опозорит друг, не умеющий биться на шпагах.
- В следующий раз! - вздохнул Алан. - Когда он будет, хотел бы я знать?
- Я подумывал об этом, Алан, - сказал я, - и у меня вот какие намерения: мне хочется стать адвокатом.
- Это такая скучища, Дэви, - возразил Алан, - и к тому же сплошное крючкотворство. Нет, тебе больше подходит королевский мундир.
- И конечно же, тогда нам будет легче всего встретиться! - воскликнул я. - Но так как ты наденешь мундир короля Людовика, а я - короля Георга, то встреча будет премиленькая!
- Пожалуй, ты прав, - согласился Алан.
- Лучше я стану адвокатом, - продолжал я, - на мой взгляд, это - самое подходящее дело для джентльмена, у которого три раза выбили шпагу. Но вот в чем соль: один из лучших колледжей, где учат на адвокатов и где учился мой родич Пилриг, - это Лейденский колледж в Голландии. Что ты на это скажешь, Алан? Не сможет ли волонтер Royal Ecossais [5] взять отпуск, перескочить через границу и навестить лейденского студента?
- Еще бы, конечно, сможет! - воскликнул он. - Видишь ли, мой полковник, граф Драммонд-Мелфорт, ко мне благоволит; а что еще важнее, один из моих родичей - подполковник шотландского полка в Голландии. Это проще простого - отпроситься, чтобы навестить подполковника Стюарта из Халкета. А лорд Мелфорт - человек весьма ученый, он, как Цезарь, пишет книги и бесспорно будет доволен, если я поделюсь с ним своими наблюдениями.
- Стало быть, лорд Мел форт - писатель? - обрадовался я, ибо если Алан превыше всего ценил солдат, то я питал гораздо большее уважение к джентльменам, пишущим книги.
- Вот именно, Дэви, - подтвердил он. - Многие думают, что полковник мог бы заняться делами и поважнее. Но что мне сказать, когда я сам сочиняю песни?
- Ну что же, - сказал я, - теперь тебе остается лишь дать адрес, куда тебе писать во Францию; а как только я попаду в Лейден, я пришлю тебе свой.
- Лучше всего писать на имя вождя моего клана, - сказал он. - Чарлзу Стюарту из Ардшила, эсквайру, город Мелон во Франции. Рано или поздно письмо непременно попадет в мои руки.
Мы позавтракали жареной пикшей в Массельборо, где я от души потешался над Аланом. В это жаркое утро его плащ и вязаные гетры невольно бросались людям в глаза, и, быть может, разумнее было бы объяснить причины такого наряда вскользь, как бы между прочим; но Алан взялся за дело необычайно ретиво, вернее, даже разыграл целое представление. Он расхвалил хозяйку за ее умение жарить рыбу, а потом до самого ухода рассказывал, как у него от простуды заболел живот, торжественно описывал всевозможные симптомы болезни и свои страдания и с огромным интересом выслушивал хозяйкины советы.
Мы постарались уйти из Массельборо до прихода первой почтовой кареты, ибо, как сказал Алан, этой встречи нам лучше избежать. Ветер, хотя и сильный, дышал теплом, и чем сильнее припекало солнце, тем больше Алан страдал от жары. В Престонпансе он увел меня в сторону, на Глэдсмьюрское поле, и стал с совершенно излишней пространностью описывать мне здешнее сражение. Оттуда мы прежним быстрым шагом отправились в Кокенси. Несмотря на верфи миссис Кэделл, где сооружались рыбачьи шхуны для ловли сельдей, это был пустынный, обветшалый городишко с множеством разрушенных домов; однако в харчевне оказалось чисто, и Алан, совсем разомлевший от жары, угостился бутылкой эля и поведал старухе хозяйке историю о простуженном животе, хотя на этот раз симптомы были совсем другие.
Я сидел и слушал, и вдруг мне пришло в голову, что я не припомню, чтобы он сказал какой-нибудь женщине хоть два-три слова всерьез: он всегда зубоскалил и дурачился, втайне издеваясь над ними, однако же предавался этому делу с большим азартом и энергией. Я намекнул ему об этом, когда хозяйку случайно отозвали из комнаты.
- Что же ты хочешь? - сказал он. - Мужчина всегда должен веселить женский пол и плести всякие небылицы, чтобы развлечь бедных овечек! Тебе во что бы то ни стало надо поучиться этому, Дэвид, надо усвоить приемы, это ведь как ремесло. Ну, само собой, если б тут была молоденькая женщина, да еще и хорошенькая, я бы и не заикнулся про свой живот. Но если женщина слишком стара, чтобы думать о любовниках, ее хлебом не корми, только дай кого-то полечить. Почему? Откуда я знаю? Такими уж создал их бог. И все равно болван тот мужчина, который не постарается им угодить.
Но тут старуха вошла в комнату, - и он отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжить увлекательный разговор. Хозяйка, отвлекшись на время от Аланова живота, принялась рассказывать о своем девере из Эберледи, чью болезнь и кончину она живописала бесконечно долго. Иногда это было скучно, иногда же и скучно и противно, ибо старуха рассказывала, смакуя подробности. В конце концов я погрузился в глубокую задумчивость и глядел в окно на дорогу, почти не замечая того, что видел перед собой. Но если бы ктонибудь за мной наблюдал, он увидел бы, как я внезапно вздрогнул.