– Ты что-нибудь понимаешь? – зло спросила Зина. Бурцев посмотрел на нее вопросительно.
– Ну зачем, скажи, ей это было нужно? – Зина достала платок и высморкалась. – Если она хотела ему отомстить или, там, наказать… В наше время есть столько способов. Зачем самой-то с пистолетом?…
Бурцев пожал плечами.
– Она не могла по-другому, – сказал он через некоторое время, сам только что поняв эту простую вещь. – Ведь все эти способы – это как-то подло, будто из-за угла. А она хотела по-честному. Глядя прямо в глаза. Я не знаю, как это сказать…
Но Зина и так поняла, что он имеет в виду.
– Это, Бурцев – любовь! – со значением сказала она. – Да что говорить! Вы, мужики, в этом вообще ничего не понимаете!
В другое время Бурцев, может быть, и поспорил, но сейчас не стал. Зина, возможно, была по-своему права.
– Все бы ничего, если бы она из пистолета в ментов не пальнула, – заметил он. – Ну, пришили бы ей хранение огнестрельного оружия. Сейчас за это уже не сажают. Ведь она не собиралась стрелять. Я видел. Она просто так пришла, поговорить! Ну, припугнуть, конечно. А теперь все!… Теперь получается, что она оказала вооруженное сопротивление милиции. Этого менты не прощают. С этим у них строго. Это точно срок!
– Почему?
– Потому что слишком много ментов гибнет от шальных пуль. А если бы она случайно попала? А у него дома дети… Нет, это все. Если в милиционера стрелял – пиши пропало.
Они помолчали. Зина несколько раз всхлипнула.
– Хорошо еще опер поверх голов стрелял, – заметил Бурцев. – А ведь мог бы ее на месте уложить. Имел право.
– Да… Пожалел… Я видела.
Старушки под окном, заметив их неподвижные силуэты в окне, начали в недоумении задирать головы.
– А может, все-таки откупится? – спросила Зина. – Ведь в наше время с деньгам любой вопрос можно решить.
Бурцев неопределенно пожал печами. Любой, да не любой. Всему есть предел.
Они некоторое время курили в молчании.
– Но что же судьи не люди, что ли? Не разберутся? Может быть, условно дадут. Наймет хорошего адвоката… Подключит знакомства…
Бурцев ничего не ответил.
– Нет, ты скажи! Зачем, зачем ей это было нужно? – В глазах Зины Бурцев заметил слезы. – Вот, Бурцев! А ты говоришь!
– А что я говорю? Я ничего и не говорю.
Зина опять высморкалась и раздавила окурок в пустой консервной банке, которую кто-то из жильцов предусмотрительно поставил на подоконник.
– Ладно, пойдем! – сказала она. – А то там наши бабки извертелись от любопытства.
Они не стали ждать лифт и начали спускаться по лестнице.
– Вот так! Одной минутой всю жизнь перечеркнула, – опять повторила Зина. – А главное, зачем? Зачем?
Во дворе было уже совсем темно. Горели редкие фонари.
Истомившиеся в ожидании старушки окружили вышедшую Зину.
– Ну что, где она? Где? Арестовали?
– А как же! Конечно!
– Теперь все. Теперь ее в камеру с насильниками и убийцами.
– Ну что ты молчишь, Зинаида!
Не отвечая на вопросы, Бурцев сквозь строй старушек прошел к своему дому.
Домашние Бурцева еще не вернулись.
Бурцев прошелся по пустой квартире. Взял в руки пульт от телевизора, повертел в руках, так и не сообразив, зачем эта вещь ему нужна, и положил пульт обратно.
Он подошел к окну. Зина все еще стояла у подъезда в доме напротив, окруженная соседками. Зина что-то возбужденно рассказывала. Соседки стояли, плотно сжав осуждающие рты.
На глазах Бурцева милиционеры вывели из подъезда Наталью Павловну. Опустив голову, она прошла сквозь строй притихших старушек. Бурцев почему-то понял, что Наталья Павловна находится теперь по другую сторону невидимой черты, отделяющей обычный мир от мира людей, преступивших закон. Молодой опер помог ей забраться в заднее зарешеченное отделение служебного газика. Газик уехал.
«И вот зачем, спрашивается, все это нужно? – Бурцев обвел глазами стены, мебель, телевизор, хрусталь и ковер. – Если всего один поступок, один день, даже один час могут разом все это перечеркнуть…»
«А главное, бред, бред… Вся наша жизнь – какой-то навязчивый удручающий бред. Все как будто специально. Как будто назло кому-то… Как будто мы не живем, а что-то кому-то доказываем… А что доказываем, и сами не знаем!»
«Мы мечемся по жизни в поисках счастья, бросаемся то в одну сторону, то в другую, потому что нам вдруг мерещится, что оно там или там… Мы тыкаемся, как слепые, шарим вокруг руками, обжигаемся, валимся сослепу в пропасти, ломаем шеи… И даже иногда как будто рады этому – все равно пропадать!»
«А ведь счастье… Оно было когда-то… Было, точно было… И оно где-то рядом… Нужно только сообразить, вспомнить где… Счастье, оно в каких-то простых настоящих вещах, которые мы почему-то перестали делать… А почему перестали? Зачем? И сами не знаем!»
Соседки под окном, посудачив еще какое-то время, стали расходиться.
А Бурцев достал спрятанные в кулинарную книгу деньги и поехал на Садовую улицу покупать арбалет.
Магазинчик оказался небольшим и уютным. Вроде бы в самом центре города, а как-то за углом, в стороне от шумного движения… К тому же пять ступенек вниз. Спустился на пять ступенек и оказался совсем в другом мире.
В магазинчике царила тишина. Тикали ходики, в которых стрелки были сделаны в виде двух ружей. Стены покрывали стеллажи и полки, на которых было выставлено разного рода оружие. В промежутках между полками красовались традиционные охотничьи трофеи: чучела пернатых, посаженные искусной рукой таксидермиста на декоративные веточки, головы кабанов и волков.
Особенно понравилась Бурцеву рогатая голова лося, торчавшая из стены посреди всего этого великолепия. Чучело, конечно. Но очень хорошо сделанное. Особенно удивили Бурцева глаза – стеклянные, но выполненные с необычайным искусством. Они были как живые, и в них легко читалось выражение, типичное для представителя парнокопытных: ограниченность, большое чувствительное сердце и обида на окружающий плотоядный мир, охочий до меха, рогов и говядины.