В свое время я, как и большинство людей, не считал зазорным поднять на празднике рюмку-другую за здоровье. Но какой же вал слухов, сплетен, политической возни поднимался в обществе, на страницах газет по этому поводу! Теперь даже трудно в это поверить...
Традиционно русский образ жизни жестко диктовал: не пить на дне рождения - нельзя, не пить на свадьбе друга - нельзя, не пить с товарищами по работе - нельзя. Я к этой обязаловке всегда относился с тоской, пьяных людей не выносил, но... в какой-то момент почувствовал, что алкоголь действительно средство, которое быстро снимает стресс.
Кстати, в связи со всем этим в памяти всплывает одна история, 94-го года. Тогда, во время поездки в Берлин, все телекомпании мира передали кадры: нетрезвый Ельцин дирижирует военным оркестром.
Это были тяжелые для меня дни. Со стороны такое поведение могло показаться диким, нелепым. Но я-то знал, чего не знали ни мои помощники, ни журналисты, ни все яростные обличители. Стресс, пережитый в конце 93-го года, во время путча и после него, был настолько сильным, что я до сих пор не понимаю, как организм вышел из него, как справился. Напряжение и усталость искали выхода. Там, в Берлине, когда вся Европа отмечала вывод наших последних войск, я вдруг почувствовал, что не выдерживаю. Давила ответственность, давила вся заряженная ожиданием исторического шага атмосфера события. Неожиданно для себя не выдержал. Сорвался...
Что я чувствую сейчас, когда показывают ставшие уже журналистским штампом кадры, на которых я дирижирую тем злополучным оркестром? Не стыд, не безразличие, не раздражение, тут другое какое-то чувство. Я кожей начинаю ощущать состояние тревоги, напряжения, безмерной тяжести, которая давила, прижимала меня к земле.
Я помню, что тяжесть отступила после нескольких рюмок. И тогда, в этом состоянии легкости, можно было и оркестром дирижировать.
После этого случая группа помощников президента обратилась ко мне с письмом: я своим поведением, своими экспромтами наношу вред самому себе, наношу вред всей нашей совместной работе.
Извиняться перед помощниками не стал. Вряд ли кто-то из них мог помочь мне. Дистанция между нами была слишком велика. Я ходил по сочинскому пляжу и думал: надо жить дальше. Надо восстанавливать силы. Постепенно пришел в себя.
С тех пор все, что вызывало изменения в моем обычном состоянии бессонницу, простуду, обычную слабость, - списывали на влияние алкоголя. Я знал об этих разговорах, но отвечать на них считал ниже своего достоинства.
... Ну а что было делать? Доказывать всем, что сердце и давление, которые оказывают влияние на речь и походку, постоянные стрессы и бессонница, лекарства, которые мне приходилось в связи с этим принимать, не стоит путать с алкогольным синдромом? Бить себя в грудь?
Все это было унизительно и противно. И в какой-то момент я понял: что бы я ни говорил по этому поводу - не поверят, сочтут за слабость.
Я понял главное: ненависть, истерику, клевету вызывают сама моя фигура, моя упрямая воля, мой характер. Если бы не пресловутый алкоголь - били бы за что-то другое. Нашли бы другую уязвимую точку. Но били бы все равно обязательно.
Не лучше ли просто не замечать?
И я действительно перестал замечать эти разговоры.
Затем был тяжелейший 95-й год. Инфаркт. А после операции врачи сказали: максимум, что вы можете себе позволить, - бокал вина. С тех пор я не нарушаю этот запрет.
Мы с Наиной вместе вот уже больше сорока лет. Никогда не расставались. Никогда не уезжали отдельно в отпуск. Никогда не делили пополам нашу жизнь...
Я помню ее молоденькой восемнадцатилетней девчонкой, студенткой. Помню, когда она работала в крупнейшем проектном институте Свердловска, успевала не только позаниматься с девочками и приготовить ужин, но еще полночи гладила мне костюм. Пока он не становился идеальным. Я же был первым секретарем. Первым. И должен был выглядеть соответственно.
Наина отдала мне столько душевных и физических сил, что говорить об этом - у меня не хватает слов. Без нее я никогда бы не выдержал стольких политических бурь. Не выстоял. Ни тогда, в 87-м, ни в 91-м, ни позже. И до сих пор, когда она уже счастливая бабушка, могла бы спокойно заниматься внуками, ей приходится столько сил отдавать мне.
Наина - удивительно искренний, непосредственный человек. Она очень своеобразно переживает наши политические драмы. Не раз обращалась ко мне с такими словами: "Боря, может, поговорите с Лужковым? Может быть, он просто ошибается? Ведь должен он прозреть!" Я улыбаюсь, обещаю: да, конечно, встретимся, поговорим. Если бы политику делали такие люди, как Наина, другая была бы у нас политика.
Кстати, с Лужковым связана одна интересная, даже смешная деталь. Долгое время Юрий Михайлович, который живет с нами по соседству, присылал нам молоко со своей фермы, от своей, так сказать, коровы. А потом перестал. Как раз летом 98-го, когда возглавил свою партию. Такое вот совпадение.
Передал через нарочного, что, к сожалению, корова заболела. Наина до сих пор удивляется, что корова заболела так сильно. И так надолго.
Интересно, что Наине пишут очень много писем (они попадают к нам либо через почтовое отделение на Осенней улице, либо через Главпочтамт), и почта эта совершенно другая, чем та, что я получал на свое имя как президент. Принципиально другая!
С одной стороны, это легко объяснимо: на имя первого лица приходят тысячи прошений, жалоб, бытовых просьб, проектов переустройства нашего государства, проектов изобретений - словом, чего
только не пишут.
А вот у моей жены почта другая - личная. Теплая, искренняя, понимающая.
Люди чувствуют ее характер, ее глубокую порядочность. В этой почте практически нет злобы, даже критики почти нет. Когда я объявил стране о своей операции, Наина стала получать множество посланий с медицинскими советами от тех, кто пережил инфаркт, - как лечиться, что принимать. Пользуясь случаем, хочу сказать всем этим корреспондентам Наины Иосифовны: огромнейшее вам спасибо.
Больше всего меня поражают эти письма своей добротой еще и потому, что их авторы имеют полное право обижаться на жизнь: часто ведь за перо берутся люди обездоленные, одинокие или просто больные. Однажды письмо такого рода особенно поразило Наину. Поразило своим искренним, человеческим тоном, скромностью. Писала женщина из Петербурга, мать девушки-инвалида.
Наина, узнав, что я отправляюсь в Петербург и беру с собой Таню, попросила ее отвезти этой женщине подарок: телевизор и видеомагнитофон. В Петербурге Таня целый день звонила, никто не отвечал, и она поехала по указанному адресу, решив, что оставит подарок для нее хотя бы у соседей.
Но дверь открыли... Девушка, открывшая дверь, долго не могла понять, в чем дело, поверить в то, что к ней пришли от Наины Иосифовны, принесли подарок. К сожалению, мать девушки была на работе. Живут они, как рассказала Таня, очень бедно. И телевизора у них действительно не было.
Вскоре Наина получила письмо из Питера: подарок попал в точку. Писала мать. Девушка, практически не выходящая из дому, получила хоть какую-то возможность общаться с миром.
Когда Наина едет в детский дом, или в детскую лечебницу, или в больницу к любимой актрисе, она никогда никому об этом не рассказывает.
Она искренне считает благотворительность, добрые дела своим частным делом.
С одной стороны, это абсолютно правильная позиция Я бы поступал точно так же. С другой..
Наина очень много занималась детьми, которые страдают неизлечимой болезнью, приводящей в раннем возрасте почти к полному распаду личности. Если бы об этом знала страна, я думаю, и другие захотели бы последовать ее примеру.
Но она всегда чуралась публичности.
Эти черты ее характера - скромность, такт, человечность - люди чувствуют по тем немногочисленным и очень немногословным интервью, которые она давала телевидению, по тем ее редким появлениям на публике, когда она сопровождала меня.
Чувствуют - и тянутся к ней.
Мне всегда казалось совершенно уникальным ее общение с небольшим кругом московских актрис: Галиной Волчек, Софьей Пилявской, Мариной Ладыниной, Марией Мироновой, Верой Васильевой и другими. Это просто дружба, без тени кокетства и рекламы.
Нет, все-таки личное у президента - есть. Это близкие люди. Это святые традиции семьи. Это светлая радость от общения с детьми и внуками.
Это моя настоящая семья. А не та - придуманная, из телевизора.
... Когда я смотрю порой, как возятся где-то рядом с нами, взрослыми, малыши Глеб и Ванька, стараюсь представить их будущее, их судьбы - им-то достанется совсем другая Россия, совсем другой мир, другое тысячелетие. Вот только какая Россия? Будут ли они гордиться тем, что выросли в нашей стране, в нашем городе, в нашем доме?
Уверен - будут.
Иначе и быть не может.
"ЕЛЬЦИН СОШЕЛ С УМА"
4 августа, в среду, утром я встречался с Волошиным.
Хотел посоветоваться с Александром Стальевичем, когда все-таки решать вопрос о новом премьере. В сентябре-октябре или сейчас - в августе.
Осенью, вполне возможно, внешние причины для отставки найдутся. Понятные для всех. Но нужно ли ждать, пока ситуация дозреет сама? Причина-то, в сущности, одна: Степашин не может быть политическим лидером на парламентских и президентских выборах.
Да, сейчас отставка будет выглядеть совершенно нелогичной. Ну так и не нужно искать для нее логичных причин: якобы не справляется с тем или с этим. Нужно назвать реальную причину отставки: Путин! Путин - тот человек, с которым я связываю свои главные надежды. Тот человек, в которого я верю и которому могу доверить страну.
Август - самая отпускная пора. Назначение Путина будет как гром среди ясного неба. Все мгновенно накалится. Но несколько амортизирующих недель, когда людям так не хочется влезать в политику, выходить из благостного настроения, у нас будут.